На игле

Ему попадались наркоманы тихие и наркоманы буйные, «респектабельные» дамы, которые заливались слезами; напыщенные хлыщи, которые угрожали ему высокими покровителями; те, кому было наплевать, поймают их или нет, и те, которые не сомневались, что в крайнем случае смогут откупиться.

Его приход сеял панику, вызывал ужас, возбуждал гнев. Скрывавшиеся от полиции при его появлении выпрыгивали из окна, владельцы заведений кричали, что вызовут полицию, их жены прятались под кроватью, а одурманенные наркотиками головорезы угрожали ему оружием.

Он укрощал буйных и успокаивал тихих. Он не состоял в подразделении по борьбе с наркотиками, он вообще не состоял в полиции, у него даже не было полицейского жетона, и врываться в питейные заведения и притоны никакого права не имел. Он действовал по праву сильного — и безуспешно.

Он оставлял за собой истерику, истошные вопли, разбитые головы и расквашенные носы, однако так ничего и не добился, ничего нового не узнал. Ровным счетом ничего.

Никто не желал признаваться, что в этот день видел Мизинца. Никто не признавался, что видел мулатку с желтыми кошачьими глазами, в зеленом костюме и в сопровождении двух белых гангстеров. Никто понятия не имел, кто такая Небесная. Никто ничего не знал. А задержать их, выбить из них информацию в участке он сейчас возможности не имел.

А между тем он знал, что далеко не все говорили ему правду. После разговора с Малышом Блэки сомнений не было: Джинни, жена управляющего, и двое белых бандитов колесят по Гарлему с той же целью, что и он. Возможно, они опережали его; возможно, он опережал их; не исключено даже, что их дороги пересекались — и не один раз. Но он так нигде их и не застал; больше того, оставалось неясным, кто кого опережает — они его или он их. Несколько раз он возвращался в места, откуда только что выехал, и устраивал там засаду — безрезультатно.

Было уже одиннадцать часов вечера. Он сидел в своем «плимуте» на Сент-Николас-авеню, напротив парка. Хотя Испанец находился как минимум в двух футах от него, на соседнем сиденье, Гробовщик чувствовал, как тот дрожит всем телом. Слышно было, как у него стучат в темноте зубы. Хмель от марихуаны выветрился, и теперь парень был охвачен неподдельным ужасом.

Пошарив в темноте, Гробовщик нащупал ручку радиоприемника и включил его, чтобы послушать одиннадцатичасовые новости.

Приторный мужской голос, с интонациями популярного диктора, коротко сообщил о событиях в стране, о «холодной войне», о том, что делается в Африке, о борьбе за гражданские права, а также о драке двух киноактеров в Марокко.

Гробовщик слушал невнимательно, однако приторный баритон так действовал на нервы, что начинала трястись челюсть. В голову словно забивали молотком гвозди. Хотя дымчатые очки он давно снял, в глазах рябило по-прежнему.

Он пытался сосредоточиться, но мысли носились в голове, точно загнанные лошади по кругу. «Действуй по принципу: тебя не трогают — и ты не трогай», — нашептывал ему внутренний голос, однако такая логика вызвала у него приступ слепой ярости. Он мысленно представил себе, как перестреляет этих подонков одного за другим.

«Хватит парить в небесах, сынок, — приструнил сам себя Гробовщик, чувствуя, что начинает бредить. — На земле дел хватает».

Им предстояло съездить еще в одно заведение, которым заправляла тертая дамочка по кличке мадам Грош. Подступиться к ней было непросто, и Гробовщик решил оставить этот визит напоследок. Если и там его подстерегает неудача — значит, положение безвыходное.

— Ты сказал, что дашь мне на билет в Чикаго, — послышался из темноты хриплый, срывающийся голос.

— Дам, — рассеянно ответил Гробовщик, а у самого в голове мелькнуло: «Парень, наверно, думает, что это очень дорого».

— А я смогу заехать домой взять вещи?

— Ну конечно, — машинально ответил Гробовщик, хотя вопроса как такового не слышал. Чикаго ассоциировалось у него с двумя гангстерами, за которыми он охотился. — Этих подонков растереть в порошок мало, — помолчав, добавил он.

Испанец погрузился в молчание.

— «…когда карета королевы Елизаветы помчалась по мосту…» — продолжал бубнить диктор. Гробовщику послышалось: «когда королева Елизавета помочилась под мост», — и он задумался, зачем она это сделала.

— Ты зайдешь со мной ко мне в комнату? — просительно пробормотал Испанец.

— Это еще зачем?

— А то они меня подстерегут и убьют. Сам же знаешь, что убьют. Ты обещал, что защитишь меня. Сказал: «Если поводишь меня по бардакам, никто тебя пальцем не тронет». А теперь подставляешь… — Его голос задрожал.

Гробовщик откинулся на сиденье, вяло повернулся к парню и дал ему увесистую пощечину.

Голос смолк, послышалось глухое сопенье.

По радио передали, что дежурный полицейский обнаружил в гарлемской табачной лавке тело Папаши.

— «…скончался от пулевых ран, полученных сегодня утром во время перестрелки в подвале жилого дома на Риверсайд-драйв… — услышал вдруг Гробовщик и похолодел. — Сыщик Джонс, известный в Гарлеме по кличке Могильщик, работал в паре с другим знаменитым сыщиком Эдом Джонсоном по кличке Гробовщик. Сегодня утром оба сыщика были временно отстранены от службы в полиции за нанесение телесных повреждений задержанному по подозрению в распространении наркотиков Джейку Кубански, который скончался от травм в местной больнице. Стрелявший (или стрелявшие) в Джонса пока не найдены. Это сообщение мы получили из уголовной полиции…»

Гробовщик — совершенно машинально — протянул руку и выключил радио. Как будто ничего не было.

Услышанное не укладывалось в голове. Он сидел не двигаясь, не дыша. И только спустя минуту осознал смысл происшедшего.

— Вот такие дела, — вслух произнес он.

Испанец не слушал радио. В этот момент он думал только о себе.

— Ты ведь отвезешь меня на вокзал, а? Посадишь на поезд?

Гробовщик медленно повернул голову и посмотрел на него. Лицо детектива ходило ходуном, зато движения были замедленные, как у лунатика.

— Ты такой же, как они, — проговорил он срывающимся голосом. — Сегодня ты еще куришь травку, а через месяц-другой колоться начнешь. Ради наркотиков воровать будешь, грабить и убивать, как они.

Голос у Гробовщика становился все громче, а Испанец, напротив, с каждым его словом словно бы уменьшался в размерах.

— Я никого не ограбил, — заскулил он, забившись в угол машины. — И ничего не украл. Я просто работал на Папашу. И никому ничего плохого не сделал.

— Покамест я тебя не убью, — сказал Гробовщик. — Но и отпустить — не отпущу. Ведь ты единственный из их банды, кого мне удалось сцапать. Если же нам с тобой и у мадам Грош ничего не обломится — я тебе не завидую. Вылезай.

Гробовщик вышел из машины и, обходя ее, вдруг испытал странное чувство, как будто из парка за ним кто-то следит. Он ступил на тротуар, повернулся направо и, почти одновременно развернувшись и выхватив из промасленной кобуры револьвер, окинул взглядом противоположную сторону улицы, вдоль которой тянулся низкий каменный парапет, а за ним, на горе, за скалистой, поросшей густым кустарником территорией парка, мерцали огоньки Гамильтон-террас.

По тротуару прогуливались парочки, а в парке на скамейках еще сидели пожилые люди в рубашках с короткими рукавами и полотняных платьях. С наступлением темноты жара не спадала, и уходить домой не хотелось. Как Гробовщик ни вглядывался в погруженные во мрак каменистые дорожки парка, ничего подозрительного он не заметил.

— Мне уже привидения мерещатся, — вслух проговорил он, спрятал револьвер обратно в кобуру и, подталкивая Испанца в спину, направился к стеклянной двери жилого дома.

Это был старый, но хорошо сохранившийся дом с лифтом. Мадам Грош, Гробовщик запомнил это, жила на последнем этаже. Входная дверь оказалась на замке. Гробовщик пробежал глазами по списку жильцов и в конце концов нажал кнопку домофона против таблички «Дж. С. Дуглас. Доктор медицины».

Услышав в микрофон голос доктора, Гробовщик быстро затараторил: