Страница 83 из 90
Это всеобщее вырождение! Это пропасть дегенерации!
Это огромное черное вселенское болото, поглощающее в себя все и всех. Эту заразу можно уничтожить только вместе с самой Землей… что и сделают негуманоиды?!
Иван поймал себя на дикой, ненормальной мысли. И тут же отбросил ее. Нет, ему не надо было возвращаться со звезд. Там его дом. Там! Чтобы ни говорил покойный батюшка, философствующий в сельской тиши… философствовавший, мир праху его. Человек рвался в Космос, потому что знал, что ожидает Землю, он предвидел все это, он предчувствовал. Надо бежать! Это единственное спасение! И Дил Бронкс раньше всех понял это, точнее, не понял, а просто почуял нутром, он сбежал на свою станцию, подальше от всей этой земной и галактической суеты, сбежал на свой неприметный, крохотный хуторок, где его никто не прихлопнет – какое кому дело до жалкого комаришки, трепыхающего своими жалкими крылышками где-то в зжблачных высях. А можно сбежать на край Вселенной, не имеющей краев, забраться на мертвый, блуждающий во мраке астероид, зарыться в него и блуждать вместе с ним за миллионы парсеков отсюда да и от любой живой души. Бежать! У Ивана ноги задрожали. Даже твой родной дом твой ли, ежели в нем хозяйничают чужаки, если в нем сидит стая волков и клацает зубами в предвкушении крови, ждет команды вожака. Бежать! Надо собирать всех своих – Гуга, Таеку, Дила, Ливу, Кешу Мочилу, карлика несчастного и убираться пока не поздно!… Иди, и да будь благословен? А куда, спрашивается, идти?! И как идти в этом вязком, черном болоте?! И почему именно он должен идти куда-то и бороться за чтото, спасать кого-то?! Дил Бронкс разыскал Хука Образину. А для чего? Может, тому лучше было б тихо спиться и подохнуть в своем мусорном баке? Нет! Иван стряхнул с себя слабость. Они на то и бьют, они на то и рассчитывают, что их должны испугаться, должны поразиться их мощи и их силе и пасть духом. Нет! Бежать некуда. Даже если в родном доме сидит стая алчущих крови волков – не беги из него, не команды вожака ждут волки, а ждут они, когда ты им спину покажешь, ибо они сами, охотящиеся в ночи, трусливы и слабы – иначе пришли бы к тебе при свете дня.
– Он все равно убьет меня, – просипел вдруг жалобно Крежень. Голос его был плаксив.
– Мне тебя не жалко, – ответил Иван тихо, – не думай, что я сейчас расплачусь.
– Он убьет меня, а Лива убьет его, так свершится справедливость.
– Бредятина!
– Помяни мои слова, – мрачно проговорил Крежень уже без плаксивости.
– Помяну, – отрезал Иван и сильнее сдавил кисть Седого.
Зловещий голос все вещал и вещал – это был не просто гипноз, это было массированное, подавляющее зомбирование. Ивану начинала надоедать вся эта публика, это пешки, пусть они и станут свирепейшими воинамисамоубийцами, идущими на смерть во имя Черного Блага, пусть они унесут миллионы жизней, но дело не в них, все равно они пешки в чудовищной игре. А ему надо познать структуру, ему надо уцепиться за ниточки, на которых висят все эти марионетки… и тогда по невидимой паутине он вскарабкается наверх… бред какой-то, он все время спускался вниз, лез в пропасть, а теперь – наверх?! Все перепуталось и перемешалось. Уже нет ни верха, ни низа! По всей видимости, он совершил страшную ошибку, покинув логово «серьезных»! Надо было копать там, туда должны были сходиться нити. Рубить их надо не здесь, где распустились они сотнями тысяч, а там, в средоточии их, в гнездовище паучьем! Да вот только там ли гнездовище и средоточие? Поди разберись. Да еще и Крежень явно водил их всех за нос.
– Помяну! – повторил Иван зло. – Только ты сдохнешь раньше, Седой. Ты не доживешь до часа Тьмы!
– Не понимаю, чего вы добиваетесь от меня, – процедил Крежень.
Они говорили еле слышно, хотя в том не было нужды.
Взвинченная толпа ревела на все голоса и требовала принесения жертвы. Трудно было поверить, что в каких-то двухстах метрах над головами шли пешеходы и ехали лимузины, кто-то целовался с кем-то, а кто-то еще только лишь ожидал на свидание возлюбленного или возлюбленную. А что если бы вся эта посвященная братия собралась бы там, на поверхности? Помешал бы ей кто-нибудь? Нет! Не помешал бы! Иван заскрипел зубами. Конечно, собрались бы любопытные зеваки, поглазели бы, поглядели бы, повертели бы головами, поразевали бы рты, может, даже и повозмущались бы маленько… да и пошли бы себе мимо, своей дорогою бы пошли. Так к чему же вся эта таинственность, к чему подземелья и мрак, черные саваны и сутаны? А к тому, что и это часть страшного, зомбирующего воздействия, вот к чему! Они запросто могут никого не бояться на Земле и в Федерации – там наверху разложение, распад, вырождение-дегенерация еще похлеще, до них нет дела. Но они таятся!
