Страница 84 из 88
Боятся правды, потому, что вьетнамский конфликт можно было выиграть, и об этом я пишу в книге. Думаю, что в стране, где я живу, американская разведка не даст издать мою книгу. Ничего — поищу смелых издателей за рубежом. Ведь оспаривать то, что я написал, разведывательная община не сможет.
— Правда ли, что вы готовили антикоммунистических вьетнамских партизан для заброски на Север?
— Заброска партизан на Север, как ответ на заброску вьетконгцев на Юг, была логичной частью плана Бин Мин. Один из рычагов для остановки агрессии Севера. Только я партизан не готовил. Готовили их офицеры-вьетнамцы из специального соединения, аналогичного российской «Альфе». Это соединение было создано майором Вин, как часть моего плана. Этих офицеров я обучал и тренировал в технике ведения партизанской войны. А Судоплатов врет, что из подготовки плана Бин Мин ничего не получилось. Очень даже получилось.
Настолько получилось, что ЦРУ, которое ни за что не хотело отдавать контроль над обстановкой в Южном Вьетнаме самим вьетнамцам, испугалось. У них был приказ из Вашингтона — ни в косм случае не раздражать северо-вьетнамских правителей. Вдруг они пожалуются своим советским вдохновителям, а те обидятся.
И вообще ЦРУ очень не нравилось, что, разработав план Бин Мин, я опирался на идеалистов, а не на платных наемников, как практиковало ЦРУ. Их офицер сам мне говорил, что вьетнамские идеалисты ненадежны. Изменится политика США, и они пойдут своим путем. А допускать это никак нельзя. В общем, типичная цээрушная лапша. Но — опять — вдаваться в детали в рамках этого интервью я не могу. А из-за того, что план Бин Мин успешно развивался, хотя нам было и трудно обходить его американскую блокаду, Дьем и его брат были в конце концов ликвидированы. Когда я уезжал в 1961-м из Сайгона, прощание с Дьемом было хотя и сердечным, но очень грустным. Я обещал ему вернуться, если американцы когда-нибудь поумнеют, но нам всем было уже ясно, что правительство США не даст вьетнамцам самим справляться с северной агрессией. Кеннеди сбили с толку вероломные советники, этот бред продолжался Джонсоном, пока не привел к позорному поражепию Штатов и их «разведывательной общины».
— Почему вы рассказали о роли вашей жены в срыве операции по убийству Околовича и что случилось с вашей семьей после вашего переходя на сторону НТС?
— Я не пришел в НТС, я пришел к Околовичу и, если американцы не схватили бы меня, намеревался вернуться обратно.
— Как же вы могли вернуться обратно, если убийство было бы сорвано?
— Очень даже просто. Оба исполнителя были известны в Западной Германии, откуда были родом и имели семейные связи. Один из них свободно мог быть «опознан». Тогда я мог «удрать». Мне попало бы за выбор агентов, но не очень. Изначально выбирал их не я. Ну, пожурили бы, но если Околович держал бы рот на замке, я отделался бы легко. К сожалению, он этого не сделал. Околович был хорошим и честным человеком, но он также был и лояльным членом партии, полностью преданным руководству НТС. Именно руководство НТС и принудило его выдать американцам время и место встречи меня с ним. Во время этой встречи на Онернплатц меня и схватили офицеры американской разведки. Правда, Околович мне потом заявил, что когда он спросил меня, не возражаю ли я, что на встречу были приглашены американцы и я сказал бы, что возражаю, он якобы нажал бы на педаль газа и рванул вперед. Знаете, возможно, что ему так нужно было это оправдание, что он сам в него верил.
Но ведь площадь была окружена американскими автомобилями и дальше нескольких метров мы не проехали бы. А попытка бежать сразу давала бы американцам законный повод меня арестовать. Да и в тот момент, когда Околович задавал мне этот наивный вопрос, американский разведчик уже заглядывал в окно машины. А ведь к американцам я никогда не приходил и никогда не просил у них политического убежища. Даже когда попал в Штаты.
Схватив меня, американцы отвезли меня на одну из их конспиративных квартир, сфотографировали и в конце концов сумели просмотреть мои австрийские документы. Мне предстояло быть автоматически присужденным к высшей мерс наказания, но это как раз волновало меня меньше, чем неизбежная судьба Яны, моей жены.
Когда в 1952-м году генерал Судоплатов отправил меня в Карлсхорст, как оперативника с поручением принять участие в засылке диверсионных групп в Западную Европу, я, конечно, принимал участие в рабочих совещаниях всего коллектива офицеров, занятых этой сложной и сверхсекретной деятельностью.
Начальник нашей группы пояснил офицерскому составу, что в отношении «спецзаданий» обычные советские законы не применяются. Эти обычные законы не были бы применены к Яне и нашему сыну и в 1954 году, после того, как я был бы объявлен предателем. Ждать милостивого отношения к жене офицера службы «спецзаданий», женщины, которая несомненно слишком много знала, мне было нечего. Вот почему в апреле, когда все мои попытки оставить мой приход к Околовичу в тайне сорвались, я согласился дать пресс-конференцию в Бонне и решил открыть роль моей жены в предотвращении убийства. Расчет был простой, хотя многим в то время он и показался необъяснимым, — превратить мою жену в человека, получившего мировую известность. Когда в 1991 году я установил связь с Яной, я понял, что эта внешне рискованная стратегия полностью сработала.
О том, что произошло с Яной и Александром после моей прессконференции, подробно рассказываю в книге. В этом интервью нет места для деталей. Стоит только отметить, что их эпопею можно разделить на два этана. Первый — арест Яны и заключение её вместе с Александром в следственную тюрьму. В тот момент она должна была предстать перед судом по знаменитой пятьдесят восьмой и ее ждала «вышка». Но до суда дело вряд ли дошло бы. Яну просто отравили бы на секретной квартире, а Александра спрятали бы в сиротском доме под другой фамилией. Но на втором этапе, когда советскому правительству стало ясно, что Яна получила мировую известность, как героиня и символ элементарного гуманизма, климат резко изменился.
Могу только привести слова Яны, сказанные мне, когда после указа Ельцина о моем помиловании я встретился с ней в Москве: «Что ты беспокоишься о прошлом? Всё было сделано правильно. И, как видишь, всё обошлось хорошо».
— Вы — единственный перебежчик из спецслужб, который был реабилитирован?
— Я не был реабилитирован, но в Москву мне удалось вернуться. В 1991 году, после неудавшегося путча, в прессе много писали о спецчастях госбезопасности, которые отказались идти в Белый дом и атаковать законное правительство. Рассказывали, что они просто легли на пол и их командир заявил, что они никуда не пойдут и ни в каких боевых акциях принимать участия не будут. Прочитав эти корреспонденции, я на полусерьёзе написал письмо в Комитет госбезопасности, в котором сослался на несколько своих мыслей по поводу необычного поведения этих спецчастей.
Я высказал свое мнение, что эти офицеры фактически отказались выполнить прямой приказ их командующего, председателя КГБ Крючкова, и тем сорвали операцию государственного значения. По всем уложениям военной дисциплины их должны были тут же арестовать и немедленно расстрелять. Так делалось на фронте во время войны. Правда, настоящей войны тогда не было, но военные законы никто не отменял. Тем не менее после поражения заговорщиков непокорных офицеров никто не наказывал. Наоборот — все они были повышены в званиях и многие были награждены. Причина такой необычной реакции властей была объяснена просто — отказ выполнить преступный приказ служебным преступлением не является. Эта, новая для советской действительности, формулировка была распространена СМИ.
Я зацепился за эту формулировку и задал ехидный вопрос: почему же те офицеры госбезопасности, которые в прошлом советского государства отказались от преступных заданий или сорвали их, были автоматически присуждены к высшей мере наказания? Я привел свой пример, рассказал свою историю и напомнил, что и генерал Судоплатов и генерал Эйтингон вместе с другими высокими чинами госбезопасности были присуждены к долгим срокам тюремного заключения за организацию как раз таких уголовных преступлений, одно из которых было поручено моему отделу и за срыв его я был приговорен к «вышке». Ну и имел нахальство заявить, что было бы логично, если председатель КГБ задал бы такой вопрос самому президенту России.