Глобальное потепление

— Что-то мы с тобой часто видимся последнее время, Ливанов, — сказала Извицкая в длинном зеленом платье с глубоким декольте, было бы там что декольтировать. Ливанов пощупал и получил по рукам. Однако никуда она не делась, маяча на краю зрения зеленым пятном и явно мечтая, чтобы он попробовал еще раз. А фиг ей.

— Эту страну погубят иммигранты, — излагал рядом кто-то смутно знакомый. — Все хотят здесь жить: желтые, черные, банановые… Надо вводить жесткие миграционные ограничения, иначе дело швах. А вы как думаете, Дмитрий Ильич?

— Ты умный, — бросил, не глядя, Ливанов. — За это я тебя и люблю.

— С газом нужно что-то решать, — втирал между тем другой голос, тоже более или менее знакомый. — Они ведь сбивают цену чисто из принципа. Но если слегка надавить, например, по линии тех же межблоковых соглашений…

— Зачем? На их Острове давно уже процентов на восемьдесят наш капитал, — говорил кому-то Герштейн. — И остальное рано или поздно купим, потому что в этой стране…

Со сцены между тем вещал низенький квадратномордый мужичок, по виду спонсорской породы, в микрофон так и сыпались жаргонизмы вроде «наш фонд», «в текущем квартале», «за выдающиеся достижения». Затем вышел другой мужичок, еще ниже, тихий, с интеллигентной очкастой мордочкой. Узкая девушка двухметрового роста вручила ему огромный букет и спустилась со сцены, покачиваясь на ходульных каблуках. Ливанову всегда было интересно, каковы такие вот экземпляры в постели. Но проверять обычно было лень.

— А вот и Дима Ливанов! — провозгласил женский экземпляр раза в полтора ниже, но зато и шире настолько же. — Сенечка, познакомься, сам Дима! Дима, это мой Сенечка, я вам рассказывала. Вы должны непременно послушать его стихи…

— Непременно, — согласился Ливанов. — Сенечка, что вы пьете?

В конце концов, он тусовался тут уже минут десять и до сих пор ни с кем не выпил. Несправедливость была тут же исправлена и потоплена в звоне бокалов, которых к нему потянулось штук двадцать, не меньше. Напротив оказался давешний спонсор со сцены, кто-то, кажется, Герштейн, представил их друг другу, и Ливанов принялся с энтузиазмом излагать спонсору идею Юрки Рибера, мало ли, вдруг сработает, ему-то оно ничего не стоит, а Юрке будет приятно. Спонсор улыбался и кивал.

Кто-то подошел за автографом, Ливанов щедро расписался на весь титул. Когда поднял голову, напротив был уже не спонсор, а какой-то левый чувак, но он тоже улыбался и кивал, и Ливанов продолжил как ни в чем не бывало втирать про банановых дайверов, культурный шельф, пятнадцать человек на сундук мертвеца… А может быть, и в самом деле рвануть?., а потом уже, прямо оттуда — на Соловки…

— Вы танцуете, Дмитрий Ильич?

Напротив возвышалась двухметровая моделька, и Ливанов искренне изумился: сто процентов, что она не умеет читать, а вот поди ж ты, знает в лицо и по имени-отчеству. Разочаровывать столь уникальную девушку было никак нельзя, и он нежно обнял ее за талию, расположенную неудобно высоко, так что рука спустилась пониже сама собой, без особых намерений. Намерения не заставили себя ждать, а за ними сам собою запустился убалтывательный режим, ненапряжный, на автомате. Моделька смеялась, вокруг кружились другие пары, сцена и фуршетные столы, — а потом вдали мелькнул чернобородый, и Ливанов твердо решил дать-таки сегодня ему по морде. И даже рвался, но моделька с Герштейном удержали, а бородач между тем испарился, возможно, его ни разу и не было здесь.

Потом уже не танцевали, и Сенечка декламировал ужасающие стихи без рифмы — с рифмой было бы, наверное, еще ужаснее, — и у Ливанова снова попросили автограф, и какие-то мужики странной ориентации встали рядышком, чтобы с ним сфотографироваться, нефиг, сегодня он был твердо намерен узнать, какова в постели двухметровая женщина без проблеска интеллекта в глазах, и убалтывал, убалтывал, убалтывал и, кажется, уже готов был уболтать…

— И зачем мне это счастье в двенадцать ночи? — вздохнула она, внезапно оказавшись Извицкой. — Поезжай домой, Ливанов. Кому ты вообще нужен такой?

Рубрика: авторская колонка

ТЕПЛЫЕ ЧУВСТВА

За границей мне его не хватает. Неважно, где: то ли в цивилизованных странах непобедимого капитализма, то ли в соседней Банановой республике. Там его не замечают, не говорят о нем, там давно живут так, будто его и нет вовсе. Точнее, будто оно было всегда.

Только в этой стране, единственной в мире, глобальное потепление до сих пор остается событием, новостным поводом, темой для беседы в приличном обществе. Мы о нем не забываем, не позволяем себе спустить его на тормозах, смириться и просто с ним жить. Мы проговариваем его снова и снова, по кольцу заезженной пластинки, хотя казалось бы, зачем бедной Красной Шапочке столько пирожков?

Все очень просто. Эта страна влюблена в глобальное потепление, потому что благодаря ему ее саму, наконец, полюбили. Уже не за ресурсы и сырье, не за нефть и газ, и даже, страшно сказать, не за ядерное оружие — а так просто, за красоту и обаяние. Нечто подобное должна чувствовать, наверное, дурнушка — дочь олигарха, оклемавшись после болезненной и долгой пластической операции. Вроде бы все как раньше, мужчины всегда вились вокруг нее жужжащим роем, она привыкла — но теперь во всеобщем восторженном жужжании будто бы прорезалась искренняя нота. А может быть, и нет, может, показалось, плоды самовнушения или попался особенно коварный соблазнитель, — она, бедняжка, привыкла не доверять никому. Но хочется настоящего. И вот, уединившись с подружкой или дневником, она проговаривает и проговаривает свои новые победы, ища хоть иллюзорного подтверждения их истинности и теплоты. И так без конца.

В результате ее, конечно, поимеют. Собственно говоря, эту страну имеют уже все кому не лень: к примеру, газ мы сегодня продаем по таким ценам, что даже транзит обходится дороже. Спасибо, хоть не доплачиваем пока банановым за то, чтобы снизошли и взяли. Зато теперь нашим олигархам принадлежит почти весь их гламурный и кондиционированный Остров, а их средний класс с восторгом приезжает летом к нам на Соловки. Восторг, между прочим, искренний. Я и сам его разделяю.

Если бы не было глобального потепления, мы, наверное, попробовали бы его выдумать — только вряд ли у нас бы что-нибудь вышло. Эта страна никогда не умела прилагать правильных усилий к тому, чтобы завоевать чью-то любовь. Мы получили ее просто так, неожиданно, даром. И до сих пор не знаем толком, что с ней делать.

Разве что в который раз поговорить.

3. Наша Страна

— Кеш, ты бы определился, что ли, — неопределенности Юлька не терпела больше всего в этой жизни. — Дают или не дают?

— Дадут, куда они денутся. Но с небольшими оговорками, — втолковал, как маленькой, Иннокентий. — Оно так всегда, что тебя, собственно, удивляет?

— Давай по пунктам.

— Да какие там пункты… Короче, им звезды нужны. Тогда дадут.

— Чего-чего?

Иннокентий тряхнул длинными, длиннее, чем у Юльки, волосами. Он был высокий, худющий, с сережкой в ухе, вечно в драных джинсах, вечно без кондишена и безумно талантливый. Юлька его нежно любила. Они познакомились двести лет назад, в краткий период его работы простым оператором в новостях, откуда Иннокентий ушел со скандалом непонятой творческой личности, а Юлька ничего, вкалывала до сих пор. Сейчас он эпизодически халтурил на рекламе и клипах певичек второго ряда, иногда тусовался в концептуальном студенческом артхаусе, а параллельно вынашивал их с Юлькой великий замысел.

— Звезды. Имена то есть.

— Ты им сказал, что они идиоты? — осведомилась Юлька. — Какие, к черту, звезды на документальном проекте?

— Пока не сказал. Придумай что-нибудь, Чопик, ты креативная.

— Но они же читали сценарий, — простонала она.