Служение Отчизне

В Саратове мы зашли к Павлу Тимофеевичу и рассказали о том, кого и что увидели, что услышали. Для него это не было новостью, но прозвучавшие из наших уст слова вызвали чувство гордости за людей области, за партийную организацию.

В разговоре он задал вопрос:

— А Саратов-то вы посмотрели?

К стыду своему, я был вынужден признаться:

— Нет.

— Тогда обязательно перед отъездом поглядите город.

И тут же сделал необходимые распоряжения. На следующий день мы знакомились с городом.

Павел Тимофеевич дал нам гида, который прожил всю жизнь в Саратове, знал великолепно город, его историю. Проезжая по улицам, он бегло рассказывал об истории возникновения Саратова, его достопримечательностях. Мы осмотрели Троицкий собор, университет, здание консерватории, Государственный художественный музей имени А. Н. Радищева, здание бывшего Гостиного двора, а потом подъехали к скромному домику, где родился и жил великий ученый-мыслитель, революционный демократ, пламенный патриот Родины Николай Гаврилович Чернышевский.

Мы стояли около дома и думали об этом гениальнейшем человеке. Чернышевский служил для прогрессивно мыслящих людей того времени примером мужества, твердости характера, горячей любви к своей Родине, к своему народу, служению которому он посвятил всю свою жизнь. На его делах училось молодое поколение, его труды и мысли сейчас являются ценнейшим достоянием нашего народа.

Осматривая город, мы оказались у городского кладбища, где наше внимание привлекла женщина, стоявшая у могилы. Весь ее вид, поза говорили о большом и тяжелом горе. Мы стеснялись спросить о ее душевном состоянии и в то же время не могли пройти мимо. Когда немножко отошла в сторону сопровождавшая ее женщина, мы спросили:

Похоронили кого-нибудь?

— Да, — ответила она, — седьмого и последнего.

И рассказала, Что здесь похоронен ее последний сын, умерший недавно от ран. Шесть сыновей и мужа отдала эта русская женщина Родине, отдала, чтобы победить.

Это потрясло нас. Женщина что-то еще говорила, я ее плохо слышал, но понял, что здесь похоронены муж и сын, погибшие от ран, а женщина откуда-то эвакуировалась и жила здесь с 1942 года. Она не назвала свою фамилию, а нам спросить было неловко…

Позже я узнал о другой женщине… На экране кубанская степь, на переднем плане стоит старая, много повидавшая в своей жизни женщина, а за ее спиной волнуются, как морская волна, колосья пшеницы. Уходит вдаль пыльная дорога, по которой ушли в бой ее сыновья…

Так начинается волнующая кинолента-баллада о суровом военном времени, о судьбе простой крестьянки с Кубани Епистимии Федоровны Степановой. Девять сыновей вырастила она, и все они в разное время в суровый для нашей страны час ушли из родного дома, чтобы защитить от врага Родину. Ушли и… не вернулись. Трудовые руки матери бережно перебирают солдатские треугольнички писем — последние свидетельства сыновьей любви. Из этих писем да по старым фотографиям узнаем мы о судьбе братьев Степановых, отдавших свои жизни за Родину.

В гражданскую погиб старший, Александр, на Халхин-Голе в боях с японцами — Федор, в самом начале Великой Отечественной войны был убит Павел, пал смертью храбрых под Курском Илья, казнили фашисты партизанских разведчиков Василия и Ивана. Сложил голову под Харьковом Филипп, умер от ран Николай. В грозную минуту взорвал себя гранатой над днепровской кручей под Каневым самый младший — Александр. И поражаешься силе духа этой русской женщины. «Страшные рубцы оставила война на ее сердце, горе иссушило, но не согнуло ее. Уважают на селе Епистимию Федоровну и молодые и старые. Низкий поклон ей, русской матери, от всех нас, от многонациональной Советской России.

И сколько их, матерей, отдавших своих сыновей и дочерей за светлое будущее человечества! И если есть у человека что-то святое, то он прежде, чем совершить зло, должен вспомнить мать…

Молча мы возвратились в гостиницу, где гостеприимные земляки подготовили проводы, а через несколько часов поезд мчал нас в столицу нашей Родины Москву, а затем самолетом мы вылетели в Одессу.

Первая попытка пробраться в Бухарест не увенчалась успехом. Погода не благоприятствовала, и мы вернулись обратно. Возвращение в Одессу не сулило ничего хорошего. Большой город требует денег, а у нас их было в обрез. Невесть откуда появившийся циклон продолжал свирепствовать, заваливая Румынию снегом. Пять дней мы прожили в гостинице на голодном пайке. На шестой день, возвращаясь с аэродрома, мы не смогли воспользоваться удобствами гостиницы: нечем было платить. Мы пошли в заводской поселок. На пороге одного дома встретил девочку лет семи-восьми, спросили, где мама.

— Ее нет, — ответила девочка, — а зачем она вам.

— Скажи, пожалуйста, нельзя ли у вас переночевать?

— Наверно, можно, мама придет, скажет. Заходите.

Мы вошли и остановились у порога, нам было неудобно: как на это посмотрит мать девочки. Наше беспокойство было напрасным. Хозяйка оказалась очень гостеприимной, внимательной, заботливой женщиной. Мы сразу сказали, что привело нас к ним.

— О чем разговор, — сказала она, — сама перебиваюсь с копейки на копейку, поэтому мне это знакомо.

Она угостила нас кукурузными лепешками с молоком. Вкус их я чувствую и сейчас и до сих пор не встречал более вкусного блюда. Где эта славная, добрая женщина сейчас?

Наутро, распрощавшись с гостеприимной хозяйкой, мы наконец вылетели и долетели без особых приключений, но сесть на свой аэродром Пипера мы не смогли и приземлились на аэродроме Отопени. Циклон натворил бед. Некоторые дома занесены снегом, его толщина доходила местами до метра. Прорвавшийся холодный воздух с севера сделал свое дело. Бухарест замерзал. Это для Румынии было равносильно катастрофе. Люди южного города не привыкли к подобной чисто русской сибирской зиме. Я позвонил на аэродром Пипера Петру Якубовскому, и тот явился встречать. На чем бы, вы думали? На танке, правда, без башни. Вот как в нашем полку встречали молодоженов.

Встреча друзей… Всем моим однополчанам хотелось посмотреть, кого же привез Скоморох, кого привез их «батя». Маша быстро освоилась и вошла в полковую семью. Потом стали прибывать другие семьи, и образовалась своеобразная колония — полковая семья.

Каждый выбирал себе подругу по сердцу. Как правило, выбор был удачен. Жены оказывали благоприятное влияние на своих мужей. В нашей большой боевой дружной семье стали появляться маленькие, но имеющие огромную силу ячейки. В этом мы скоро убедились.

Постепенно обычная жизнь авиационного полка вступила в свои права, полным ходом шли плановые занятия, летная подготовка, и продолжались еще разговоры о том, служить или не служить.

Возвращающиеся из отпусков однополчане стали точнее определять свои позиции, некоторые желали продолжить службу, другие более твердо убеждались в намерении оставить армию.

Пришло и мое время определиться. После долгих раздумий я обратился к командованию с вопросом: как они думают использовать летчиков эскадрильи в дальнейшем?

— Здоровым — служить, — был ответ.

— Как быть с желающими демобилизоваться?

— Если очень желают, пойдем им навстречу, но только позже. Что же касается вас, то командующий рассмотрел вашу кандидатуру на выдвижение, — сказал командир полка, упредив мой вопрос.

Я не очень был рад этому ответу, но если начальство говорит служить, то надо служить. Тогда я изложил единственную просьбу: если я должен оставаться в рядах Советской Армии, то вместо выдвижения прошу меня направить на учебу в академию, и получил согласие. Командующий армией генерал В. А. Судец при встрече охотно поддержал мою просьбу.

Эскадрилья стала твердо становиться на мирные пути-дороги, а ее командир засел за учебники. Надо было повторить и углубить знания по физике, математике и другим предметам, которые выносились на вступительные экзамены в академии.

Трудно было в этот период перестраиваться. Ребята вечером идут на танцы, в гости, а я — за учебники…

Как-то зашли боевые друзья, а их командир эскадрильи диктант пишет. Посыпались шутки.