За свободу

— Да, да, перебито четыре тысячи крестьян, — подтвердил хриплым голосом чахоточный гончар.

— Пусть говорит кто-нибудь один, — сказал Гейер и, обратись к золотых дел мастеру, продолжал: — Рассказывайте, в чем дело.

— А дело в том, господин рыцарь, — заговорил тот, — что оттуда прибежало несколько крестьян. Едва ноги унесли.

— Дело было под Кёнигсгофеном[125], — опять вмешался один из горожан. — Сражение затянулось до самой ночи.

— Да, под Кёнигсгофеном, — подтвердил мастер. — Город и все окрестные деревни в пламени.

При упоминании о Кёнигсгофене Флориана Гейера точно ножом полоснуло по сердцу. Но он не подал и виду и внешне спокойно произнес:

— Я ничего не знаю. Где беглецы?

— Бургомистр велел привести их в ратушу.

— Их всего двое, — послышалось сразу несколько голосов.

— У страха глаза велики, — заметил Флориан Гейер, подкручивая усы. — Прощайте, господа.

Рыночная площадь почти опустела от торгового люда. Толпа устремилась к ратуше и запрудила Дворянскую улицу. Флориан хотел услышать вестников несчастья своими собственными ушами. Люди, большей частью ремесленники низших цехов, предупредительно расступались перед ним, и вскоре он подошел к ратуше в тот момент, когда оттуда вышли оба крестьянина. Без шапок, в изодранной одежде, грязные, измученные, с посеревшими от пыли и пороха изможденными лицами и глубоко запавшими глазами беглецы внушали страх. Чтобы ничто не мешало им во время бегства, они побросали все оружие, кроме мечей. В паническом ужасе перед железными рейтарами Трухзеса они добежали до самого Ротенбурга, не считая себя в безопасности в своей родной деревне близ Игерсгейма. Это были ратники Тауберского ополчения.

По их словам, Трухзес, соединившись с пфальцграфом, напал на крестьян, ударив из Шюпфергрунда, в то время как те, заняв укрепленную позицию на горе повыше Кёнигсгофена, прикрыли ее сорока орудиями. Войска пфальцграфа, переправившись через Таубер, обошли город с двух сторон, а вслед за ними, несмотря на огонь крестьянских батарей, подошел и Трухзес с главными силами.

Сражение началось часа в четыре дня. О ходе событий у беглецов не было ясного представления. Среди сумятицы, начавшейся во время боя, они увидели, как канониры, перерезав постромки, побросали орудия и умчались верхом, подав этим сигнал ко всеобщему бегству.

— Трусы! Предатели! — загудела толпа, плотным кольцом окружив Флориана Гейера и беглецов.

— Да, предатели! — подтвердил один из них. — Они подкуплены Трухзесом. Готов прозакладывать голову, что это так. С самого начала наши пушки били слишком высоко.

В ответ на расспросы Гейера они сообщили, что Ганс Кольбеншлаг с большей частью тауберцев бежал во время отступления в рощу на холме и продолжал мужественно сопротивляться. Остальные тауберцы, числом около трехсот, добежали до лесу и были взяты в плен. Они оба, вместе с сотней товарищей, были отрезаны от Тауберского ополчения, но сумели благополучно пробиться и бежать. О судьбе Венделя Гиплера и Иорга Мецлера они ничего не знают. Не знают они и чем кончилось сопротивление Кольбеншлага. Ротенбуржцев во главе с Большим Лингартом и бретгеймцем Мецлером они и в глаза не видели.

Флориан Гейер отдал им бывшие при нем деньги и, возвысив голос, сказал, обращаясь не столько к ним, как к горожанам, стоявшим вокруг с удрученными лицами:

— Да, новости не веселые. Но война — что азартная игра. А это не последний наш ход.

И он направился к дому фон Менцингена. Прежде чем подняться к себе, он зашел на конюшню и приказал конюху немедля седлать коня.

Глава восьмая

Беглецы разминулись с ротенбургским отрядом. Охваченный зловещим предчувствием при виде кровавого зарева, отряд шел вперед без привалов, встречая на своем пути лишь толпы бегущих крестьян, которые кричали, что все погибло, что рейтары Трухзеса свирепствуют, как бешеные волки, и что Вендель Гиплер и Иорг Мецлер тоже бежали.

— Раз такое дело, раз крестьянское войско разбито и рассеяно под Кёнигсгофеном, чего ради переть на рожон и зря рисковать своей шкурой? — заявляли ротенбуржцы. Большой Лингарт яростно обрушился на них:

— Не верьте трусам! Позор тем, кто оставляет братьев в беде! Вперед! Вперед!

Но никто не поддержал его. Даже Леонгард Мецлер молчал. Тогда бывший ландскнехт, разразившись громовыми проклятиями, выхватил свой исполинский меч, врезался в толпу на своем сером жеребце и, ударяя плашмя мечом, пытался повернуть беглецов. Но устремившийся вспять поток был так силен, что увлек и его за собой. Все рвались назад, по домам.

Лишь с огромным трудом, врезаясь на коне в самую гущу беглецов, он сумел пробиться и со слезами ярости поскакал в Гейдингсфельд. Но, примчавшись к дому священника Штейнмеца, где собрались военачальники, он лишь мог подтвердить то, что уже сообщили опередившие его вестники несчастья. Правда, сообщения первых беглецов показались настолько невероятными, что их бросили в тюрьму, решив, что они подосланы Трухзесом, чтобы посеять панику в крестьянских войсках. Но Большому Лингарту нельзя было не верить, и принесенные им страшные вести повергли весь Гейдингсфельд и Вюрцбург в тревогу и смятение. Не один военачальник из тех, что рвутся в бой больше на словах, чем на деле, пустился наутек под покровом ночи, не один казначей исчез вместе с вверенной ему войсковой казной. К утру от спасшихся, бежавших через горы тауберцев стало известно, что Ганс Кольбеншлаг, продержавшись до темноты на лесистой возвышенности и нанеся тяжелый урон противнику, пал в бою.

В воскресенье уныние сменилось небольшим подъемом, когда в город вошел молчаливый Грегор из Бургбернгейма со своим отрядом, потеснившим маркграфа Казимира. К тому же распространился слух, что евангелическая рать стоит цела и невредима под Кёнигсгофеном. Вполне возможно, что слух этот был пущен командованием, но он сделал свое дело. Люди опять воспрянули духом и решили двинуться на Кёнигсгофен. Сидя за чаркой вина, они клялись, что не оставят в живых ни одного пленного, перевешают рейтаров и отрубят головы ландскнехтам.

День прошел в лихорадочных приготовлениях к выступлению, и не один Симон Нейфер с тоской смотрел вдаль, не едет ли Флориан Гейер. Противники Гейера в крестьянском совете много отдали бы теперь, чтобы с ними был этот опытнейший полководец. Теперь на Нейфере лежала тяжелая ответственность — предводительствовать Черной ратью. Чтобы не привлечь внимание фрауенбергского гарнизона, войска готовились к выступлению ночью. Но и на Мариенберге творилось что-то необычное. Из города и с Телля было заметно, как после полуночи во всех комнатах замка забегали огоньки, а засевшие в траншеи на Телле ратники увидели в предрассветных сумерках несколько черных всадников, которые, отделившись от замка, помчались по направлению к лесу у Гохберга. Крестьяне открыли огонь, но всадники уже исчезли. Рыбак Тес Мерц уверял, что эго были привидения — мертвые рейтары, — которых напустил на них монах-чернокнижник.

Когда заалело небо и наступил первый день троицы, крестьянские отряды стояли готовые к выступлению, не менее пяти тысяч человек и вся артиллерия: легкие полевые орудия, семьдесят фальконетов, бомбарды, двойные и одинарные кулеврины, пороховые фургоны и обоз. Чтобы держать под ударом Мариенберг, оставили две тысячи ратников из Вюрцбурга, три тысячи — из сельских округов под командованием Ганса Берметера, Леонгарда Виснера и Бальтазара Вюрцбергера.

Жизнь в крестьянском лагере. С гравюры Г. 3. Бегама

Но кто это спускается по холму из Гейдингсфельда на взмыленном коне? Кому навстречу летят Якоб Кель, Грегор, Симон Нейфер, Большой Лингарт? Кому радостно пожимают руку? Громовой крик из многих тысяч глоток и звон оружия приветствуют появление Флориана Гейера. Встречает его и брат Амвросий — единственный из всех священников, приведший свою паству под Вюрцбург и оставшийся с повстанцами до конца. Остальные убрались восвояси под покровом темноты, даже не попрощавшись. Это он благословил выступавших в поход. Благословила их и Черная Гофманша, только, правда, на свой лад. Когда войска, выйдя из города через Гейдингсфельдские ворота, стали спускаться по холму, она воскликнула пронзительным голосом:

125

Дело было под Кёнигсгофеном. — Поражение четырехтысячной армии крестьян (Светлой рати и Франконского ополчения) 2 нюня 1525 г. под Кёнигсгофеном сыграло решающую роль в разгроме крестьянской революции во Франконии.