Встречи

ЯКОРЬ

Сергею Воронину приехал в Спицино московский кинорежиссер обговорить киносценарий по воронинскому рассказу и погостить. Режиссер был молодой и крупный. Крупный — в смысле здоровый мужик. Обговорили писатель с режиссером свои дела, отобедали, и пожелал москвич выйти на лодке в Чудское озеро порыбачить. Рыбачить так рыбачить, такому гостю Сергей Алексеевич еще больше рад. Собрались быстро, благо черви для рыбалки всегда под рукой, летом под окном баньки в ящике с землей живут, зимой — в том же ящике в подвале дома. Сергей Алексеевич мужчина не из щуплых, однако ж плащ его, который он на зимней рыбалке поверх тулупа надевает, режиссер на себя с трудом напялил. Сапог резиновых для москвича подобрать, конечно же, не удалось. Натянул он на свои модные индийские штиблеты воронинские «бахилы» — старые армейские химчулки, которые приспосабливают любители подледного лова носить на валенках. На одно плечо режиссера Сергей Алексеевич корзину для рыбы повесил с уложенным в нее якорным концом, на другое — мешок с рыбацко-лодочными принадлежностями; взвалил на широченную спину гостя пудовый кованый якорь — подарок спицинского кузнеца деда Володи, покойника; и, наконец, набросил на крутую шею режиссера красно-белый спасательный круг. Проговорил:

— Весла, удочки, подсачки — на углу сарая. Забирай и дуй к озеру. Остальное хозяйство сам прихвачу.

Погрузились писатель с режиссером в лодку, а на озере «шелоник — на море разбойник» играет. Тот самый юго-западный ветер, о котором профессиональные рыбаки говорят, что, когда задувает шелоник, на нем можно и от берега отбежать, и на том же самом ветру к берегу вернуться.

— Грести умеешь? — спрашивает писатель режиссера.

— Умею, — отвечает гость (а чего москвич не умеет?) и сдувает с бровей пот, никак не может отойти после двухсотметрового перехода от воронинской избы к озеру.

— Садись на весла, а я пока переметом займусь, — Сергей Алексеевич командует.

Отвалила лодка от берега, пробилась сквозь пенистый прибой, на чистую волну вышла.

— Видишь на горке ель? — Писатель вытянул руку. — За ней труба? А за трубой в лесу вышка? Держи все это в створе, к Раскопельским камням пойдем. Шестьдесят гребков в минуту, и через два часа сорок минут будем на месте. Главное, створ не теряй и темп выдерживай. Ну, с богом!

Минут пятнадцать режиссер створ и темп выдерживал, а потом сник. Нос лодки принялся рыскать из стороны в сторону, а то и вовсе заворачивать назад. Весла в руках москвича стали заплетаться, принялись выворачивать ему плечи. А озорник-шелоник тут как тут. Поднатужился, поднажал на волну, и перепрыгнула она через низкий борт воронинской лодки. И сразу отяжелела лодка, остановилась, закачалась под напором шелоника угрожающе.

— Давай-ка ты, парень, на корму, — скомандовал Сергей Алексеевич, — и бери черпак. Еще столько заберем, и будем купаться. Вода сейчас холодная, до берега в одежке не доплывем. Так что, ежели жить хочется, черпаком шустри.

Сел Сергей Алексеевич на весла, выровнялась лодка, пошла как по струне. Режиссер на корме тоже вошел в рабочий ритм, откачивает воду хорошо, черпака в руках не углядеть. За работой и разговорами два с половиной часа пролетели незаметно. Пришли на место. Огляделся Сергей Алексеевич и поцокал досадливо языком.

— Видишь, чайки где? — режиссера спрашивает. — Снетка берут. А где снеток, там и крупный окунь, он снетком кормится. Минут сорок еще хода, надо поднажать.

Поднажал Сергей Алексеевич, вплотную к галдящей ораве чаек подошел. Говорит тихо:

— Теперь работаем в темпе! Снеток двигается, не упустить бы место. Давай на нос, готовь якорь. А я удочки разберу.

Перебрался режиссер на нос лодки, ухватился за якорь. На носу — как на качелях. То берег едва различимый появится, то вода вокруг да небо с чайками. Ветер свищет, брызги глаза слепят, стошнило мужика. Не до рыбалки уже, а что делать? Не проситься же назад.

