Мы

В общем, я слишком устал, чтобы идти на вечеринку к сестре в ту пятницу. И не просто устал – я был настроен подозрительно, и не без причин.

7. Сваха

Я с недоверием относился к ее стряпне, неизменно состоявшей из макарон и дешевого сыра с подгоревшей коркой, из-под которой выглядывал либо консервированный тунец, либо жирный фарш. Я с подозрением относился ко всем ее вечеринкам, в особенности к званым ужинам; они всегда казались мне безжалостными гладиаторскими боями, когда лавровые венки достаются самым остроумным, успешным и привлекательным, а вокруг валяются трупы поверженных, истекающих кровью неудачников. Стремление казаться лучше, чем ты есть, в таких обстоятельствах меня просто парализовывало и до сих пор парализует, тем не менее сестра вновь и вновь силком выталкивала меня на арену.

– Ди, ты не можешь просидеть дома до конца своей жизни.

– А я и не сижу, я редко здесь…

– Забьешься в свою нору, один как сыч.

– Это не так… Карен, я абсолютно счастлив, когда один.

– Нет, не счастлив! Не счастлив! Как ты можешь быть счастливым, Ди? Ты не счастлив! Не счастлив!

Она была права в том, что до того февральского вечера в моей жизни было не много радостей, мало причин устраивать фейерверки или боксировать воздух. Я нравился своим коллегам, они нравились мне, но чаще всего я прощался с охранником Стивом в субботний вечер и больше не открывал рта до утра в понедельник, когда здоровался с ним же. «Как прошли выходные, Дуглас?» – всегда интересовался он. «Прошли спокойно, Стив, очень спокойно». Однако работа приносила мне удовлетворение, раз в месяц я посещал паб, выпивал по кружечке с коллегами, и если временами у меня закрадывалось подозрение, что чего-то в моей жизни не хватает, то… Разве у других не так?

Только не у моей сестры. В свои двадцать с хвостиком Карен не отличалась разборчивостью в дружбе и водилась, как говорили мои родители, с «художественным сбродом»: будущими актерами, драматургами и поэтами, музыкантами, танцорами, гламурной молодежью непрактичных профессий, которые засиживались допоздна, а днем проводили долгие часы за чашкой чая в эмоциональных дискуссиях. Жизнь для моей сестры представляла собой одно непрерывное объятие толпы, и ей, видимо, нравилось, непонятно почему, выставлять меня перед своими молодыми друзьями. Она любила говорить, что я пропустил молодость и запрыгнул прямо в средний возраст, что мне исполнилось сорок три еще в утробе матери, но в одном она, наверное, была права: я так и не узнал, что значит быть молодым. Но тогда почему она так отчаянно старалась затащить меня к себе на вечеринку?

– Потому что там будут девушки…

– Девушки? Хм… Да, я что-то о них слышал.

– Особенно одна девушка…

– Да знаю я девушек, Карен. Я с ними встречался и разговаривал.

– Но не с такой, как она. Поверь мне.

Я вздохнул. По какой-то там причине «найти мне девушку» стало у Карен идеей фикс, и она добивалась своего с притягательным сочетанием снисходительности и принуждения.

– Ты что, хочешь навсегда остаться один? Да? Хочешь?

– Не имею ни малейшего желания.

– И где ты, Ди, собираешься с кем-нибудь познакомиться? В своем гардеробе? Под диваном? Или вырастить их в лаборатории?

– Я не хочу продолжать этот разговор.

– Я говорю так только потому, что люблю тебя! – Любовь была для Карен алиби на все случаи агрессивного наступления. – Я оставлю для тебя место за столом, так что если не придешь, то испортишь весь вечер! – И с этими словами она повесила трубку.

8. Макаронная запеканка с тунцом

В результате тем же вечером в крошечной квартирке в Тутинге меня втолкнули за плечи в крошечную кухню, где за шаткими ко злами, предназначенными для наклейки обоев, в тесноте разместились шестнадцать человек, а посреди этого импровизированного застолья теплилась, как метеорит, пресловутая макаронная запеканка, отдающая поджаренным кошачьим кормом.

– Внимание, все! Это мой любимый брат Дуглас. Будьте с ним помягче, он застенчивый! – Моя сестра ничего так не любила, как ткнуть пальцем в застенчивого человека и заорать во все горло: «ЗАСТЕНЧИВЫЙ!»

Привет, хай, хей, Дуглас, поздоровались мои соперники, после чего я с трудом втиснулся на крошечный складной стульчик между двумя гостями – волосатым красавцем в черных колготках и полосатом жилете и чрезвычайно привлекательной женщиной.

– Я Конни, – представилась она.

– Рад знакомству, Конни, – буркнул я.

Так мы и познакомились с моей женой.

Какое-то время мы сидели молча. Я раздумывал, не обратиться ли к ней с просьбой передать запеканку, но тогда придется есть, поэтому я спросил:

– Чем занимаешься, Конни?

– Хороший вопрос, – ответила она, хотя это было не так. – Наверное, можно сказать, что я художник. Во всяком случае, я изучала живопись, просто это звучит как-то претенциозно…

– Вовсе нет, – сказал я, а про себя подумал: «О боже, художник».

Прозвучи в ответ «клеточный биолог», меня было бы не остановить, но я редко встречаю таких людей и, во всяком случае, ни разу не встречал у моей сестры. Художник. Я не противник искусства, ни в коей мере, но ненавижу, когда чего-то не знаю.

– Ну и… акварель или масло?

Она рассмеялась:

– На самом деле не так все просто.

– Эй, я тоже своего рода художник! – подал голос красавец слева, оттеснив меня плечом. – Художник на трапеции!

После такого я замолчал надолго. Джейк, ворсистый мужчина в жилете и колготках, оказался цирковым артистом, любящим свою работу и себя. Да и разве мог я соревноваться с человеком, зарабатывавшим себе на жизнь тем, что спорил с законами гравитации? В общем, я сидел тихонько и наблюдал за ней краем глаза, делая следующие умозаключения.

9. Семь выводов насчет нее

1. У нее отличные волосы. Хорошо подстриженные, чистые, блестящие, неестественно черные, кончики прядей зачесаны на уши («кончики прядей» – так говорят?), обрамляя чудесное лицо. Описание стрижек не мой конек, не хватает запаса слов, и хотя ее прическу в стиле кинозвезд пятидесятых моя мать назвала бы «укладкой», она смотрелась вполне стильно и в то же время современно. «Стильно» – вы только послушайте меня! Как бы там ни было, садясь, я уловил запах шампуня и духов, но вовсе не потому, что обнюхал ей затылок на манер барсука, я не настолько глуп, а потому, что столик был действительно мал.

2. Конни умела слушать. Для моей сестры и ее друзей «беседовать» означало говорить по очереди, но Конни внимательно слушала нашего воздушного акробата, подперев щеку рукой, касаясь мизинцем краешка рта. Сдержанная, спокойная, умная. Она слушала сосредоточенно, но с долей критичности и несерьезности, так что невозможно было определить, считает она предмет разговора то ли достойным внимания, то ли смехотворным, и так оставалось всю нашу женатую жизнь.

3. Хотя я нашел ее прелестной, она не была самой привлекательной женщиной за столом. Я знаю, стало традицией при описании первой встречи с любимыми утверждать, что они излучали какой-то особый свет; «ее лицо сияло, освещая собой все вокруг» или «я не мог отвести от нее взгляд». В действительности я мог отвести взгляд и отводил, и, положа руку на сердце, скажу, что она была третьей по красоте среди собравшихся женщин. Моя сестра, с ее хваленой «неповторимой индивидуальностью», любила окружать себя чрезвычайно красивыми, «классными» людьми, но классность и доброта редко сочетаются, и тот факт, что эти люди часто оказывались ужасными, жестокими, претенциозными или идиотами, был, по мнению моей сестры, небольшой ценой за их отраженный свет. Так что, хотя в тот вечер меня окружало много привлекательных особ, я был очень рад, что сижу рядом с Конни, пусть с первого взгляда мне и не показалось, что она светится, сияет, люминесцирует и так далее.

4. У нее был очень приятный голос – тихий, чуть хрипловатый, с заметным лондонским акцентом. С годами она его потеряла, но в те дни определенно проглатывала согласные. Обычно это могло служить свидетельством социального происхождения, но только не в кругу моей сестры. Один из ее друзей-кокни говорил так, словно торговал моллюсками на рынке, тем не менее его отец был епископом Бата и Уэллса. В случае с Конни она задавала искренние, умные вопросы, но в них все равно чувствовалась ирония. «Клоуны и в жизни такие же смешные, как на арене?» – в таком духе. Она говорила с природной модуляцией комика, и у нее был дар смешить не улыбаясь, которому я всегда завидовал. В тех редких случаях, когда я на людях рассказываю анекдот, то гримасничаю, как напуганный шимпанзе, но Конни сохраняла и сохраняет постную мину. «Скажите, – говорила она с непроницаемым лицом, – когда вы летите по воздуху к своему партнеру, вам никогда не хочется в самую последнюю секунду сделать вот так…» – и тут она поднесла большой палец к носу и зашевелила остальными пальцами, и я подумал, что это просто здорово.