Служение Отчизне

Присутствующий на полетах заместитель командира дивизии полковник Якименко передал:

— Достаточно! Всех убедил. — Я ему в ответ:

— Еще один полет выполню. Бог троицу любит. — Он не ответил.

Я взлетел, сделал заход, произвел посадку точно против посадочных знаков и даже сам не слышал, как самолет покатился. Чистая посадка, «притер у «Т», как говорят летчики.

Я был доволен. Самолет заканчивал прямолинейный пробег. Повернулся посмотреть на летчиков и упустил контроль за пробегом самолета. Глянул на капот и горизонт. О, ужас! Увидел луну не справа сзади, а перед собой. Я понял, что мой самолет вращается и уже развернулся на 100 с лишним градусов. Меня бросило в холодный пот. Мгновенно дал левую ногу, нажал тормоза — самолет продолжал вращаться вправо. Заскрипели подкосы, самолет затрясся… Вот сейчас и командир полка сломает машину. Этого еще не хватало.

Отпустил. В подобных случаях у нас была «теория»: «Бросай «лавочкина», то есть отпускай тормоза, и не мешай самолету: он покрутится и перестанет, но ног не подломает. И я был вынужден отпустить тормоза. Самолет продолжал разворот, правда, с меньшей угловой скоростью. Улучив момент, я снова нажал тормоза, самолет опять задрожал, но слабее: энергия уменьшилась. Отпустил, он еще довернулся вправо и, замедлив вращение, остановился.

Таким образом, развернувшись на 260 градусов, порулил на стоянку.

Рулю, а сам думаю: вот чего, оказывается, не хватало, чтобы я окончательно убедился в правильности слов командира дивизии. Но что же произошло? Почему я развернулся?

Оказывается, ветер с наступлением темноты изменился: перешел на попутно-боковой справа и усилился до трех-четырех метров. Все смотрели на мои полеты и не обратили на это внимания. И еще: я допустил небрежность при выдерживании направления: после посадки отвлек внимание, повернувшись влево назад, незаметно для себя чуть-чуть дал правую ногу. Вот что значит «чуть-чуть» в авиации.

Да, повезло все же мне. Зарулил, пришел к летчикам.

— Видели?

— Видели.

— Вы все видели?

— Все. Здорово!

— Спасибо, товарищи! А сейчас вам вопрос на внимание. В какую сторону я разворачивался при заруливании?

— В левую…

И только помощник штурмана полка поднял руку и говорит:

— Товарищ командир, мне кажется, что вы развернулись вправо на двести семьдесят градусов, а потом зарулили.

— Спасибо. Вы определили правильно. А вот почему я развернулся так, сейчас вам расскажу.

И рассказал все, что со мной произошло, предупредив их:

— Товарищи, будьте внимательны при выполнении любого полета, как бы вы ни овладели самолетом: от запуска до заруливания и выключения мотора.

Летчикам было приятно, что командир просто и откровенно рассказал о допущенной ошибке.

От моих правдивых слов, честного признания авторитет мой не понизился, но я урок запомнил на всю жизнь.

Пошли мы с Якименко к самолету, посмотрели: подкос немножко подогнулся. Он говорит:

— Я же тебя предупреждал, а ты со своим «богом» лез. Была бы тебе «троица», смеху было бы на весь округ.

Что я ему мог сказать в оправдание? Полушутя, полусерьезно сказал:

— Виноват, исправлюсь.

Наряду с большими служебными задачами по боевой подготовке в мою жизнь все больше стали вторгаться другие дела, в том числе прием по личным вопросам.

С офицерами мы встречались все время на службе, и у них как-то редко возникали личные вопросы, а вот их жены чаще приходили на прием, который проводился еженедельно. Я старался во все вникнуть, внимательно разобрать каждый случай, тратил по часу, потом по два-три, а затем и этого времени не стало хватать. Кроме приема я очень внимательно занимался другими вопросами, службой войск, хотел все знать, все видеть, своевременно реагировать.

Времени мне не хватало. Домой приходил поздно, наскоро ужинал и ложился спать. Вначале на это не обращал внимания, а потом почувствовал: что-то не так. Раньше я имел возможность и подумать, и почитать, побыть с семьей, погулять, сходить в кино, а сейчас? Словно разгадав мои мысли, как-то зашел ко мне Тотров по делам, а потом спросил:

— Что-то опять командира волнует, снова какие-то сомнения или поиски?

Нет, — ответил я, сомнений нет, а вот поиск, пожалуй, надо организовать.

Что искать? — сощурился он.

— Время.

— О-о-о, позволь, командир, и я быстро найду.

— Готов выслушать все критические замечания комиссара, — в тон ему ответил я, — если они мне добавят время.

— Во-первых, у командира появилась привычка всюду совать свой нос. Все знать — это, пожалуй, хорошо, но самому все делать — это плохо. Раньше этого не замечалось… Во-вторых, эти приемы по личным вопросам. Вместо того чтобы решить вопрос за три-пять минут, вы тратите на него двадцать-тридцать минут. Я интересовался, с чем к вам идут. Девяносто процентов этих вопросов должны решать командиры эскадрилий, ваши заместители, в том числе и я…

«А он прав!» — подумалось мне. Я тоже замечал, что хочу решить все сам, тем более, когда ко мне обращались люди по личным просьбам: стеснялся направить их к тем, кому следовало решать эти вопросы.

«Эх, закрутился, забыл мудрые советы, полез красть из собственного кармана». Поблагодарив Тотрова за совет, стал иначе планировать свою работу. На очередном приеме мы были рядом, и он скоро в значительной степени разгрузил меня, освободив время для решения тех задач, которые мне предписаны по должности.

Глава XIII

Подходил к концу месяц, стали подводить итоги. По всем показателям результаты хорошие, кроме трех злосчастных поломок и невыполнения парашютных прыжков. По этому поводу позвонил командир дивизии:

— Товарищ Скоморохов, я хочу вас поздравить с успешным завершением месячного плана и напомнить о том, что прыгать с парашютом ваши летчики не хотят.

Я покраснел. Это касалось и меня.

— Понял вас, товарищ полковник, спасибо за напоминание.

В любом деле я, как правило, был впереди, но в парашютных прыжках еще ни разу не показывал личного примера, не имел опыта и, откровенно говоря, побаивался прыгать с парашютом. До войны несколько раз пытался прыгнуть, но по различным обстоятельствам не удавалось. Началась война, о парашютных прыжках забыли на некоторое время, а затем школа, запасной полк, фронт. На войне прыгнуть, к счастью, не удалось. А в мирное время я считал: зачем? И вот командир дивизии напоминает, что нужно прыгать.

Не хотелось мне прыгать, и в то же время не мог не прыгать. Что подумают мои подчиненные? А некоторые из них, кстати говоря, хитрюги, ждали, когда командир прыгнет.

В очередной летный день я запланировал первый прыжок себе. Вывозил меня для прыжка заместитель командира первой эскадрильи капитан Иван Костин. Красивый, атлетического сложения русский богатырь, всегда с улыбкой на устах, он пользовался любовью и уважением в полку.

Летим. Он сидит во второй кабине, я — в первой. Набрали необходимую высоту, вышел на плоскость. И надо же мне было смотреть вниз! Как взглянул, так у меня голова чуть не закружилась: страх какой! Пристегиваю фал на всякий случай: если сам не выдерну кольцо, то сработает так называемый полуавтомат, а сам смотрю вниз. Страшно. И все-таки я должен шагнуть в эту бездну.

Подхожу к Костину и говорю:

— Ты сидишь, улыбаешься, тебе-то ничего, ты сейчас спланируешь и произведешь посадку, а я прыгать должен. Видишь, высота какая?

— Товарищ командир, вы что, смеетесь надо мной?

— Не смеюсь, правду говорю: страшно прыгать.

Он улыбается. Не верит, думает, что я шучу. Ну что ж — возврата нет. Легонько оттолкнувшись, полетел вниз. Раз-два-три-четыре-пять, и дернул кольцо. Какое прекрасное самочувствие! Сразу все успокоилось. Жизнь хороша, и жить хорошо. Рассматриваю все кругом. Посмотрел на север: превосходная погода, светит солнце, горы, кругом необъятная красота. Карпаты вообще выделяются своим великолепием… Прелесть-то какая!