Страница 46 из 85
Раздумываю над этой строкой и над самой смертью.
Смерть на войне бывает случайной. Идет воинский эшелон к фронту. Налетают стервятники, бомбят, расстреливают его. Падают, погибают солдаты, не видевшие врага в лицо, не сделавшие по нему ни одного выстрела. Товарищи даже не узнали, храбры ли эти солдаты.
Смерть бывает героической. Такой, какую принял Алексей Попов, парторг четвертого эскадрона. Тихий возглас его — «Коммунисты, вперед!» — прозвучал призывным набатом и поднял в атаку весь эскадрон. Смерть парторга удвоила решимость его боевых товарищей.
Смерть бывает нелепая, а то и вовсе глупая. Но смерть есть смерть, о покойниках не принято худо говорить. Но и умалчивать грешно. По этой причине не могу умолчать о гибели начальника штаба полка майора Димова (фамилия изменена). После того как вышел из строя командир полка, а замполита на КП не было, начальник штаба не то растерялся, не то хмель ему в голову ударил — и в эти часы тяжелого боя он был под основательными градусами. Как бы там ни было, но повел он себя по меньшей мере странно. Вместо того чтобы взять на себя руководство боем, он вызвал себе коня, вскочил на него, выхватил шашку и по открытой дороге помчался штурмовать не взятый еще завод. Пьяному, говорят, море по колено. Да только добром это не кончается. Гитлеровцы страшно удивились, увидев одинокого всадника, скачущего с шашкой наголо. Они даже стрельбу прекратили. А потом, недалеко от завода, срезали нашего офицера и его коня короткой пулеметной очередью.
Вот она нелепая, глупая смерть!
Два дня ожесточенных боев за Новую Буду нам не дали желаемых результатов. Броски эскадронов на село захлебывались под кинжальным и перекрестным огнем. Артиллерийско-минометные налеты тоже не приносили большой пользы. Каждый дом села превращен гитлеровцами в огневую точку. А местность перед селом открытая, ровная, приблизиться скрытно почти невозможно. Но мы все же нашли одно уязвимое место. С запада к селу подходила глубокая балка, заросшая мелким лесом. В ней-то и скапливались сабельники для атаки. В балке разместили свои огневые позиции артиллеристы и мы, минометчики.
После артиллерийско-минометного огневого налета казаки пошли в атаку. Неудачно. Под плотным пулеметным и минометным огнем противника эскадроны залегли. И почем зря костерили артиллеристов и нас, минометчиков. Мы не подавили огневых точек противника. Я сменил свой наблюдательный пункт. Насколько возможно, выдвинулся вперед и нашел нечто похожее на высотку, точнее — на бугор. Отсюда мне легче засечь пулеметные гнезда противника и лучше направлять огонь своей батареи.
Эскадроны снова поднимаются в атаку. Но и вторая попытка безуспешна. Однако она мне дала возможность высмотреть все огневые точки противника, не дающие эскадронам продвигаться вперед. Быстро готовлю новые данные для стрельбы. Телефонист Семенов передает их на батарею. Начинаю пристрелку. Перелет — недолет. Вилка! Ну, теперь-то мы поговорим с вами, фрицы. И вдруг мой телефонист замолк. Оборачиваюсь. Голова Семенова залита кровью. Он склонился над телефонным аппаратом, выронил из рук трубку. Наше удобное место оказалось не очень удобным. Мы на мушке фашистского снайпера.
Я схватил трубку, передал командиру об открытии огня всей батареей, зная, что этот огонь накроет пулеметные гнезда. Сам наскоро стал перевязывать Семенова.
— Ползти сможешь?
— Пожалуй, смогу.
— Тогда — на батарею.
Право, не надеялся я, что Семенов доберется до батареи. Но он добрался, его отправили в госпиталь и успешно вылечили.
Я наблюдаю за разрывами. Хорошо они ложатся, точно. Заткнута глотка одному пулемету, на воздух взлетел второй, умолк третий. Сам размышляю, что делать дальше. По брустверу старого окопа, где я устроил КП, чиркнула пуля, у самой головы поднялся снежный фонтанчик от другой. Оставаться тут мне нельзя. Здесь разделю судьбу телефониста Семенова, если не хуже. И вдруг приходит дерзкое решение: двигаться вперед, к селу, под прикрытие домов. Не раздумывая далее, вскакиваю и зигзагами бегу к ближнему от меня дому. И все это на глазах противника. Немцы даже стрельбу прекратили. Наверное, подумали: перебежчик решил сдаться в плен. Командиру же полка (в Шендеровке полк принял майор Ниделевич, приехавший с учебы) из первого эскадрона передали:
— Капитан Поникаровский в одиночку атакует село!
Командир полка крепко выругался и тотчас же поднял первый эскадрон в новую атаку.
Но почему же я кинулся в село в одиночку? Не мог же я думать, что гитлеровцы, увидев русского офицера, побегут. Необдуманный, необъяснимый поступок? Нет, и обдуманный, и объяснимый. Видя подавленные пулеметные гнезда противника, я посчитал, что как раз наступил тот момент, когда атака наших эскадронцев будет успешной. Промедли, проворонь этот момент — и все придется начинать сначала. Мысль эта возникла как-то внезапно, момент же я уловил, пожалуй, не умом, а каким-то чутьем, опытом.
Но я не мог отдать приказа эскадронам на атаку, на рывок. Почему-то подумал, что эскадроны, увидев бегущего офицера-минометчика, обязательно поднимутся. Кроме того, в ближнем доме я высмотрел более безопасное местечко для наблюдательного пункта. И перед тем как кинуться к селу, с батареи я вызвал связистов и указал, куда тянуть связь. Я благополучно добежал до крайнего дома. И прежде чем заскочить в дом, оглянулся. К дому же подбегали бойцы первого эскадрона во главе со своим эскадронным старшим лейтенантом Сапуновым. «Чутье, — подумал, — меня не обмануло». В доме оказалось шесть гитлеровцев. Они сидели в переднем углу за столом и, несмотря на такой ярый бой, спокойно чаевали. Оружие их было свалено на кровати, возле которой я остановился. Мое появление, мало сказать, было неожиданным, оно ошеломило гитлеровцев. Рожи их вытянулись, глаза стали неподвижными. Для порядка, что ли, я дал автоматную очередь над их головами, потом скомандовал: «Хенде хох!» «Век, век!» — командую им далее, а сам стволом показываю на дверь. Выходят они во двор, а там их встречают эскадронцы. Так вот моя «бесшабашность» помогла первому эскадрону зацепиться за село. Затем подошли другие эскадроны, и полк мало-помалу стал продвигаться к центру села.
Лиха беда начало. Оно было сделано. Но за него от командира полка я схлопотал выговор, а командир дивизии представил к награждению орденом Богдана Хмельницкого.
Среди офицеров полка много было тогда различных толков по этому поводу. Одни меня осуждали, называя мой поступок чуть ли не самоубийством, другие поздравляли с подвигом. Но подвига не было. Подвиг — это нечто более высокое, это проявление всех духовных и физических сил, это такое состояние человека, когда он делает, казалось бы, невозможное, то, на что не всякий способен. Но если не подвиг, то что тогда? Хорошо и вовремя исполненный долг офицера. Долг! Каким-то внутренним чутьем я понял, что именно та минута, то мгновение принесет успех. Мы, наверное, не всегда правильно относимся к употреблению таких высоких слов, как мужество, отвага, подвиг, героизм. Чуть что — подвиг, геройство. А может, ни то, ни другое. Просто хорошо исполненный долг. Долг — это хорошее слово.
В ожесточенном и многодневном бою за село Вербовку у нас произошел такой случай. Нарушилась проводная связь командного пункта полка с четвертым эскадроном. На линию вышел связист Шаронов. Раскисшая земля не позволила связисту не только бежать, но и просто идти. Сапоги засасывало. Они были как двухпудовые гири. Тогда, недолго думая, он сбрасывает сапоги, связывает их за ушки проводом, перекидывает через плечо и босиком бежит по линии. Это происходит не летом, а зимой, в феврале. Кое-где земля еще покрыта ледяной коркой, а в низинах лежит снег. Но другого выхода он не нашел. Одна мысль двигала им: скорее найти обрыв и восстановить связь. Иными словами, хорошо выполнить свой солдатский долг. Шаронов нашел обрыв, и связь была восстановлена. Через час он явился на КП полка с ног до головы облепленный грязью. Все, кто был на КП, удивились. Грязь на ногах, на брюках — понятно, а почему в грязи вся гимнастерка, лицо, голова?