Страница 15 из 33
— Вылезай, Сестренка, — распорядилась она, — мы возьмем такси.
— Зайдите к нам поужинать, — сказал Джонни. — Сестренка с Пламенной приготовят поесть…
Но Мейми покачала головой:
— Мы с Сестренкой едем домой. Только меня еще тут не хватало.
— Мы будем только рады, — сказал Джонни.
— Я не хочу есть, — сказала Мейми. — Я хочу поехать домой и лечь спать. Я страшно устала.
— Сейчас не надо оставаться одной, — сказал Джонни. — Лучше побыть на людях.
— Со мной будет Сестренка, Джонни, и я страшно хочу спать.
— Ладно, я вас отвезу, — сказал Джонни. — Пока у меня есть машина, вам не придется ездить в такси.
Никто не пошевелился. Тогда Джонни сказал Дульси:
— Вы с Пламенной вылезайте. Я не сказал, что повезу еще и вас.
— Мне осточертели твои окрики, — надувшись, проговорила Дульси, вылезая из машины. — Я тебе не собачка.
Джонни грозно на нее посмотрел, но не сказал ни слова.
Аламена вылезла, а Мейми перебралась на переднее сиденье. Сев рядом с Джонни, она прикрыла рукой глаза, чтобы как-то забыться, — день выдался жуткий.
По дороге домой и Мейми, и Джонни молчали.
Когда они подъехали и Сестренка вылезла из машины, Мейми подала голос:
— Джонни, ты очень уж суров с женщинами. Ты хочешь, чтобы они держались как мужчины.
— Просто я хочу, чтобы они делали то, что им велено, и то, что надо.
— Так и поступают большинство женщин, — отвечала Мейми с протяжным и грустным вздохом, — только у каждой из них есть свои способы.
Некоторое время они сидели и молча глядели на прохожих, сновавших по тротуару в наступающих сумерках.
Это была улица контрастов: матери-одиночки, жившие одними молитвами, баюкали своих младенцев, жирные черные рэкетиры проезжали в разноцветных сверкающих автомобилях с откидным верхом, с кошельками, набитыми долларами, и с подружками в золоте и брильянтах, работяги стояли в подворотнях и рассуждали о том о сем громко, никого не боясь, — здесь их не услышат белые хозяева, — хулиганы-подростки готовились к большой драке и накачивались марихуаной для храбрости. Никому не сиделось в душных квартирах-клетушках, все искали спасения от жары на жарких улицах, где было больше выхлопных газов от машин, чем воздуха.
Наконец Мейми сказала:
— Не убивай его, Джонни. Послушай меня, старуху: это совершенно ни к чему.
Джонни ответил, глядя на поток машин:
— То ли он от нее не может отстать, то ли она сама его подзуживает. Во что прикажете мне верить?
— Все не так просто, Джонни, ты уж меня послушай. Все не так просто. Ты придираешься к пустякам. Он просто любит повыпендриваться, а ей нравится немного внимания…
— Он будет хорошо смотреться в гробу, — буркнул Джонни.
— Ты послушай меня, старуху, — повторила Мейми. — Уделяй ей побольше внимания. У тебя много дел — твой клуб и все такое прочее, а у нее нет ничегошеньки…
— Тетя Мейми, она точь-в-точь как моя мамаша. Пит работал не покладая рук, но она была недовольна и только и знала, что крутила романы с другими. Мне пришлось убить его, иначе он бы убил ее за все эти дела. Но я всегда знал, что не права-то она, моя мать…
— Я понимаю, Джонни, но Дульси не такая. Она ни с кем не крутит романы, и ты уж будь к ней снисходительней. Она совсем девочка. Ты же это знаешь.
— Не такая уж она девочка, — отозвался Джонни своим ровным голосом, по-прежнему не глядя на Мейми. — И если она не крутит с ним роман, тогда, выходит, он крутит с ней роман. Третьего не дано.
— Прояви терпение, Джонни, — проговорила Мейми. — Поверь ей.
— Бог свидетель, как я хочу ей верить, — сказал Джонни. — Но ни ей, ни кому-то другому не сделать из меня посмешище. Уж это точно. Я не из тех, кто откармливает лягушек для змей.
— Джонки, хватит нам покойников, — жалобно проговорила Мейми, всхлипывая и утирая слезы черным кружевным платочком. — Не убивай его. Неужели тебе этого мало?..
Впервые Джонни обернулся и посмотрел на нее.
