Страница 6 из 45
По дорогам Латинской Америки
Отправляясь в путешествие по Латинской Америке, Эрнесто и Альберто сунули себе за голенища сапог по револьверу — для защиты от диких животных. Они выехали на мотоцикле, прихватив палатку на случай, если не найдут для ночлега что-нибудь получше.
Через три тысячи километров мотоцикл встал. Им не удалось добраться на нем даже до Сантьяго-де-Чили.
Бросив мотоцикл, они продолжали путь. Палатку и провиант приходилось тащить на себе по узким каменистым тропам. Мокрые от пота рубашки прилипали к телу. Дорога в Вальпараисо казалась Эрнесто бесконечной. Хотя идти надо было под гору, рюкзаки буквально с каждым шагом наливались свинцом. Зато дышалось в горах легче.
Когда они сделали привал, чтобы передохнуть и полюбоваться с высоты зелеными кущами Вальпараисо, Эрнесто со стоном опустился на свой рюкзак. С превеликой радостью он продолжил бы путешествие, но только не пешком. Указывая на гавань Вальпараисо, на суда, стоящие на рейде, он мечтательно изрек:
— Эх, махнуть бы сейчас на корабле к острову Пасхи. Моя голубая мечта!
— Этого только не хватало! Тут не чаешь, как бы ноги вытянуть. Последний марш-бросок меня совсем доконал. Эрнесто не отступал.
— Альберто, ты только вслушайся: остров Пасхи! Там для каждой женщины иметь белого друга — неслыханная честь. Работать там? Тщетная надежда, ибо все делают женщины. Дивное место, изумительный климат, сказочные женщины, божественная пища. Работа в связи с полным отсутствием таковой тоже совершенно изумительная. Одним словом, рай да и только. Почему бы не осесть там на годик-другой? Учеба? Научная работа? Семейные обязанности? Жалованье? Гори все ясным огнем!
— Опять тебя занесло! Давай лучше поспрашиваем в этой дыре, нельзя ли где-нибудь приткнуться? Вряд ли тут дорого запросят.
А я попытаю счастья в порту — может, кто возьмется переправить нас через океан.
Эрнесто зашагал в гавань, Альберто — в богадельню. К вечеру они снова встретились.
Увы, Альберто, мои мечты об острове Пасхи рассеялись как дым. Весь порт обегал. В ближайшие полгода туда ни одна посудина не идет.
— Стало быть, тебе повезло не больше моего. Я нашел тех врачей, к которым мы собирались. Интерес к нам нулевой. Словно ледяной водой окатили. Даже разговаривать со мной не пожелали. Сплошная невезуха.
На следующий день Альберто обратился еще к нескольким врачам и вновь безрезультатно. Когда он вернулся, Эрнесто сидел перед пансионом, сжавшись в комок. Глухо проговорил:
— Одной старой женщиной занимался, астматичкой. Диву даешься, до чего люди могут озвереть.
Больше он не проронил ни слова — уединился и записал в дневник: «Бедняга вызывала сострадание. В ее комнатенке стоял затхлый запах, перемешанный с пылью немногочисленной мягкой мебели. Кроме приступов астмы, у нее еще выявилось нарушение сердечной деятельности. Сталкиваясь с подобной картиной, врач осознает свое полное бессилие. Он требует изменить образ жизни, положить конец этой несправедливости. Ведь старуха еще месяц назад подавала в трактире, чтобы заработать на пропитание. Она металась между столиками, чтобы выстоять, не спасовать перед жизнью.
Когда попавший в нищету приспосабливается к новым для него жизненным условиям, в нем рождается плохо скрываемая агрессивность по отношению к тем, кто больше не способен содержать себя. В этот момент для него уже не существует отца или матери, брата или сестры — есть лишь отрицательный фактор в борьбе за выживание. Или, иными словами, враждебный объект, противостоящий сообществу здоровых. Такого попрекают болезнью — молча, невысказанно, — словно в ней есть что-то оскорбительное для здоровых: они ведь теперь должны поить-кормить нахлебника.
Именно в последних минутах существования тех, для кого каждый следующий день — предел мечтаний, особенно отчетливо постигается трагедия трудящихся всего мира. В этих затухающих глазах стынет раболепная просьба о прощении, отчаянная мольба о помиловании. Она повисает в пустоте…
До каких пор будет существовать такое положение, основанное на кастовом миропонимании? Я ответить на это не могу, но пришло время, когда властям предержащим следовало бы поменьше средств вкладывать в рекламу своих добродетелей, а побольше — гораздо больше — расходовать на создание лучших социальных условий.
Ну что особенного я могу сделать для больной? Прописал ей диету, каких-то порошков. У меня оставались еще несколько таблеток драмамина — подарил их ей. Уходил, провожаемый благодарным старушечьим лепетом и равнодушными взглядами близких».
Эрнесто закрыл дневник. Какая мерзость! Должно же когда-нибудь хоть что-то измениться. Дальше так продолжаться не может.
Продвигаясь на север, они завернули по пути на рудники Чукикамата, которые принадлежали американской компании.
— Ты только посмотри, как высохли от голода эти индейцы.
— Вряд ли кто-нибудь из них протянет дольше тридцати. Большинство явно страдают легочными заболеваниями. Скверная пища. Сырость. Каторжный труд в копях.
Они пытались заговаривать с некоторыми индейцами, но те робели и избегали их. Эрнесто ощутил исходящий от них характерный запах листьев коки.
Мужчина, выглядевший отнюдь не так изможденно, как прочие рудокопы, с подозрением следил за двумя чужаками. Потом подошел и спросил, что им угодно.
— Мы врачи-лепрологи из Аргентины. Решили повидать Латинскую Америку.
— К двум образованным сеньорам у меня никаких претензий. Я тут шофер и телохранитель директора. Да еще приглядываю, чтоб эти голодранцы не взбунтовались.
Эрнесто подавил вспышку гнева, сказал:
— Почти все они больны.
— Да, да, полудохлая команда. Мрут как мухи. Все время пополнение требуется. Чего-чего, а этого грязного индейского сброда у нас надолго хватит.
— А вы не боитесь, что этот «сброд» в один прекрасный день мятеж против вас поднимет? — жестко спросил Эрнесто.
Шофер и телохранитель был, по-видимому, слишком глуп, чтобы уловить недоброжелательность в интонации. Скорее всего, ему даже не могло прийти в голову, что двое «образованных сеньоров» могут симпатизировать индейцам.
Он рассмеялся.
— А чего бояться-то. У меня все под рукой, пусть только рыпнутся… Верно, есть там у них в профсоюзе несколько пришибленных. Неймется им. Поклеп хотят навести на наше предприятие, да еще и бастовать пытаются, где только можно. — Он ухмыльнулся. — Но я обо всем прознал. Шеф мне деньжат подкинул. Я закупил винца и кое-что из жратвы, а потом сказал этим жалким свиньям, что я их приглашаю. Ясное дело — профсоюзные губошлепы остались в гордом одиночестве: все рудокопы у меня собрались. Не знали, как благодарить за такую честь. По крайней мере тут они себе желудки набили задарма. Ха-ха-ха! У профсоюзных-то баламутов ни шиша нет!
Лишь несколько часов спустя, когда стало легче дышать и взошла луна, Эрнесто, возившийся с палаткой, нарушил молчание. Он набрал полные легкие воздуха, огляделся окрест, раскинул руки, словно пытаясь охватить весь небосвод, и выпалил злую тираду:
— Вот они, две стороны одной медали! С одной стороны — красота и богатства страны, с другой — подавление и унижение человека.
Среди живописных руин Мачу-Пикчу Эрнесто декламировал Гранадосу стихи Пабло Неруды. Он был покорен и потрясен этими местами.
6
Перевод А. Голембы,