— Готов якорь? — Сергей Алексеевич бодро спрашивает, не поворачивая головы к режиссеру, и азартно подрабатывает веслом, держит лодку против волны.

— Сейчас… — бормочет режиссер.

— Готов?!

— Ага…

— Отдать якорь!

— Чего? — переспрашивает режиссер.

— Бросай якорь, говорю! Место проскочим.

— Сейчас брошу… — Режиссер взвалил якорь на грудь, изготовился…

— Что ты делаешь! — завопил писатель, поворачиваясь. — Стой! Стой!

Но было уже поздно. Режиссер, поднатужившись, остервенело швырнул голый якорь за борт. С таким усердием швырнул, что сам едва из лодки не вылетел.

— Что ты наделал, паразит? — со слезами в голосе проговорил Сергей Алексеевич. — Что наделал!

— А что… Вы же сами… — робко возразил гость.

— Веревку-то почему не привязал? Утопил якорь! Такой якорь! Деда Володи память…

— Да-а, — виновато протянул режиссер, — как-то из головы все вон… Редко бываю на воде.

На автобусную остановку провожать кинорежиссера Сергей Алексеевич Воронин не пошел. Распрощались возле избы. Про неудачную рыбалку и утопленный якорь писатель, конечно же, больше не вспоминал, о делах серьезных говорили. Но когда скрылся автобус с режиссером за поворотом, подумал вслух:

— Нет, парень, с тобой мы, видно, не сработаемся…

И не сработались. Не получился фильм по воронинскому рассказу у молодого кинорежиссера. Не сумел он увязать в нем концы с концами, а может, забыл что-то привязать. В воронинских рассказах к тому же не только концы увязывать надо, но и судьбы людские, сердца человеческие. А это не каждому дано.

ЕСТЬ В РОССИИ…

Однажды в начале лета в доме моем раздался телефонный звонок. Взяв трубку, услышал я голос товарища своего, ленинградского поэта Антонина Чистякова:

— Обращаюсь к тебе от имени Федора Александровича Абрамова с просьбой, — проговорил Антонин, поздоровавшись. — Не можешь ли ты покатать нас с Федором Александровичем на своем «Москвиче» по Лужскому району и Новгородчине? Недельку хотя бы. Понимаешь, задумали мы с ним написать в соавторстве неторопливый очерк о землях Нечерноземья, а если получится, то и серию очерков, — пояснил Антонин. — Название для первого очерка, которое и тему его определяет, уже имеется: «Пашня живая и мертвая». Темы других очерков обсудим в пути. Федор Александрович предлагает еще что-нибудь о красоте написать.

— О какой красоте? — не понял я.

— Ну, вообще… Которая человека окружает или окружать должна, которая настрой ему хороший создает, жить помогает веселее, с радостью. Но об этом позже. Как ты в принципе к просьбе Абрамова и моей относишься? Мне кажется, что такая поездка и для тебя небезынтересной будет. Строгого маршрута мы не выбираем, будем ориентироваться по обстановке и по настроению, но конечная цель пути — моя деревня Жуково в Боровичском районе, ты ее знаешь. В очерке отталкиваться начнем от угора, на котором изба прародителей моих стоит. Ну так как? Выкроишь недельку?

— Недельку, пожалуй, смогу.

— Тогда договорились. Приезжаем с Абрамовым в Лугу в следующий понедельник.

С писателем Абрамовым познакомился я в доме творчества «Комарово». В ту пору учился я заочно в Литературном институте, и комиссия по работе с молодыми авторами при Ленинградской писательской организации нет-нет да и подбрасывала заочникам литинститутовцам бесплатные путевки (только зимой) в писательский дом. В «Комарово» соседом моим оказался невысокого роста человек, коренастый, заметно прихрамывающий, с неприветливым выражением лица. Даже сталкиваясь с ним в коридорных дверях, я не решался кивнуть ему или поздороваться — так холодно и отчужденно смотрели на меня из-под крутых надбровных дуг затененные, без блеска, глаза. Упрямо вздернутый подбородок и жесткая линия губ придавали лицу моего соседа выражение какой-то прокурорской строгости. Однажды за завтраком хмурый сосед подошел к нашему столику и, обращаясь ко мне, спросил: