Страница 43 из 79
В разгар напряженнейшей боевой работы 21 декабря в полк прибыли из армейской газеты давно знакомые нам журналист капитан Юрий Казьмин и фотокорреспондент Николай Гаврилов. У них было задание сфотографировать летчиков, отличившихся над Батинским плацдармом, рассказать о них в газете.
Пока шли беседы, все было нормально. Григорию Денисовичу льстило внимание армейской прессы, он охотно рассказывал о каждом из нас, явно преувеличивая наши заслуги.
Но вот пришло время фотографироваться.
Некоторые летчики суеверны. Фотографирование, да еще перед полетом, — этого они себе ни за что не позволят. Многие начали избегать капитана Гаврилова. Увидя это, Онуфриенко сказал:
— Ребята, уже пятый час, дело к вечеру, вылеты вряд ли будут еще, так что не бойтесь запечатлеть себя на пленке.
Прибывший с газетчиками летчик-инспектор майор Н. Ковалев тоже стал агитировать за фотографирование. Мы сгрудились группой вокруг него. Гаврилов раз-другой щелкнул затвором — готово!
И тут Онуфриенко зовут к телефону. Он бежит и возвращается злой, понурый, говорит:
— Скоморох, твоя эскадрилья дежурная — надо пару отправить на задание.
Выстраиваю эскадрилью, спрашиваю:
— Кто пойдет?
В ответ гробовое молчание. Мне лично ни с чем подобным еще не приходилось встречаться.
— Ну, так есть добровольцы? — переспрашиваю.
Молчок. Прошелся вдоль строя, пытаясь заглянуть каждому в глаза, но все опускали их вниз.
Черт бы побрал эти проклятые суеверия: как они действуют на психику! Но не могут же быть они сильнее здравого смысла? Я вспомнил, как еще в Адлере сел стричься, будучи уверен, что в воздух подниматься больше не придется. Только парикмахерша Оля прошлась раз-другой машинкой — зеленая ракета.
— Ну, Оля, достригут меня, наверное, немцы, — сказал я мастеру и помчался к самолету.
Был тогда бой, и очень тяжелый для меня. И я все ждал: вот-вот полоснет по мне очередь. Но все обошлось.
На земле сказал ребятам: «Чепуха — все это предрассудки!»
— Значит, добровольцев нет? Ну ладно, кто полетит со мной?
Вперед шагнула вся эскадрилья.
— Со мной пойдет Филиппов.
Выбор на Филиппове остановлен все по той же причине: на его машине стоял добротный новый мотор. К тому же он был моим ведомым.
Мы устремились к самолетам, когда я услышал голос Ковалева:
— Скоморох, возьми машину Романова.
Новенький Ла-7 недавно пригнал штурман дивизии майор Николай Романов из учебного центра, где он переучивался. Управление дивизии находилось рядом с полком, поэтому самолет был у нас на стоянке.
Механик-белорус старшина Данило Матвеенко, сменивший Петра Мартюшева в связи с переводом меня в 31-й полк, быстро перенес парашют с моего Ла-5 в самолет Романова. После Нижней Дуванки я стал с уважением относиться к парашюту, всегда присутствовал при его переукладке, проверял крепление шпилек. Сев в кабину, буквально в считанные минуты разобрался с ее особенностями, освоился в ней.
В 17.20 мы с Филипповым были в воздухе. Я выполнил несколько бочек, пару крутых горок — машина как зверь! На том и закончилось мое переучивание. Станция наведения вывела нас в район Каполнаш — Ниек. Думали, что состоится обычный рядовой вылет. А получилось совсем наоборот.
Впереди показалась десятка ФВ-190. Она стала разворачиваться для нанесения удара по позициям наших войск. Медлить нельзя. Врезаюсь в строй и первой очередью сбиваю замыкавшую его машину. И сразу же открыл огонь по следующей.
Среди «фоккеров» началась паника, они рассыпались в стороны, снизились до бреющего полета и стали уходить на свою территорию.
Но тут появилась восьмерка ФВ-190. Она попыталась с ходу отбомбиться по нашим войскам. Мы с Филипповым камнем свалились на фашистов и молниеносными ударами подожгли каждый по одному стервятнику. Они рухнули на землю прямо возле станции наведения, чуть было не накрыв ее.
Осталось шесть «фоккеров», но они еще пытаются прорваться к цели. Откуда такое нахальство?! Надо проучить. Подхожу снизу к следующей паре и с дистанции 30—40 метров сваливаю еще одного фашиста. Теперь немцам не до бомбежки — по газам и восвояси.
Считали, на том конец. Ан нет! — появилась еще одна группа ФВ-190. Снова — восьмерка.
Мы не дали ей даже близко подойти к месту бомбометания: стремительно атаковали, заставили куда попало сбросить свой смертоносный груз. Поджигаю еще одну машину. Разматывая шлейф густого черного дыма, она стала уходить. Тогда ее настиг Филиппов и короткой очередью добил окончательно.
— Молодцы, Ястребы, объявляю вам благодарность! — услышали мы в наушниках голос командира корпуса. Оказывается, он находился на станции наведения, наблюдал за боем.
На земле мы сразу попали в объятия Онуфриенко, всех летчиков: они поздравляли нас с высокими наградами — орденами Красного Знамени.
— Выходит, что фотографирование было к счастью, — довольный таким поворотом дела сказал Гаврилов.
— Выходит, что так, — сказал я и направился за командиром полка на КП, где была поставлена задача на завтра.
…Напряжение боев с каждым днем нарастает.
Если мы вели бой с 28 стервятниками, шестерка Кравцова — с 40, то 24 декабря восьмерке Петра Якубовского пришлось иметь дело с 50 ФВ-ШО. Финал был тот же: три «фоккера» навсегда прекратили свой полет, остальные рассыпались кто куда, не выполнив своей задачи.
Столь результативные наши действия вызвали, естественно, одобрение со стороны вышестоящего начальства. И не только одобрение. Некоторые летчики управления дивизии тоже изъявили желание принять участие в воздушных схватках. К их числу относился и майор Ковалев. Он обладал отличной техникой пилотирования, но за последнее время в боях бывал крайне редко, навыки растерял, а война идет к концу, и ему захотелось внести в победу свою весомую лепту.
Попросился он в нашу эскадрилью.
Мы не особенно радовались, когда к нам в строй становился человек, летающий от случая к случаю. А Ковалев — инспектор-летчик. Он, конечно, считает, что больше нашего знает и умеет, претендует на самостоятельность в действиях, а мы вынуждены отвлекать на его прикрытие своих лучших бойцов.
Не хотелось брать Ковалева на задание, и неспроста.
Назначили к нему ведомым Калашонка. Почему именно его? Это был наш самый надежный щит. Если прикрывает Калаш — можно ничего не бояться, вступать в бой с любой группой стервятников.
Но такому ведомому нужен был и под стать ему ведущий. А вот этого обстоятельства мы не учли, о чем потом горько жалели.
Ушли мы на прикрытие наших войск. Патрулировали тремя ярусами: внизу Кирилюк с четверкой, над ним — моя пара, надо мной — Ковалев с Калашонком.
Сначала все идет спокойно. Но вот пронеслась мимо пара «мессеров», вслед за ними — четверка. Я дал по ней очередь, она ушла под Кирилюка и его ведомых, тот сразу же устремился за ней.
— Кирим, отставить! Это приманка! — крикнул я по радио, потому что увидел вдали многочисленные точки: сюда шла армада «фоккеров».
И тут раздался взволнованный голос Ковалева:
— Мессы, мессы!
Я ничего не успел ему сказать, смотрю, а он уже ввязался в бой, стал пристраиваться в хвост «мессершмитту», тянуться за ним. Калашонок видит, что все выходит неладно, что их пару враг уводит в сторону, а сделать ничего не может: командир есть командир.
А Ковалев, еще не догнав «месса», кричит:
— Атакую, прикрой!
Где он — неизвестно, ушел куда-то в сторону: клюнул на приманку.
А мы шестеркой вынуждены встречать грудью в несколько раз превосходящую нас группу «фоккеров» и «мессеров». Ребята дерутся, как львы. Кирилюк поджигает «месса», от чьей-то меткой очереди задымил «фоккер», а у меня не выходят из головы Ковалев и Калашонок. На запрос не отвечают. Где они, что с ними?
А попали оба в незавидную ситуацию. Пока гнались за одним фашистом, их атаковали сзади два других. Калашонок стал отбиваться, а на Ковалева в это время набросилась еще одна пара. Ее увидел ведомый, крикнул: