Страница 72 из 122
Володя вчера играл «Галилея», первый раз после перерыва, хорошо.
Шеф на репетиции взвинчен, как будто штопор у него в заднице, орет, как сумасшедший на всех, бросается, рукава засучены — весь облик его и поведение говорят о том, что скоро… скоро премьера.
Для «Цветов запоздалых» вчера молниеносно сняли один кадр на кухне. Оператор держит мою сторону — снимать моментально, а я, кажется, научился халтуре у Высоцкого, лишь бы быстро, заранее уверен в успехе — нехорошо. Надо остановить этот процесс в себе, накипь.
Вчера шеф во всеуслышанье, при всех на сцене и при мне меня хвалил:
— Некоторые работают блестяще… Золотухин… играет роли и в массовке вкалывает, как леший.
Ох, нехорошо это. Я люблю, я привык, когда меня ругают, я себя чувствую тогда бойцом, а когда хвалят, я размокаю, даю себя гладить, ласкать мое тщеславие и теряю бдительность, так режут свиней: почешут их, погладят… они, дуры, глаза зажмурят от удовольствия, растопырятся, доверятся — в этот миг р-раз!.. и нож в сердце. Нет, надо быть начеку всегда и не позволять халтуру, подобно вчерашней, в кино, не считать это дело — междудельем, потомки будут смотреть, им не объяснишь, не докажешь.
Из репетиционных книжек.
Любимов. Надо знать опасности, которые подстерегают. Мы не добрались до желтка. Это меня волнует — свою работу надо анализировать, но не очень. Безусловно, сразу оценить трудно, даже провал необходимо рассчитать. Не будьте в ажиотаже. Я должен быть в творческом состоянии, атмосфера мне мешает работать — ходят, стучат, без конца слышу истерический Зинин голос, нельзя так работать… Жаловаться не хочу… Арбузов читал мне эту пьесу, мы друзья давнишние, мне трудно уйти от этой пьесы, чтобы не обидеть автора… Все сложно в театре… Ясно, что Гарин ушел бы к Мейерхольду, а Добронравов к Станиславскому… Выбор репертуара — дело трудное и емкое. Мы коллективное искусство, а он единоличник и он не подчиняется нашим законам, надо их уговаривать, авторов, как женщин, как детей малых. И отказать, так чтоб не обидеть, в надежде, что вдруг и подходящее напишет. Почерк один, а ветвь другая — «Тартюф», Вайс, «Живой» — на одной афише. Когда нас обвиняли композициями, а я считаю, что в любой форме актер может проявиться…
«Гамлет» — 4 роли, остальные — средние, и «Турандот» — простите, как тогда говорили — мальчики и девочки прыгают… а умные люди поняли, есть надежда — нас поймут. Надо иметь правильные ориентиры. Я понимал, что нужен революционный спектакль, не было бы «10 дней» — не было бы театра, мы бы не рассуждали сейчас о «Живом»… У театра много друзей, у нас свой зал. Этот зал чувствует демократичность театра и любит нас за это именно.
Об актерских болезнях — опять опираясь на вас и такая уж у меня тяжелая жизнь — стоять в проходах… Пять лет я занимаюсь этим театром. Почему приходится столько стоять в проходах, только тогда артисты собираются и начинают играть. Загляните в журнал отчаяния, руками разводишь… любую дирекцию можно уволить за то, что она не реагирует на все ваши безобразия — вы этого не учитываете. У многих артистов стремление в буфет — выпить и закусить… Я вынужден повторять одно и то же. Высоцкий пришел ко мне вчера в полном здравии и сказал:
— Ю.П., я могу играть.
— Но вы болели…
— Да, у меня есть бюллетень…
— Давайте на общих основаниях — закройте бюллетень, будете смотреть репертуар и придете по вызову играть.
Я его люблю за талант — и за поэтический и за сценический, даже ему не дано право позволять себе… совершенно в мозгу не мелькнет мысль, а как же товарищ… Проблема действия сценического — «10 дней» прошли 300 раз, вчера шел спектакль из рук вон, противно смотреть, недобросовестно по профессии — я говорю дамам — есть партитура, вспомните уроки лейтенанта… Отсебятина, дамы должны показать муштру — все делалось понарошку. Надо воспитать уровень… Я так ору, что сам себе противен. Я вел беседы с Соболевым… он пропивает спектакль, который решает судьбу. О «Тартюфе» — спектакль начал плавать, разыгрывание — странный водевиль. Спектакли гибнут от формализма. Умение возбудить себя — чувство — синяя птица, вдохновение вообще редко, нельзя, не бывает даже у гениев. Любая профессия умеет тренироваться. Все тренажи — погибали. Турандот — снимали. Даже пессимист — не хочет жить, но…
Гигиена актера — Высоцкий — Хлопуша… маленькая роль, несложная, несложная, он не в форме, не хватает сил, дыхания… вы на себе играете — ваш организм — ваш инструмент. Текущий репертуар в плохом, среднем состоянии. У ряда товарищей головокружение от успехов. Вы избалованы успехом — у нас любой артист готов играть — любую роль. Вы много халтурите, и вас все устраивает.
Про Высоцкого. В Ленинграде меня замучили… — Правда, он женился на Влади, а в посольстве была свадьба, они получили визы и уехали в Париж? — Примак[67] сунулся к нему, к Володьке: — У меня спрашивают… — тот рассвирепел: — Ну и что, ну и что, что спрашивают, ну зачем мне-то говорить об этом, мне по 500 раз в день это говорят, да еще вы…
Марина носила им написанную заявку, либретто сценария на манер «Шербургских зонтиков» с той же, приблизительно, фабулой Романову. Он в восторге. Его не смутила даже фамилия Высоцкого. — «Надо договариваться с банком» и т. д.
Была премьера «Хозяина» в Доме Кино, прошла она прекрасно, мы с Высоцким застали вторую половину фильма. Наградили — меня именными часами от МВД СССР, Высоцкого — почетной грамотой за пропаганду (активную) работы милиции.
После фильма подходили люди, брали автографы, поздравляли, говорили хорошие слова. Подбежали Мордюкова с Марковой и Сазоновой — Гениальный фильм, ну замечательно… ой… ой, какой фильм. — Много, много восторгов выразили в самых высочайших выражениях, не хочется перечислять.
Мы пришли в ресторан. Сели. Назаров заказывал. Стали петь. Просили Высоцкого все, без гитары он не поет, жаль, что она не растет сбоку. Перешли ко мне, пою «Мороз», алаверды к Мордюковой. Нонна поет казачьи припевки, чудо, как хорошо. Потом изображает экзамен по вокалу во ВГИКе. Смешно. Все довольны. Поет Сазонова, ее очередь по кругу, очередь возвращается ко мне. Пою по просьбе Назарова «Любезную хозяюшку». Нас не торопят из ресторана. Директриса оказалась моей соседкой, живет на нашей улице, д. 10. Как при таком настроении и весело, и грустно, не выпить было, и не закурить. Приехал домой почти в три. А в 6 принесли телеграмму: «Ждите машину в 9 часов».
ГОСПОДЬ НАМ ДАЛ СЫНА!!
Вес 4,5 кг, рост — 53 см. Зайчик чувствует себя нормально, всем довольна.
Благодарю тебя, Господи, благодарю тебя!
Ну вот. Были у Зайчиков. Говорили по телефону, потом в окошко наблюдали. Первые впечатления матери: «Очень серьезный, ну такой серьезный, похож на Золотухина… Сегодня стал брать грудь… Вчера приносили знакомить, еще не соображал… Упитанный».
Проблема имени. До ругани спорили с тещей.
В роддоме маленьких кормят чужие матери первые два дня, а то и больше, пока у родной не появится молоко. Идея всеобщего братства наиболее ярко и сознательно выражена в роддомовских отношениях — от разных матерей питаются молочные братья, а чуть подрастут — друг на друга с кулаками. Почему?
Милая моя жена! Я горжусь тобой, дай тебе Бог здоровья и также нашему сыну. Ты держишься героически, с юмором, просто. У тебя должны быть хорошие, добрые дети, пусть они будут в мать и немножко в отца.
Тебе ужасно идет больничный халат, который ты, наверное, как всегда, не так как все — надела, небось, задом наперед и выходит — красиво, нестандартно и под индивидуальность.
Вознесенский читал «поэмиму», упражнение очередное Любимову на фантазию. А в чем дело, я так и не понял, монтаж стихов, хороших стихов с пантомимическими прокладками, с тональным рядом и т. д. Высоцкий будет петь свои песни… а я?! От «Макенпотта» меня спас Боря, чтоб он не мешал мне в работе над Находкой, от «Часа Пик» меня спас Веня, я гляжу, меня в театре что-то от ролей спасать стали, особенно после Кузькина, неужели, думаю, Кузькиным я удовлетворился, тем более, что он не идет.
67
Примак Геннадий — в то время режиссер-практикант в Театре на Таганке, ассистент режиссера на спектакле «Тартюф» и, позднее, на спектакле «Что делать?».