Страница 94 из 122
Еще один Володин ответ. «Какое событие стало бы для тебя трагедией?» — «Потеря голоса». Голосу своему он верил и доверял, и тот не подвел его, не сфальшивил ни разу. Вот как жизнь прожить завидно.
1981
Статью о языке я закончил в карандашном варианте. Кое-что в ней есть доброго. О театре, мне кажется, удачно получилось. О Володе. Вообще об атмосфере… в Таганке. Вчера я славно потрудился. А ночью с живым Володей разговаривал, ведь надо же!.. Кому скажи — не поверят.
Поехал во дворец бракосочетания, поздравил Аркадия и Таню. Заехали за Люсей, поехали на кладбище к Володе. Потом к Нине Максимовне. Потом на свадьбу. Был за хозяина, за тамаду. Пустил шапку по кругу, положил 50 рублей.
Репетиция в кабинете. Читал стихи Володи Любимов.
Глаголин:
— С отвращением, тошнотой я думаю о 15-м числе, когда он начнет «Высоцкого». Почему? Ведь должен быть праздник, а превращается это все в пытку. И больше всего это его бесконечное: «мы обязаны…», «великий поэт», «трагедия человека, работающего рядом», «вы, друзья… где ваша совесть? вы ничего не знаете… его творчество…» и т. д. Прекрасный поэт, мыслящий мужик, настоящий парень — он в порядке, а мы опять в дерьме… Ну почему так получается?! Валера?! Эти скорбные бабы. Эти друзья, переживающие его «безвременную» кончину: «Эх, Володя, хоть бы раз, как надо…» Да было у него «как надо»! И не один раз. Вы — сделайте, «как надо», друзья!!
Выходной день дал нам сегодня шеф. Да в общем-то, к 25-му мы готовы. Вчера прогоняли «ВВ» для представителей Управления культуры. Даже Селезнев не пришел. Делегация из пяти человек, возглавляемая 28-летним замом Селезнева Самойленко.
— Наша позиция остается прежней. Поэт показан односторонне… Конфликт поэта с обществом… Нет гражданского звучания, оптимистического. НЕ РЕКОМЕНДУЕМ. Но вы заявили, что это дело вашей партийной совести, поэтому делайте, как вам подсказывает ваша партийная совесть, ваше должностное положение как главного режиссера.
Шеф вел себя несдержанно и глупо, но в этом шеф, его характер, и все равно — он прав.
Губенко потрясающе выступил:
— У меня отец погиб… мать повесили фашистско-румынские захватчики… Я вернулся в театр после смерти Владимира Высоцкого, чтоб причаститься к его делу… оставив самостоятельное дело на «Мосфильме»… Не топчите нашу веру в советского человека, в нашу демократию…
Молодой вождь искал зацепку, чтобы оскорбиться и получить предлог смыться. Филатов дал ему такой повод:
— Так что же, по-вашему, гражданственность? И почему вы не рекомендуете? Вы три раза как попугай повторили одно и то же…
На «попугая» они оскорбились и все вышли…
«Золотухин, здравствуй! Ты собираешься, жида тощая, к Владимиру Семеновичу в гости? Совесть у тебя гражданская есть? Что же ты к «лучшему другу» ни разу не пришел, или тебе Эйбоженко дороже? Успокоился, что Володьки нет? Сказали тебе, Гамлетом не быть. Оставайся Бумбарашем! Даже пархатая С. прикатила однажды и со змеиной улыбкой возложила веник из трех цветков. А ты? Эх ты! Совсем от рук отбились без Володьки. Зажидились, запаршивели, скисли душами! Куда лезет ваш бородатый глист X.? С его голосом и поэзией — сидеть в туалете и кричать «занято»! Все лезете в волки, а хвост собачий! На сегодня для тебя хватит. В ближайшие дни ждем на Ваганьковской дискотеке».
Такое веселенькое письмецо. Что же это такое? А? И почему-то не веселит?!
Вчера мы прогоняли «В. Высоцкого». Перед прогоном шеф сказал, что, «быть может, мы вообще видимся в последний раз, потому что ОНИ имеют полное право за сегодняшний прогон освободить меня от работы». Когда в конце раздались аплодисменты, шеф по микрофону сказал: «Дорогие артисты, я благодарю вас за глубокое, проникновенное исполнение». И пошли обсуждать под стенограмму деятели культуры — а их было много — в верхний буфет.
У меня вчера во время прогона и после было превосходное, легкое, деловое настроение и осознание трезвое и окончательное, что это можно играть. Вчера впервые действие наше мне увиделось спектаклем. Все прогоны до того носили поминальный знак. Вчера это было о здравии. Никто не заботился о себе, только о нем. Ощущение вины перед ним, личной, и делового очищения, искреннего, истошного, какое бывает у святых.
Заехал в театр. Любимову и Дупаку за съемку непринятого спектакля 30-го и прогон 31-го объявить строгий выговор с предупреждением об освобождении от работы… По Управлению культуры, Анурову[166]… довести до сведения всех директоров и главных режиссеров и т. д. Жукова[167] сказала: по поводу какого-то письма мы должны поехать к Абрамову[168]. Он, как Герой Социалистического Труда и пр., должен подписать в защиту «Владимира Высоцкого», а Можаев составит это письмо по нашим тезисам…
А Любимов с выговором на борту улетел в Мюнхен.
Во время нашего профсобрания пришел ответ Главка на просьбу прийти на репетицию, посмотреть и т. д. Дескать, пишите дальше письма. А в конце потрясающей мерзости и глумления над нами всеми фраза, дескать, «Главк солидарен с коллективом, который так же, как и Главк, возмущен действиями руководства театра, которое проводит репетиции и показы неразрешенного к постановке спектакля. Шкодин».
Смутные дни. Чиновники неуязвимы практически. На всех уровнях, во всех инстанциях полная договоренность, полное согласие. От нас ждут выступлений, поступков, которые можно будет квалифицировать как анархизм, а невыполнение производственного плана как саботаж.
Целый день вчера опять митинговали. Я призывал идти стоголовой массой молчаливой к парадному ГУКа, но многие в разумность ударялись. В горкоме Любимову запретили репетировать спектакль даже по замечаниям. Секретарь райкома Дикарев изменил свою точку зрения: «Да, нам это неприемлемо». Завтра он приходит в театр для беседы с коммунистами театра.
1982
Полночь, после «Что делать?». Нам запретили прогонять спектакль «ВВ». Какие-то фрагменты завтра будем играть, а поэты… перебивать воспоминаниями… Ах, Володя, Володя, что ты наделал с народом?!
Наделал ты мне хлопот, Владимир Семенович, назвав когда-то другом. Каждый день письма с тезисом одним и тем же: раз вы друг такого человека, не можете не ответить и т. д. Честь и несчастье быть твоим современником. Если бы ты отвечал на те письма, что получал, ты бы не спал, не ел, не говоря о прочем, в том числе и о сочинительстве. А тут некоторая внутренняя обязанность памяти… Самое трудное — жить без лжи. Ведь ни шагу, ни слова, ни мысли без этой гадины…
Володя подарил когда-то куртку. Обтрепались рукава, ворот. Комаровская связала, Марик поставил, подкладку поменял. Теперь я надеваю куртку редко, как правило, когда иду к режиссерам или в редакцию, короче — на дело. И Володя помогает мне.
Меня спасают, помогают мне, сил придают Володины сапоги, в которых он играл Керенского, и раза два я. В них я репетирую и Григория, и Льва[169].
21-го летели с Аркадием Высоцким, которого везли в тайгу, на работу к золотоискателям, друзья отца, в артель Вадима[170]…
166
Ануров Виталий Семенович — в то время начальник Главного управления культуры исполкома Моссовета.
167
Жукова Татьяна — актриса Театра на Таганке.
168
Абрамов Федор — писатель. На сцене Театра на Таганке Ю. Любимов поставил по его произведениям спектакль «Деревянные кони» (1974). Ф. Абрамов не был Героем Социалистического Труда, но был лауреатом Государственной премии СССР (1975) за трилогию «Пряслины».
169
«…и Григория, и Льва…» — Григорий Отрепьев из спектакля «Борис Годунов» (реж. Ю. Любимов); Лев — роль в несостоявшемся спектакле по пьесе С. Злотникова «Сцены у фонтана» (реж. И. Райхельгауз).
170
Вадим — Вадим Иванович туманов, друг В. Высоцкого, в то время председатель старательских артелей, позднее председатель дорожно-строительного кооператива.