Встречи

2

Однажды в конце лета произошло событие, для нашей редакции приметное, а для меня и вовсе важное. Я только что вернулся в редакцию из поездки по району, таскался на велосипеде по бездорожью на Борскую ферму, двадцать километров в один конец. На ферме этой, лучшей в районе, вдруг резко упали надои молока. Специалист по коровам был я аховый, с трудом улавливал разницу между стельной коровой и яловой, но, как говаривал Иван Иванович, хороший журналист должен уметь писать и про «запуск» коровы, и про запуск космического корабля.

— Зайди к редактору, — проговорил Игорь Красовский, едва только я переступил порог редакции, — он тебя несколько раз спрашивал.

Я заглянул в кабинет редактора. Иван Иванович сидел за столом между двух стоп газетных подшивок и рокотал что-то в телефонную трубку. Обычно бледное одутловатое лицо его полыхало румянцем, глаза под седыми бровями поблескивали весело.

— Как съездил? — спросил Иван Иванович и положил трубку на аппарат.

— Плохо.

— Что так?

— Не понять ничего на ферме. Коровы те же, доярки тоже на месте все, и пастухи старые, и скотники. Кормов хватает, трава вон, по пузо коровам вымахала. Подкормку зеленую дают…

— Почему же «минусуют», — перебил меня редактор, — с людьми беседовал?

— А как же! Со всеми переговорил: с доярками, с бригадиром фермы, с зоотехником разговаривал.

— Ну?

— Все как есть в лучшем виде, а «минус» прет.

— Может, воруют?

— Как можно, Иван Иванович! Старые все доярки, известные. С чего бы им в воровство ударяться?

— А эта, как ее… Нифонтова. Молоко-то водой разбавляла. Помнишь? С Борской ведь фермы.

— Она не работает уже, Иван Иванович. Она теперь в Борском магазине заведующей.

— Что будем в газете давать по Борской ферме? Чем объяснить «минус»?

— Не знаю. Если доярки с зоотехником этого объяснить не могут… Может быть, на коров разные атмосферные явления влияют, галактики там, приливы и отливы океанов. А может, они по живому быку затосковали, осточертела им пипетка осеменителя.

— Ты эти шуточки брось. — Редактор посерьезнел. — Выходит, день проболтался, а материала нет?

— Материал взял, Иван Иванович. Всех доярок перефотографировал. И скотников, и пастухов.

— Они «минус» дают, а ты их для газеты фотографируешь?

— Сегодня «минус», завтра «плюс», Иван Иванович. Скоро осень, дороги развезет, на ферму эту до самых морозов не доберешься. К съезду животноводов фотографии пригодятся, как-никак лучшая ферма в районе даже и при «минусе».

— Ну ладно… — вздохнул редактор. — На безрыбье и рак рыба. Посоветуемся еще с сельхозуправлением насчет Борской фермы. Может, и прояснится что. А у меня интересная новость для тебя. — Глаза Ивана Ивановича вновь заблестели. — Знаешь, кто к нам приехал?

— Кто?

— Громов!

— Кто это?

— Илья Громов, писатель. Ты что, «Партизанские тропы» не читал? О наших местах написано.

— Слышал…

— В сорок третьем году у нас штаб партизанской бригады как раз в районе Борской фермы находился.

— А разве вы, Иван Иванович, в партизанах были?

— Быть-то был… — Редактор махнул рукой. — Но и там по газетному делу шел. Вдвоем с метранпажем однополоску раз в неделю делали. Сами и материалы готовили, и набирали сами, и печатали.

— А Громов?

— Громов поначалу Новгородским отрядом командовал, а когда мы в бригаду объединились, командиром полка стал. Сейчас в Москве живет, приехал к нам места старые, фронтовые посмотреть. С виду совсем плох. — Редактор покачал головой. — Ты вот что: «Победа» на ходу?

— Тормоза никудышные, тормозные цилиндры текут. ГАИ запретила выезжать.

— Тормоза требуется наладить. С ГАИ договорюсь сам. Завтра с Громовым поедешь по району. Ну как, будут тормоза?

— Постараюсь, Иван Иванович. — До меня только сейчас начинал доходить смысл сказанного редактором. Поеду с Громовым! Значит, познакомлюсь с настоящим писателем! Может быть, он даже прочитает мои вещи, возьмет их с собой в Москву, предложит «толстому» журналу. Рекомендация известного писателя для журнала, наверное, многое значит? Хорошо бы, Иван Иванович намекнул Громову про меня.

Редактор, словно читая мои мысли, усмехнулся:

— Насчет тебя Громову говорил. Есть, мол, и у нас писатель. Молодой еще, но настырности на пятерых. Посмотрел бы, говорю, что он там кропает.

— И что Громов? — Я замер.

— Посмотрю, говорит. Так что приноси сегодня вечерком ко мне свои байки, он у меня остановился. Отбери что получше, килограмма полтора-два, не больше. Желательно, про наш район.

— Спасибо вам, Иван Иванович. — Я задохнулся от волнения. — Даже не ожидал от вас…

— Чего там… Все мы в душе немножко писатели, — вздохнул редактор, — всем хочется оставить потомкам на прочтение хотя бы свою жизнь…

— Так я побежал, Иван Иванович?

— Давай!

Домой я летел на велосипеде стрелой, только педали потрескивали. Вбежал в комнату, принялся торопливо ворошить папки со своими рукописями. Потом вспомнил про «Победу», необходимо было, пока есть время, наладить тормоза. С бумагами успеется, вся ночь моя.

Было уже темно, когда я, прижимая под мышкой папку со своими творениями, подошел к домику редактора. Иван Иванович с женой и гостем сидели за столом.

— Здравствуйте! — проговорил я, останавливаясь возле двери.

— Вот он, наш классик! — загудел Иван Иванович, поднимаясь. — Знакомься, Илья.

Писатель был высок и необычайно худ. Скулы лица его обтягивала желтая пергаментная кожа, невысокий лоб и ввалившиеся щеки иссечены были глубокими морщинами. Темные запавшие глаза смотрели на меня пронзительно и сухо. Поднявшись из-за стола, писатель молча протянул мне руку, я так же молча пожал ее.

— Присаживайся! — пригласил редактор.

— Спасибо, Иван Иванович, не могу. На бензозаправку надо еще съездить, машину заправить.

— Тормоза наладил?

— Все в порядке.

— Ну ладно… Давай свои бумаги. Выезд завтра в семь ноль-ноль от редакции.

Я положил папку на стол и попрощался.

— Будь здоров! — отозвался редактор. Писатель лишь молча кивнул мне головой.

На улицу я вышел с бьющимся сердцем. Всю ночь ворочался под одеялом, мечтал. Заснул только под утро и едва не проспал.

3

Утро это выдалось на редкость тихое, солнечное и, хотя до осени оставались считанные дни, по-летнему жаркое. Изжеванная колесами тракторов, затвердевшая, словно бетон, колея петляла по крутому берегу речки Сабы. За рекой на заливных лугах плавали клочья тумана и виднелись стога сена, словно шлемы ушедших в землю великанов. Машину подбрасывало на ухабах, швыряло из стороны в сторону, хотя скорость была не более тракторной. Писатель, далеко высунувшись из окна кабины, непрерывно и жадно курил. Никогда еще не видел я, чтобы так много курил человек. Несколько глубоких затяжек, и он вытаскивал губами из пачки новую папиросу, прикуривал ее от старой. Сейчас, при ярком солнечном свете, мой пассажир выглядел еще хуже, чем вчера. Длинное, вытянутое лицо его, словно сдавленное с боков, было землистого цвета, под глазами чернели мешки. Мы почти не разговаривали и не смотрели друг на друга. Только раз я столкнулся с его тяжелым взглядом, и мне показалось, что писателя раздражает мой румяный вид. Конечно же, мне очень хотелось узнать, прочитал ли писатель мои сочинения, но спросить об этом я не решался. «Не успел, наверное, прочитать, — думал я, крутя баранку. — У Ивана Ивановича застолье было, когда же читать».

— Давно пишешь? — неожиданно спросил писатель, не поворачивая ко мне головы.

— Лет пять.

— Откуда родом?

— Псковский. Мать в Пскове живет.

— Где еще работал?

— Нигде. После школы сразу сюда приехал, в редакцию.

— Оно и чувствуется… Прочитал твои вещи.

Сердце мое замерло, остановилось.

— Ералаш у тебя в голове, парень. Но искра от бога вроде есть. Учиться надо.