Страница 19 из 63
Вдруг дверь отворилась, и в табачном дыму показался Шеб. Он был так же удивлен и раздосадован при виде Делобеля, как и тот при виде его. Утром Шеб написал зятю, что ему надо серьезно поговорить с ним и что он будет ждать его в пивной. Дело чести… «строго между нами»… с глазу на глаз… В действительности дело чести сводилось к тому, что Шеб распростился со своим домиком в Монруже и снял на улице Майль, в центре торгового квартала, магазин с комнатой… Магазин?.. Ну да, боже ты мой, магазин!.. А теперь он испугался своего смелого шага и беспокоился, как отнесется к атому дочь, тем более что магазин стоил значительно дороже домика в Монруже и к тому же нуждался в крупном ремонте. Издавна зная доброту зятя, Шеб решил прежде всего обратиться к нему и, впутав его в дело, взвалить на него ответственность за этот переворот. И вдруг вместо Рислера он встречает Делобеля!
Они посмотрели друг на друга исподлобья, неприязненно, как две собаки, встретившиеся у одной миски. Каждый из них понял, чего ждал другой, и они даже не пытались морочить друг друга.
— Моего зятя здесь нет? — спросил Шеб, мрачно косясь на разложенные на столе бумаги и делая ударение на словах «мой зять», чтобы подчеркнуть, что Рислер принадлежит ему, а не кому-нибудь еще.
— Я жду его, — ответил Делобель, собирая бумаги.
Поджав губы, он таинственным и, как всегда, театральным тоном многозначительно прибавил:
— У меня к нему очень важное дело.
— У меня тоже… — не менее веско проговорил Шеб, и при этом его три волоска встали дыбом, как щетина дикобраза.
Он сел рядом с Делобелем и тоже потребовал бутылку пива и два стакана. Затем, засунув руки в карманы и откинувшись на спинку дивана, расположился как дома и стал ждать. Два пустых стакана, стоявших перед обоими и предназначавшихся для одного и того же отсутствующего лица, имели какой-то вызывающий вид.
А Рислер все не шел.
Оба посетителя молчали и нетерпеливо ерзали по дивану. Каждый из них надеялся, что другому надоест наконец ждать.
Но скоро их дурное расположение духа вылилось наружу, и, конечно, за все досталось бедному Рислеру.
— Какая бестактность! Заставлять так долго ждать человека моих лет… — начал Шеб, взывавший к своему почтенному возрасту лишь при подобных обстоятельствах.
— Я считаю, что это просто издевательство, — подхватил Делобель.
— Вероятно, у них к обеду были гости, — ядовито заметил другой.
— И какие гости! — презрительно усмехнулся Делобель, вспомнив, очевидно, все свои обиды.
— Дело в том… — продолжал Шеб.
Тут они придвинулись друг к другу и разговорились. У обоих накопилось немало обид на Сидони и Рислера, и теперь они отводили душу. Рислер, добродушный с виду, в сущности, эгоист, выскочка. Они смеялись над его акцентом, манерами, передразнивали некоторые его привычки. Потом заговорили о его семейной жизни и, понизив голос, поверяли друг другу тайны, непринужденно смеялись, вновь стали друзьями.
Шеб зашел далеко.
— Пусть он поостережется! Разве не глупо было с его стороны допустить, чтобы отец и мать жили вдали от ребенка? Теперь, если что-нибудь случится, пусть пеняет на себя. Дочь, не имеющая перед глазами примера родителей… Понимаете, что я хочу сказать?..
— Конечно, конечно!.. — поддакивал Делобель. — Тем более что Сидони стала такой кокеткой… Ну, уж тут ничего не поделаешь! Он получит то, что заслужил. Разве можно было человеку его лет… Тсс!.. Вот он!..
Рислер только что вошел и, обмениваясь по пути рукопожатиями, направлялся к ним.
На минуту трое друзей почувствовали некоторую неловкость. Рислер начал извиняться. Он задержался дома; у Сидони были гости. (Делобель толкнул под столом ногою Шеба.) Оправдываясь, бедняга смущенно поглядывал на два ожидавших его пустых стакана, не зная, перед которым из них сесть.
Делобель проявил великодушие.
— Вам надо поговорить, господа, не стесняйтесь, — сказал он и, подмигнув Рислеру, шепнул: — Бумаги со мною.
— Какие бумаги?.. — спросил озадаченный Рислер.
— Смета..- подсказал актер.
Затем отодвинулся с подчеркнутой деликатностью и снова углубился в свои бумаги, обхватив голову руками и зажав уши.
Рислер и Шеб вели при нем разговор сначала тихо, потом все громче и громче, так как Шеб не мог долго сдерживать свой резкий, крикливый голос… Он еще не так стар, черт возьми, чтобы похоронить себя в такой глуши!.. Он умер бы от скуки, останься он в Монруже. Ему нужны улица Майль, Сантье, шум и оживление торгового квартала.
— Да, но зачем магазин? — осмелился заметить Рислер.
— Зачем магазин?.. Зачем магазин? — повторял Шеб, красный, как пасхальное яйцо, возвышая голос до самых высоких нот своего регистра. — А затем, что я коммерсант, господин Рислер. Коммерсант, и сын коммерсанта… А, знаю, вы хотите сказать, что я ничем не торгую. Но кто виноват в этом? Если бы люди, загнавшие меня в Монруж, к самым дверям Бисетра, точно слабоумного,[11] догадались ссудить меня деньгами для какого — нибудь предприятия…
Тут Рислеру удалось утихомирить его, и теперь слышны были только обрывки разговора: «…более удобный магазин… высокий потолок… легче дышать… проекты на будущее… крупное предприятие… скажу, когда придет время… Многие будут удивлены…» Улавливая эти обрывки фраз, Делобель все больше и больше углублялся в смету, стараясь всем своим видом показать, что он не слушает. Рислер был смущен, время от времени он отпивал для вида глоток пива. Наконец, когда Шеб успокоился — а у него были для этого основания, — его эять повернулся с улыбкой к знаменитому Делобелю и встретил его суровый, невозмутимый взгляд, как бы говоривший: «Ну, а я?..»
«Ах, боже мой!.. Я и забыл!» — подумал несчастный Рислер.
Переменив стул и стакан, он уселся против актера. Но Шеб не отличался деликатностью Делобеля. Вместо того, чтобы скромно удалиться, он придвинул свой стакан и присоединился к Рислеру и Делобелю. Великий человек не желал говорить в его присутствии и, торжественно положив во второй раз свои бумаги в карман, сказал Рислеру:
— Мы займемся этим позже.
В самом деле, разговор состоялся значительно позже, ибо Шеб рассудил так: «Мой зять добряк… Если я уйду, этот вымогатель вытянет у него все что угодно».
И он остался, чтобы присмотреть за ним. Актер был в бешенстве. Отложить дело до другого раза? Невозможно. Рислер только что сообщил, что уезжает завтра на месяц в Савиньи.
— На месяц в Савиньи? — переспросил Шеб в отчаянии, что эять ускользает от него. — А дела?
— Я ежедневно буду приезжать в Париж вместе с Жоржем. Это все старый Гардинуа — ему захотелось повидать свою любимицу Сидони.
Шеб неодобрительно покачал головой. Он находил это неблагоразумным. Дела остаются делами. Надо всегда быть на месте, на посту. Как знать? На фабрике ночью может случиться пожар. И он повторял наставительно: «Хозяйский глаз, мой дорогой, хозяйский глаз…», между тем как актер — в его расчеты тоже не входил отъезд Рислера — таращил свои и без того большие глаза, стараясь придать им проницательное и властное выражение, настоящее выражение «хозяйского глаза».
Наконец около полуночи последний монружский омнибус увез тирана-тестя, и Делобель мог высказаться.
— Прежде всего проспект, — сказал он, не желая сразу затрагивать денежный вопрос, и, надев пенсне, начал напыщенно, точно на сцене: «Если рассмотреть беспристрастно, до какого упадка дошло драматическое искусство во Франции, и измерить расстояние, отделяющее театр Мольера…»
В том же духе шло рассуждение на нескольких страницах. Рислер слушал, потягивая трубку и боясь пошевельнуться, так как чтец ежеминутно взглядывал на него поверх пенсне, чтобы судить, какое впечатление производит его проспект. К сожалению, чтение проспекта пришлось прервать на середине: стали запирать кафе. Гасили огни, надо было уходить… А смета?.. Решено было прочесть ее по дороге. Они останавливались у каждого газового рожка, и актер выкладывал цифры. Столько-то на зал, столько-то на освещение, столько-то на благотворительный сбор, столько-то на актеров… Особенно напирал он на вопрос об актерах.
11
В Бисетре, под Парижем, находилось убежище для умалишенных и престарелых.