Криминалистка

— Катенька, вернись! — Это опер вновь назвал меня «Катенькой», и я почему-то разозлилась, но зато не покраснела! — Вернись к нам, грешным, из своих заоблачных далей! — продолжал он ерничать. — Напоминаю: командировка, бабушка, тетя Люся.

И, подмигнув мне, брякнул:

— Тетя Света!..

Светланочка Петровна хохотнула и погрозила ему пальцем.

— Пардон, госпожа советник юстиции! — ничуть не смутился этот паршивец, заложивший меня тете Свете. Ух и пожалела же я в эту секунду о своей откровенности, ни с того ни с сего на меня тогда напавшей! Но сказать оперу какую-нибудь гадость не успела, потому что он молниеносно согнал с лица улыбку — у него это вообще ловко получается, я заметила — и произнес деловым, официальным тоном:

— Через час, Екатерина Васильевна, мы должны выехать в сторону столицы. Так что командировку оформить успеете, а вот командировочные получите в следующий раз… Если ваши личные финансы поют романсы, готов выручить в любом количестве.

— Мы сумеем по дороге заскочить ко мне домой? — Я старалась не смотреть на его глумливую харю.

— Это — да, сумеем.

— Тогда обойдусь без заема…

— Надеюсь, — сказала тетя Светланочка, — у меня нет необходимости лишний раз напоминать, что поживешь эти дни у нас?.. Лови ключ!

Ключ я поймала только чудом, поскольку никакой такой особенной реакцией похвастаться не могу… Хорошо тете Свете, она когда-то опером работала, знает почти все основные единоборства, от ушу до банального карате… А я и стреляю-то едва на «троечку» — только-только, чтоб впритык пройти на должность… Даже вспоминать не хочется, как тяжело получала в этой связи свои первые звездочки! Мне бы и «капитана» не видать как своих ушей, кабы не добрый, в общем-то, Грифель с его блатом. Старший офицер, принимавший у меня очередной зачет по стрельбе (пока что, слава богу, последний!), так и сказал, глядя куда-то в сторону с немыслимым презрением: «Бывают же на свете прирожденные мазилы!..» Словом, позорище.

— Хватит вздыхать, — посоветовал мне на этом месте Володя. — Лучше — вперед и с песней, за командировочным бланком!

Никакой гадости я ему в ответ не сказала только потому, что времени действительно не было.

Спустя три часа, на въезде в столицу, я снова относилась к Володе прекрасно. Потому что у меня всегда вызывают просто какой-то фанатический, не зависящий от меня восторг люди, умеющие делать то, чему мне самой не научиться ни за что и никогда… Как же классно он водит машину! Еще лучше, чем Светланочка Петровна, хотя до недавнего времени я думала, что лучше не бывает.

По дороге мы, к счастью, говорили только о деле, распределяя между собой визиты на сегодняшний вечер и завтрашнее утро. Мне для начала досталась Машенькина семья (об этом меня почему-то особенно настойчиво просила тетя Света, чтоб именно я туда шла) и радио. Володя с кем-то еще из своих ребят взялся нарывать информацию по туалетному бизнесмену, с подозрительной внезапностью рванувшему в пансионат. Это задание простым было только на первый взгляд. Я-то понимала, что времени, а главное, связей оно потребует куда больше, чем два предстоящих мне визита. Он, кстати, услышав, что я собираюсь пойти домой к Машеньке сама, почему-то обрадовался, хотя и пытался свою радость скрыть. Но я все равно заметила, потому что наблюдательность — моя сильная сторона, меня этому Светланочка Петровна учила собственноручно… Можно сказать — натаскивала, как кинолог недопеска.

В общем, еще через час мы с Володей подъехали к дому Костицыных и расстались, договорившись пересечься завтра после обеда в их УВД. И я дунула к лифту, чтобы удивить Светку своим внезапным появлением. Не вышло: ее заботливая мама меня опередила, и Светланка находилась в прихожей, когда я, открыв дверь, вошла в квартиру.

— Ха, — сказала она. — Во как я точно вычислила, когда ты будешь! И уже колбасу жарю!

— С яичницей, — уверенно предположила я — и не ошиблась.

Я все-таки не ожидала, что визит к Моргуновым будет таким тяжелым… И это — несмотря на то, что несчастная Машенькина мама находилась в больнице. Но и тетя ее тоже плакала, почти не переставая, во все время нашего разговора…

— У нас с Лизой — на всем свете никого больше не осталось, Лизочка и вовсе вряд ли переживет, — горько жаловалась эта маленькая, хрупенькая женщина, при одном взгляде на которую у меня сжималось сердце, а волна ненависти к проклятому подонку просто душила… — Да и я вряд ли переживу… Как же теперь жить-то, как?.. Мы так гордились Машенькой, она такая умненькая девочка, такая талантливая… И на радио ее ценили, мы никак не могли понять, почему она оттуда так вот сразу взяла — и ушла?.. Лиза все добивалась — может, приставать к нашей малышке кто начал? Сами знаете, какие нынче мужчины… «Нет, — говорит, — мамуля, ничего такого, просто в частной фирме больше платят…»

— Она точно не называла вам это агентство? — мягко вставила я.

— Точно… Я ее сама, лично спрашивала, где хоть оно находится, что за агентство такое… А она — только рукой махнула, мол, тут, неподалеку, а какое — без разницы…

— Неподалеку? — переспросила я. — Вы точно помните, что она это сказала?

— Ну да… Ей там, видимо, что-то не очень понравилось, потому что она мне тогда еще сказала, что, мол, подзаработает немного денег и вроде как долго там не задержится…

Это была очень важная информация! Потому что любой следак знает, что именно может «не понравиться» в брачном агентстве наивной девчонке… Но тогда получалось все довольно просто, а в простоту я в делах, связанных с убийством, — так же, как и Светлана Петровна, — не верила… По крайней мере, с ходу.

Маленькая женщина всхлипнула и вновь заговорила, а я ее старалась прерывать как можно реже. Ей необходимо было выговориться, а в таких случаях все время нужно держать ушки на макушке, чтобы не упустить что-нибудь важное… Машенькина тетушка пододвинула к себе лежавший на обеденном столе, за которым мы сидели, альбом со снимками и раскрыла его. Наверное, он у нее все время находился под рукой и, горюя, она смотрела на Машенькины фотографии. Такая миловидная девчоночка, везде улыбается… И личико — умное, одухотворенное…

— Надо же, какая судьба у обеих, — внезапно вздохнула ее тетушка. — С первого класса дружили, не разлей вода… И вот — одна за другой… Ниночкина мать все говорит, что Нина жива, а я теперь не верю уже…

— Что за Нина? — Я насторожилась и пододвинула к себе снимки, не слишком деликатно, наверное, но понять меня было можно! Тек более что моя интуиция не просто засигналила, а взвыла, как сирена…

С любительской фотографии на меня смотрели Машенька и еще одна девчушка — очень симпатичная, черноволосая, большеглазая… Просто типичное либо еврейское, либо армянское дитя… Снимок был давний, девочкам на нем не больше четырнадцати-пятнадцати лет.

— Это они после восьмого класса в школьном дворе снимались, — грустно произнесла Машенькина тетушка. — Веселые… живые!..

И она снова заплакала.

— Простите мою настойчивость, — как можно мягче спросила я, — но что все-таки случилось с Ниной? И как ее фамилия? Это может быть важным для нашего расследования.

— Что уж теперь-то может быть важным, разве Машеньку вернешь?

Она махнула рукой, но слезы все-таки вытерла.

— Понимаете, месяцев пять назад… Теперь-то уж, наверное, больше, Ниночка Арутюнова пропала… Ушла из дома и не вернулась… Мы поначалу думали — из-за матери.

— Почему?

— Ну, понимаете, ее мать… Словом, мать у нее — ужасная женщина! Гуляет, пьет… С мужем разошлась, когда девочка еще в колыбели лежала, за Ниночкой, как она в школу пошла, больше мы присматривали, чем она… Вот и подумали, что из-за нее. А она на самом деле пропала. Машенька до последнего времени глаз не осушала — плакала, только недели три как немного в себя пришла. А этой, с позволения сказать, матери — наплевать на все. Говорит, мол, загуляла — и все тут. Нагуляется — вернется! А Ниночка совсем не такая девочка, чтоб загулять.