На игле

Грузчики покосились на «линкольн-континенталь» — остальные стоявшие перед домом машины были пусты. Впрочем, старый негр в форменной фуражке подозрений у них не вызвал.

Когда грузчики повернулись к нему спиной и направились к подъезду, Святой кисло улыбнулся: «Думают, я такой же старый осел, как Гас. С одной стороны, конечно, обидно, зато с другой — мне это только на руку».

Дождавшись, пока они вошли в подъезд, Святой включил зажигание. «Надо будет этим фургоном заняться. Конечно, не тут, прямо под окнами, — местность открытая, да и потом, какой-нибудь любопытный как пить дать смотрит сейчас на «линкольн» из-за занавески и думает: что, интересно, делает здесь этот черномазый в такой ранний час? Только бы Небесная не нарушила мои планы».

А Небесная в это время сидела на спинке дивана в гостиной управляющего, направив на жену Гаса и африканца дуло револьвера 38-го калибра. В подъезде раздался звонок.

— Пойду открою, — сказала мулатка. — Это, должно быть, Гас.

Она стояла рядом с сидевшим за столом африканцем, куда попятилась, когда в квартиру с револьвером в руках ворвалась Небесная.

— Чем языком болтать, нажми-ка лучше на кнопку домофона, — сказала Небесная, показывая дулом пистолета на входную дверь. — Пусть войдут, тогда и узнаем, кто это.

Мулатка неохотно двинулась к двери, шаркая по полу голыми ступнями, и нажала на кнопку домофона. Снаружи щелкнул замок. На мулатке было все то же похожее на мешок платье, только теперь оно было сильно измято, как будто она каталась в нем по полу. Лицо было сальное, а узкие желтые глазки злобно поблескивали.

— Тебе все равно ничего не обломится, — буркнула она Небесной своим низким, с хрипотцой, голосом. — Так и знай.

— Возвращайся к столу и заткни пасть, — огрызнулась Небесная, и дуло револьвера, который она не выпускала из рук, описало в воздухе угрожающую дугу.

Мулатка, шаркая голыми ступнями, вернулась к столу и опять заняла свое место рядом с африканцем.

Подавшись вперед и опустив плечи, словно подтаявшая восковая кукла, африканец, выпучив побелевшие от ужаса зрачки, не сводил взгляда с направленного на него револьвера. Казалось, он находится под гипнозом.

Все трое с нетерпением ждали звонка в дверь. В наступившей тишине слышно было только тяжелое, прерывистое дыхание.

Но грузчики, увидев стоявший в коридоре возле лифта сундук, решили хозяев не будить и понесли его, даже не позвонив в дверь.

Святой видел, как из подъезда выносили большой темно-зеленый корабельный сундук, обвешанный и обклеенный необходимыми для перевозки бирками и ярлычками, ставили сундук в кузов фургона, закрывали дверцы. Перед тем как сесть в машину, грузчики снова покосились на стоявший у дома черный «линкольн».

Сделав вид, что он их не замечает, Святой высунулся из окна и задрал голову, как будто слушал, что ему кричат из окна третьего этажа.

Грузчики тоже задрали головы, но ничего не увидели.

— Слушаюсь, мэм, — крикнул Святой подобострастным, лакейским голоском. — Еду, мэм.

И с этими словами, объехав фургон, Святой медленно, со скоростью двадцать пять миль в час, покатил по Риверсайд-драйв.

Грузчики поднялись в кузов, водитель завел мотор, и фургон, набирая скорость, поехал за «линкольном».

Следя за фургоном в зеркало заднего вида, Святой тоже прибавил скорость, но потом притормозил: расстояние между ним и грузовиком, чтобы не вызывать подозрений, должно было то увеличиваться, то опять сокращаться.

Он понимал, что затеял опасную игру, ведь, ко всему прочему, он был один. Но он был очень стар, всю жизнь прожил на острие бритвы и смерти не боялся. Дело он задумал, конечно, рискованное, но надежду вселяло то, что его никто не знал. Кроме Мизинца и Небесной, никто не знал даже его настоящего имени; в последние годы мало кто видел его при свете дня. Если он выполнит задуманное и скроется, только эти двое поймут, чья это работа, однако, где он скрывается, не смогут сказать даже они.

Сообразив, что грузчики направляются в центр, он вновь прибавил скорость и постепенно от фургона оторвался. Когда же расстояние между «линкольном» и фургоном достигло двух кварталов, он подъехал к яхт-клубу на Семьдесят девятой улице и, свернув на боковую аллею, остановился в парке под раскидистыми деревьями. Когда фургон проехал мимо, Святой вновь выехал на Риверсайд-драйв и, держась за хлебовозом, двинулся следом за грузчиками, пока фургон не свернул на Семьдесят вторую улицу.

С Семьдесят второй фургон повернул на Десятую авеню, которая шла на юг, проходя под Гудзоном через туннели «Линкольн» и «Холланд». В это время Десятая авеню уже была забита грузовыми машинами, отчего задача Святого упрощалась: у транспортного фургона «Экми-экспресс» было только одно боковое зеркало заднего вида — слева, поэтому, чтобы оставаться незамеченным, Святой держался правее и, по возможности, за какой-нибудь машиной.

На Пятьдесят шестой улице фургон повернул к реке, и «линкольн» в течение нескольких секунд оказался в поле зрения грузчиков; однако затем фургон снова поехал на юг, вдоль эстакады, по которой проходила Центральная нью-йоркская железная дорога, и автомобиль Святого опять скрылся из виду.

Вдоль широкой, мощенной кирпичом улицы по всей длине реки тянулись бесконечные доки, у причалов стояли громадные океанские лайнеры. Под эстакадой ровными рядами выстроились тысячи грузовиков и трейлеров. Ведущая на набережную узкая улица была запружена направляющимися в порт машинами.

Когда над верфью появились трубы «Королевы Марии», фургон внезапно свернул к бровке и притормозил за черным «бьюиком», стоявшим примерно в пятидесяти ярдах от выхода на пристань.

Произошло это так неожиданно, что Святой не успел остановиться за фургоном и припарковаться пришлось перед «бьюиком».

Фургон, «линкольн» и «бьюик» стояли под знаком «остановка запрещена», и двое полицейских, медленно проехавших мимо в патрульной машине, со значением в их сторону посмотрели, но, поскольку одна из машин была транспортным фургоном, а за рулем черного «линкольна» сидел шофер в фуражке и форме, полицейские решили санкций к нарушителям не применять и двинулись дальше.

Двое сидевших в «бьюике» мужчин в темных костюмах и в соломенных шляпах проводили патрульную машину угрюмым взглядом, после чего один из них, тот, что сидел справа, открыл дверцу и двинулся по тротуару к выходу на пристань. Это был широкоплечий черноволосый человеке обрюзгшим желтым лицом и большим животом, в черном, застегнутом на нижнюю пуговицу однобортном пальто.

Впрочем, «бьюик» Святого не интересовал, он внимательно следил в зеркало заднего вида за грузчиками в фургоне.

Водитель «бьюика» сидел неподвижно, его правая рука лежала на руле, а левая свисала из открытого окна.

Когда толстяк поравнялся с «линкольном», он вдруг изменил направление и с удивительной для его массивной фигуры ловкостью мягко, по-кошачьи подскочил к машине. Левой рукой он уперся в крышу, а правую, расстегнув пальто, сунул за пазуху. Револьвера, крупнокалиберного короткоствольного с шестидюймовым глушителем, за распахнувшимся пальто видно не было: со стороны казалось, что толстяк, просунув голову в приоткрытое окно «линкольна», разговаривает с седым негром-шофером. Не говоря ни слова, он поднял револьвер и прицелился Святому прямо в лоб. Его неподвижные темные глаза решительно ничего не выражали.

Внезапно где-то сзади послышался глухой голос:

— Хватай их, или буду стрелять!

Толстяк не заметил, как едва заметно шевелятся у Святого губы, и машинально обернулся. Его голова ударилась об дверцу машины, а соломенная шляпа упала на сиденье.

Святой мгновенно протянул руку к лежавшей под сиденьем двустволке.

Толстяк резко повернулся назад и, выпучив глаза, уставился на направленное на него дуло ружья.

Оба выстрелили одновременно.

Еле слышный — из-за глушителя — сухой щелчок револьверного выстрела потонул в оглушительном ружейном залпе.

От ужаса Святой выстрелил сразу из двух стволов.