Страница 96 из 113
Красная конница все время нас «обходила», то есть старалась отрезать нам пути отступления. И я невольно подумал — ведь она, конница Буденного, может наскочить на эту безоружную толпу людей в таких ярких военных отличиях, как белые косынки сестер милосердия и ярко-малиновые фуражки дроздовцев, и тогда — что будет?!
Были ли это больные офицеры, или шло пополнение в полки — не знаю, но все офицеры были очень молоды летами и одеты чисто, по-тыловому, нарядно — в новых шинелях, фуражках и в невыцветших малиновых погонах.
Прошел час-другой после этого, как в полк пришло сообщение, что конница красных налетела на них, и все полонило…
По пути к Дебальцеву на какой-то железнодорожной станции встретил штаб генерала Тимановского.[248] Богатырского сложения высокий блондин. При нем несколько офицеров. Настроение их бодрое. Мне это приятно было слышать. Приятно было и видеть, как этот крупного роста генерал, достаточно молодой, дружески обращается со своими подчиненными офицерами и после короткой закуски, опираясь на свой «посох-полено», пешком выступил куда-то на юг.
Кто участвовал при отступлении в боях, тот хорошо знает психологию, что гораздо безопаснее быть на фронте в строю, чем в обозе: И при многих фронтовых неприятностях в полках нашей 1-й Кавказской казачьей дивизии, моральное состояние казаков было достаточно стойким.
Под Дебальцевом
Генерал Шифнер-Маркевич куда-то временно отлучился. За него остался начальник штаба дивизии, Генерального штаба полковник Соколовский. Жидкими лавами он держит дивизию на позиции севернее железнодорожного полотна Луганск — Дебальцево, верстах в пяти восточнее последнего.
Наступили вновь холода. Было очень снежно. Стояли настоящие декабрьские морозы. Дивизия мерзнет в снегу. Уже вечерело. Мелкая снежная завируха, называемая «крупою», назойливо била казакам в лицо. Противника мы не видели, ощущая лишь полет его пуль над головами. Почему мы стоим? — нам не было известно. В редких лавах мрачно сидел на коне и наш начальник дивизии полковник Соколовский, закутанный по глаза башлыком.
— Почему мы стоим?.. Чего мы ждем? — подъехав к нему, спросили мы с Соламахиным — командиры полков.
— Приказано… — единственным словом удостоил нас ответом наш мрачный временный начальник.
И мы, не смея нарушать «боевого приказа», отъехали к своим частям.
И вот в этот печальный, скучный, нудный морозный день со снежной завирухой «крупой», клонящийся к вечеру, когда, казалось, наша дивизия, не более 500 коней, была забыта всеми, на крупной рыси подошел вновь тот же хорунжий Мельников от моего Сводно-Хоперского полка, державший живую связь с генералом Фостиковым. Со станции Чернухина он передал словесный приказ Фостикова: «Дивизии немедленно отходить через Дебальцево, на Ольховатку. Дебальцево защищаться не будет. Его надо пройти как можно скорее, чтобы избегнуть могущего обстрела со стороны рабочих».
Мне и Соламахину хорунжий Мельников восторженно отзывается о Фостикове как о распорядительном и энергичном молодом генерале:
— Сам лично, везде!.. Сам распоряжается! И все быстро, энергично! У него полный порядок! — поясняет он.
Полковник Соламахин доволен этим отзывом о своем друге, генерале Фостикове, и говорит мне:
— Наконец-то Мише пришлось водить дивизии на местности… а то мы с ним в Петрограде, в академии Генерального штаба, водили даже корпуса… но только по картам.
Дебальцево зловеще светило бесчисленными огнями своих бесчисленных железнодорожных построек. Мы в него не зашли и пересекли многочисленные пути, раскинутые как паутина восточнее города. Два или три наших бронепоезда Добровольческой армии, как загнанные звери, фланировали на этих путях, охраняя порядок.
Я смотрел на их грозный вид в ночи, пышущий паром и лязгом колес, с суровым дыханием их паровозов, и думал: «Как они не заблудятся в этой паутине рельс?» И от их грозного вида на сердце стало приятно. Мы еще сильны — думалось тогда.
Поздно ночью дивизия прибыла в Ольховатку. Это было 16 декабря. На этом пути мы вновь столкнулись со многими пехотными частями, отступавшими, как и мы, на юг. Бесчисленные обозы двигались безостановочно. Под Ольховаткой встретили нашу 2-ю Кубанскую пластунскую бригаду генерала Геймана.[249]
Наутро следующего дня она стояла густой массой своих казаков где-то вдали. Проезжая — вижу пост казаков, состоявший из так хорошо знакомых мне людей по 1-му Кавказскому полку. Они казаки станицы Новолокинской. Все крупные, сильные. Все сверстники лше годами, прихода в полк в январе 1914 года. Такая приятная встреча «в чужом краю»… Среди них, старшим, казак Птухин. Все они были в 6-й сотне есаула H.A. Флейшера[250]1914–1916 годов. Потом сотней командовал есаул И,Т. Бабаев,[251] после наш сверстник подъесаул A.C. Некрасов.[252] С этими казаками пробыл в родном полку всю Великую войну. В Турции тогда много невзгод было испытано. Теперь уже конец Гражданской войны, и я вижу их все теми же «рядовыми казаками»… то есть никто из них не имеет звания, даже приказного. Это за две-то войны! Такая скромность казаков, как и… какое невнимание начальников?!
Я им об этом ничего не сказал, а только спросил:
— Не страшно быть в пластунах?
Мне всегда казалось, что в пешем строе вести бой опасно. Как бы беспомощно. То ли дело конная атака! Или конные маневры — обход ли противника или даже отход, отступление. Все можно и нужно делать быстро, сноровисто. А в пешем строе — одна медлительность, пассивность и даже опасность при отступлении. Так думал всегда конник.
— Никак нет, господин полковник! — вдруг дружески, с улыбкой отвечают они, мои родные кавказцы-сверстники. — И не страшно и спокойней даже… и меньше забот без коня, — добавляют они, рядовые казаки, участники двух долгих войн и… ничем не награжденные.
Приказ генерала Улагая
Дивизия отошла на станцию Иловайская. Вернулся генерал Шифнер-Маркевич. Здесь им получен следующий приказ от генерала Улагая:
«Всю 1-ю Кавказскую казачью дивизию свести в один полк и оставить на фронте под командой одного из командиров полков. От всех четырех полков выделить кадры и с ними двигаться на станцию Матвеев Курган, в мое распоряжение, для формирования Кубанской Армии».
Это распоряжение для нас было полной неожиданностью. Кроме того, нам казалось, что к нам должны влиться формированные на Кубани казаки, но не мы, оставив фронт, идти в тыл, на странное, и так запоздалое, формирование Кубанской армии.
Мне лично тогда показалось, что это уже неосуществимо. Но высказывать свои мысли никто не стал, когда нас, Соламахина и меня, единственных командиров полков, оставшихся в живых, вызвал к себе генерал Шифнер-Маркевич и прочитал этот странный, на мой взгляд, приказ генерала Улагая. Молчал и Соламахин, как и Шифнер-Маркевич.
— Кто из вас, господа, хочет остаться на фронте? — нарушив молчание, спросил генерал.
— Как младший в чине, как молодой шкуринец — на фронте должен остаться я, — отвечаю генералу.
— Нет, не так!.. Как младший в чине и как молодой шкуринец — полковник Елисеев должен вести кадры дивизии, а я, как старший в чине и как старый шкуринец — я, полковник Соламахин, должен остаться на фронте, — ответил мой старый друг.
Генерал Шифнер-Маркевич, умный и деликатный начальник, благородный и все ясно понимающий, он выслушал нас стоя, глядя на телеграмму Улагая, лежавшую перед ним на столике. И потом, подняв глаза на нас, ясно произнес:
— Миша, ты прав. Как старший в чине, ты должен остаться на фронте, а полковник Елисеев поведет кадры дивизии.
Мы оба взяли руки под козырек, поняв это как точное его приказание.
248
Тимановский Николай Степанович — р. в 1889 г., гимназист-доброволец в Русско-японскую войну, георгиевский кавалер, офицерский экзамен (ок. 1906 г.). В Великой войне в 13-м стрелковом полку 4-й «Железной» стрелковой бригады, орден Святого Георгия 4-й ст., Георгиевское оружие (1916), полковник, командир Георгиевского батальона в Ставке (1917). Первопоходник, командир 1-го Офицерскою Марковского полка (с мая 1918 г.), генерал-майор (12 ноября 1918 г.), командир 1-й бригады 1-й пехотной дивизии, начальник Отдельной бригады в Одессе, Румынии (январь — апрель 1919 г.), начальник 1-й пехотной дивизии (2 июня 1919 г.), генерал-лейтенант, начальник Марковской дивизии (10 ноября 1919 г.), умер от тифа на ст. Чернухин Херсонской губ. 18 декабря 1919 г., похоронен в усыпальнице Екатерининского собора в Екатеринодаре.
249
Гейман Александр Александрович — р. 26 августа 1866 г., казак ст. Геймановской ККВ. Окончил Тифлисский кадетский корпус, 3-е Александровское военное училище (1885), Офицерскую стрелковую школу (1912). В Великой войне полковник, командир 14-го, 8-го, 2-го Е. И. В. Великой Княжны Ольги Николаевны Кубанских пластунских батальонов, генерал-майор (1916), начальник 3-й Кубанской отдельной пластунской бригады (1917). Во ВСЮР и Русской Армии, командир Майкопского отряда, начальник 2-й Кубанской отдельной пластунской бригады (с 15 ноября 1918 г.), генерал-лейтенант (1918). В эмиграции, умер в старческом доме в Великой Киекинде (Югославия) в 1939 г.
250
Флейшер Николай Алексеевич — казак ст. Дондуковской ККВ. Окончил Ставропольское казачье юнкерское училище. В Великой войне есаул 1-го Кавказского наместника Екатеринославского генерал-фельдмаршала князя Потемкина-Таврического полка ККВ (1916). В Добровольческой армии и ВСЮР, полковник, комендант Майкопа, расстрелян красными в Армавире в 1920 г.
251
Бабаев Иван Терентьевич — казак ст. Усть-Лабинской ККВ. Окончил Ставропольское казачье юнкерское училище. В Великой войне войсковой старшина 1-го Кавказского наместника Екатеринославского генерал-фельдмаршала князя Потемкина-Таврического полка ККВ (1917). Первопоходник, в Добровольческой армии и ВСЮР, полковник, в комиссии «офицерской чести» (1918). В эмиграции, умер в Греции после 1950 г.
252
Некрасов Александр Семенович — р. в 1891 г., казак ст. Николаевской ККВ. Окончил Михайловский Воронежский кадетский корпус (1911), сотню Николаевского кавалерийского училища (1913). В Великой войне подъесаул 1-го Кавказского наместника Екатеринославского генерал-фельдмаршала князя Потемкина-Таврического полка ККВ (на январь 1917 г.). В эмиграции в Югославии, войсковой старшина, в Русском Корпусе, умер в Германии в 1950 г.