— Я понимаю, что тогда ты не мог удержаться… — сказала Мейми. — Когда убил того человека. Но больше не надо. — Она пыталась скрыть свой страх, но ее голос был слишком напряжен и говорила она чересчур быстро.
— Вы не об этом, — сказал Джонни. — Вы имели в виду Вэла.
— Я о нем ничего не говорила.
— Но подумали.
— Я о нем вовсе не думала, — поспешила возразить Мейми. — Просто мне кажется, слишком много уж пролито крови и…
— Можете не стесняться того, о чем вы думали, — ровным голосом сказал Джонни. — Можете назвать Вэла по имени. Да, его закололи ножом вот здесь, на тротуаре. Ну и что? Меня это не пугает.
— Ты знаешь, что я хотела сказать, — упрямо проговорила Мейми. — Я не хочу, чтобы из-за нее опять пролилась кровь, Джонни!
Он посмотрел ей в глаза, но она отвела взгляд.
— По-вашему, это я его убил? — спросил Джонни.
— Я этого не говорила.
— Но подумали?
— Ничего такого я не сказала, и ты это знаешь.
— Я не о том, что вы сказали. Я хочу понять другое: почему вы уверены, что это я его убил?
— Джонни, — плачущим голосом проговорила Мейми, — я и в мыслях не держала, что это сделал ты.
— Я не об этом, тетя Мейми. Скажите мне: из-за чего, по-вашему, я мог его убить? Меня не интересует, считаете вы меня виновным или нет, меня интересует другое: по какой причине я мог его убить?
Она посмотрела ему прямо в глаза и ответила:
— Я не вижу такой причины. И это святая правда.
Наступила пауза.
— Джонни, в этой нашей жизни надо давать людям столько, сколько ты от них просишь взамен, — сказала Мейми. — И тот, кто не рискует, не выигрывает.
— Знаю, — сказал Джонни. — Это старое правило игроков. Но я каждый день провожу по восемь часов у себя в клубе. Выходит, восемь часов меня нет дома. А это значит, у нее полно возможностей водить меня за нос.
Мейми протянула свою старческую сухую руку, чтобы взять ладонь Джонни, но тот убрал свою руку.
— Я не прошу снисхождения, — резко сказал он. — Но я и не хочу ни с кем воевать. Если она без него не может, пусть уходит. Я его за это не убью. Но если он ей ни к чему, пусть оставит ее в покое. Я готов проиграть. Все игроки время от времени проигрывают. Но я не потерплю, чтобы меня обманывали.
— Я тебя понимаю, Джонни, — сказала Мейми. — Но ты должен научиться доверять ей. Ревнивец не выигрывает никогда.
— Рабочий человек не может играть, а ревнивый не может выиграть, — произнес Джонни давнюю поговорку, потом добавил: — Если все на самом деле так, как вы думаете, ни с кем не случится ничего плохого.
— Пойду лягу спать, — сказала Мейми, медленно выбираясь из машины. Затем, не закрывая дверцу, она спросила: — А кто произнесет проповедь на его похоронах? Ты не знаешь проповедника?
— Пригласите Шорта, — предложил Джонни. — Он обожает проповедовать на чужих похоронах…
— Может, ты с ним поговоришь?
— Ни за что. После всего, что он сегодня нес!..
— Пожалуйста! — попросила Мейми. — Хотя бы ради Дульси.
Джонни ничего не ответил, и Мейми тоже промолчала. Когда она скрылась в подъезде, Джонни завел мотор и медленно поехал к Первой церкви Святого Экстаза на Восьмой авеню.
Преподобный Шорт жил в задней части церкви, там, где раньше был склад. Парадная дверь не была заперта, Джонни вошел без стука и направился по проходу мимо сдвинутых и поломанных скамей. Дверь, что вела в спальню преподобного Шорта, была приоткрыта. Окна фасада были на три четверти закрашены изнутри черной краской, но в церковь проникало достаточно света, чтобы высветить золотые очки преподобного, смотревшего в щелку.
Затем очки исчезли, а дверь закрылась. Когда Джонни обогнул кафедру и подошел к двери, он услышал, как щелкнул замок.
Джонни постучал и стал ждать. Его окутывало гробовое молчание.
— Я Джонни Перри, преподобный, — сказал он. — Мне надо поговорить с вами.
Изнутри раздался такой шорох, словно там забегали крысы, затем послышался скрипучий голос преподобного Шорта: