Страница 21 из 33
Могильщик чуть подался вперед и длинным пальцем приподнял куриную голову.
— Мы про этого цыпленка тебя спрашиваем, — пояснил он.
Курица нахохлилась и испуганно посмотрела на детективов сначала одним глазом, потом повернула голову и поглядела другим.
— Ну прямо как моя теща, когда я ее бужу, — признал Могильщик.
Внезапно курица заквохтала и стала бить крыльями, пытаясь освободиться из плена.
— Ну вылитая теща, — подтвердил Могильщик.
Курица оттолкнулась от живота Утюга и прыгнула в сторону Могильщика, неистово кудахтая и махая крыльями, словно обидевшись на сравнение.
Утюг повернулся и пустился наутек, выбежав на середину улицы. На нем были грязные парусиновые туфли, похожие на те, что носил Бедняк. Он летел, словно черная молния.
Не успел Утюг пуститься бежать, Гробовщик уже достал свой длинноствольный поблескивающий никелем револьвер, но его обуял такой приступ смеха, что он никак не мог крикнуть: «Стой». Наконец он обрел дар речи, крикнул: «Тпрру, дружок» — и трижды выстрелил в воздух.
Из-за курицы Могильщик вытащил свой револьвер — такой же, как у Гробовщика, — чуть позже, чем его партнер. Кроме того, ему пришлось огреть курицу по голове — она была нужна как вещественное доказательство. Когда же он поднял голову, то увидел, что Гробовщик выстрелил еще раз и попал Утюгу в правую туфлю. Пуля 38-го калибра оторвала подметку, а Утюг поскользнулся и проехался на заду. Оказалось, что хоть подметка и отлетела, нога цела и невредима, хотя Утюг упал, решив, что его ранили.
— Убивают! — вопил он. — Полицейские убивают!
Стала собираться толпа.
Подошел, помахивая револьвером, Гробовщик. Он взглянул на ногу Утюга.
— Вставай, — сказал он, хватая его за шиворот. — На тебе нет ни царапинки.
Утюг осторожно поставил ногу на мостовую и обнаружил, что она и правда цела и невредима.
— Значит, меня ранили куда-то в другое место, — продолжал он упрямиться.
— Никуда тебя не ранили, — сказал Гробовщик, взяв его за руку и толкая по направлению к машине. — Поехали отсюда, — сказал он Могильщику.
Тот поглядел на толпу зевак и сказал:
— Да, нам пора.
Они посадили Утюга на переднее сиденье между ними, курицу бросили на заднее и поехали по! 19-й улице на восток, к заброшенному пирсу на Ист-Ривер.
— Ты можешь получить тридцать дней в каталажке, — сказал Могильщик. — А можешь получить назад своего цыпленка и идти домой его жарить, — сказал Могильщик, — все будет зависеть от тебя.
Утюг посмотрел сначала на одного детектива, потом на другого и сказал:
— Я не знаю, о чем вы, начальник.
— А ну кончай прикидываться дядей Томом, — сказал Гробовщик. — Так будешь говорить с белыми. На нас это не действует. Мы знаем, ты человек темный, но не полный болван. Поэтому отвечай как есть, понятно?
— Да, начальник.
— Я разве тебя не предупреждал? — удивился Гробовщик.
— Кто был в машине с Джонни Перри, когда он рано утром ехал по 132-й перед тем, как Бедняк ограбил бакалейщика? — спросил Могильщик.
Утюг прищурился, подумал и ответил:
— Не понимаю, о чем вы, начальник. Я никого не видел. Я все утро крепко спал в своей постели, а потом пошел на работу.
— Ладно, парень, — сказал Могильщик, — раз так, то ты заработал свои тридцать дней…
— Начальник, клянусь… — начал было Утюг, но Гробовщик его перебил:
— Слушай, сука, мы уже взяли Бедняка, и завтра утром он пойдет в суд. Он показал, что ты стоял в подворотне на 132-й улице недалеко от Седьмой авеню. Так что мы все про тебя знаем. Мы знаем, что Джонни Перри проезжал как раз в это время по 132-й улице. Мы не хотим повесить на тебя эту кражу, нам только надо знать, кто был в машине с Джонни Перри.
На плоском лице Утюга выступили капли пота.
— Начальники, — сказал он, — я не хочу неприятностей с Перри. Лучше уж отсижу месяц.
— Не бойся, — успокоил его Могильщик. — Нас интересует не Джонни, а тот, кто с ним сидел в машине.
— Он ограбил Джонни — отобрал две тысячи и смылся, — солгал Могильщик. Обман подействовал.
Утюг присвистнул.
— Я так и понял, что там неладно, раз они остановились так, словно не хотели, чтобы их кто-то видел.
Гробовщик и Могильщик обменялись взглядами. Сидевший между ними Утюг тупо смотрел то на одного, то на другого.
— Тогда все встает на свои места, — сказал Могильщик. — Они с Вэлом остановились на 132-й незадолго до того, как Бедняк ограбил бакалейщика. — Он снова обратился к Утюгу: — Они вместе вышли из машины или только Вэл?
— Начальник, я видел только то, что рассказал. Клянусь… — забормотал Утюг. — Когда Бедняк дал деру, а бакалейщик и полицейский припустились за ним, из окна выглянул один тип, а когда они свернули за угол, он высунулся еще дальше, чтобы посмотреть, куда они делись. Тут-то он и вывалился из окна. Ну, я, понятно, стал уходить по Седьмой — не хватало мне только, чтобы набежали легавые и стали задавать всякие вопросы.
— Ты не заметил, сильно он ушибся? — спросил Могильщик.
— Нет, я решил, что он разбился насмерть, — сказал Утюг. — Ну и удрал от греха подальше. Я ведь не такая шишка, как Перри. Полиция запросто могла сказать, что это, мол, я вытолкнул его из окна, доказывай им потом…
— Ты меня огорчаешь, парень, — сказал без тени улыбки Могильщик. — Полицейские не такие мерзавцы.
— Мы бы с удовольствием отпустили тебя с твоим цыпленком домой, — сказал Гробовщик, — но штука в том, что сегодня утром зарезали Вэлентайна Хейнса, и мы вынуждены задержать тебя как главного свидетеля.
— Понятно, — смиренно сказал Утюг. — Этого-то я и боялся.
Глава 14
В четверть одиннадцатого вечера Гробовщик и Могильщик решили навестить Чарли Чинка.
Но сперва им пришлось посостязаться в беге наперегонки с молодым человеком, продававшим кошек за кроликов. Старушка покупательница посмотрела на лапку, заподозрила неладное и обратилась в полицию.
Потом им пришлось допрашивать двух пожилых школьных учительниц с Юга. Они приехали на летние курсы в Нью-Йоркский университет, остановились в отеле «Тереза» и отдали свои деньги человеку, представившемуся местным детективом и вызвавшемуся положить их сбережения в сейф.
Они оставили машину у бара на углу 146-й улицы и Сент-Николас-авеню.
Окно комнаты Чинка на четвертом этаже выходило на Сент-Николас-авеню. Он выбрал для комнаты черно-желтую гамму и обставил ее в ультрасовременном стиле. Ковер был черным, стулья желтыми, тахта покрыта желтым покрывалом, комбайн — телевизор плюс радиола — был черным снаружи и желтым изнутри. Шторы были полосатые, черно-желтые, а комод и туалетный столик черными. У проигрывателя лежала стопка пластинок — джазовая классика. Проигрыватель работал: Кути Уильямс исполнял соло на трубе в «Садись на поезд» Дюка Эллингтона. На подоконнике открытого окна вовсю крутился большой вентилятор, втягивая в комнату выхлопные газы, пыль, жаркий воздух, а также громкие голоса проституток и пьяных, толпившихся перед баром внизу.
Чинк стоял у окна в свете настольной лампы. Его лоснящееся желтое тело было совсем обнажено, если не считать голубых боксерских трусов. Из-под трусов виднелся край большого красно-лилового шрама — след ожога кислотой.
Куколка стояла в центре комнаты и отрабатывала танцевальные па. На ней не было ничего, кроме черного лифчика, черных нейлоновых новых трусиков и красных туфель на высоком каблуке. Она стояла спиной к окну, глядела на свое отражение в зеркале на туалетном столике. Она там отражалась как раз до начала ляжек и на фоне тарелок с остатками обеда, принесенного из ресторана на первом этаже — фасоль и тушеные потроха, — выглядела так, словно ее тоже подали к столу в виде кушанья — только без ног. Под просвечивающими трусиками на ягодицах отчетливо виднелись три шрама.
Чинк рассеянно смотрел на ее покачивающиеся ягодицы и говорил:
— Не могу этого понять. Если Вэл и правда думал получить от Джонни десять тысяч и не вешал тебе на уши лапшу…