Ибо смысл их жизни – в сокрытии явного, в опутывании, в погружении во мрак. Ибо смысл их жизни – в ношении покровов, застящих взор и скрывающих истинное.
– Маскарад! – прошипел Иван, озираясь.
– Нет, это не маскарад, – как-то обреченно отозвался Крежень. – Чтоб вы с Гугом не сомневались, когда закончится месса, я покажу тебе еще кое-что.
– Пойдем сейчас!
– Сейчас нельзя.
– Почему?
– Гляди!
Мрак развеяли свечи – шесть неожиданно вспыхнувших огромных черных свечей, испускающих не только колеблющийся свет, но и тошнотворный, одуряющий запах.
Все было! У Ивана даже заболела голова. Все было и на Хархане, точнее в Меж-Арха-анье, было в Пристанище! Это не просто обряды жертвоприношения, это кровавая круговая порука – они все в крови невинных! Они боятся друг друга, и потому они вынуждены этими жертвоприношениями доказывать свою лояльность, свою причастность к Черному Благу. Мерзавцы! Ублюдки!!
Выродки!!!
Шестиугольная плаха. Шесть торчащих вверх метровых игл. И черное, высверкивающее алмазным искрящимся блеском сидение на цепях… нет, это трон, он во тьме, он опускается вниз, зависает над плахой, на нем кто-то сидит. Свечи вспыхнули ярче. И Иван остолбенел.
– Лива? – выдохнул он непроизвольно.
– Ливы нет, – тихо изрек Седой, – это жрица смерти.
– Жрица смерти?!
– Да.
– Но почему?!
– Она посвящена. Она лишена памяти. Но взамен ей открыто большее. Она уже не человек, но выше человека, – в голосе Креженя засквозили нотки зависти и даже подобострастия. Он явно верил во все эти чудеса.
– Это ты привел ее сюда?
– Да, это я привел ее сюда!
– Гуг убьет тебя! – Иван усмехнулся – усмешка получилась злой, затравленной.
– Гуг убьет меня в любом случае. А его убьет она! – Крежень выкинул вперед руку, будто протыкая дрожащую пелену полумрака указательным пальцем.
Жертвы поднимались из центра шестиугольника, из потаенного люка, они выползали сами, но движения их были вялые, слепые, сомнамбулические, так могли двигаться ожившие под злыми чарами трупы. Три девушки, обнаженные и обритые наголо. И двое парней с закрытыми глазами. Пятеро обреченных.
– Сейчас жрица выберет шестого, – пояснил Крежень, – или шестую.
– Но она же слепа! – поразился Иван. Он лишь теперь увидел, что в глазах у Ливы стоит мрак, что это пустые глазницы, а вовсе не глаза. Прекрасная, пылкая Ливадия Бэкфайер… и эти безглазые черные провалы!
– Она видит лучше нас. И глубже!
Иван вспомнил, как держал ее в своих объятиях, как целовал, ласкал… нет, это не он держал, это Гуг-Игунфельд Хлодрик Буйный ласкал ее… но он все помнил. Это не она. Это тело ее. Но не она. И смуглое тело, усеянное жемчужными нитями, и эти тяжелые серебряные обручи и браслеты, и развевающиеся во мраке черные невесомые шелка. И эта жуткая трехрогая сверкающая корона?!
– Да обрящут ищущие! – гнул свое вездесущий зловещий глас. – Да отметят алчущие мести! Ибо время наше близко и час наш наступает – ждать недолго. Да изымет каждый священную иглу дабы оросить ее влагой, истекающей из сосудов, уходящих навсегда, дабы смазать пальцы свои кровью приносимых на алтарь Черного Блага.
Трое в черных сутанах с алыми капюшонами на головах вышли из отверстия на плахе-шестиугольнике, вздели руки вверх. И заревела толпа, вскинула руки ответно – в каждой сверкала полуметровая тонкая игла. Заглушая рев завизжали, завопили жертвы, пронзаемые торчащими из звезды остриями – теперь каждая жертва висела на таком острие, свешиваясь головою и телом вниз, в толпу, висела на одной лишь ступне, висела, корчась и извиваясь от боли… и уже тянулись к ней со своими иглами ближайшие, когда голос возрос до воя сирены: