Страница 88 из 113
В длинной кавалерийской шинели военного времени, своими полами она глубоко спускается до самых стремян всадника; шинель совершенно гладкая, на ней никаких походных ремней; на левом боку висит только одна легкая шашка; на голове мягкая фуражка защитного цвета; под ним легкий поджарый «дончак», почему-то гнедой масти и не высокий, может быть, два с половиной вершка, но не выше трех вершков росту. Конь идет короткой иноходью. Все у Мамантова «легкое» — и конь, и посадка в седле, и походный мундир. Природный кавалерист. За ним, рысцой на крупном рыжем донском коне, следует его конный вестовой. При Мамантове ни адъютанта, ни начальника штаба, ни ординарцев. Никакой внешней помпы. Все это вместе взятое только украшало в моих глазах донского героя, признанного таковым и красными.
«Пленные показали, что возвращение в ряды своего корпуса генерала Мамантова приподняло настроение казаков и дало им некоторый импульс для продолжения борьбы»,[230] — пишет красный командующий Егоров в своей книге.
Неослабевающим наблюдением проводил я его до тех пор, пока он не скрылся в длинной колонне казаков. Больше я его не видел. Это была первая и единственная встреча с ним.
В 10-х числах ноября 1-я Кавказская казачья дивизия сосредоточилась в селении Ольшанка или Волоконовка (точно не помню), севернее Валуйки. Здесь произошло некоторое перемещение старших начальников и переформирование полков. Сюда из Екатеринодара вернулся начальник штаба Шкуро, Генерального штаба генерал-майор Шифнер-Маркевич. Следствием этого было — генералы Шкуро и Губин немедленно же выехали в Екатеринодар, а в командование дивизией вступил Шифнер-Маркевич.
Генерал Шкуро, уезжая на Кубань, издал широковещательный приказ по корпусу, что «ввиду грозных событий он спешно выезжает на Кубань, чтобы поднять там ОБЩЕКАЗАЧИЙ СПОЛОХ».
Идея этого сполоха не указана, и нам, командирам полков, ничего не было известно — чем вызван такой спешный выезд Шкуро на Кубань? Одно нас возмутило, что он взял с собой в вагоны свой «Волчий дивизион», сила которого была равна любому полку дивизии, что-то около 250 казаков со многими пулеметами. Нам показалось, что Шкуро выехал со своими «волками» на Кубань «неспроста».
Появление генерала Шифнер-Маркевича восторженно приветствовалось всеми в дивизии. Все говорили о нем как о храбром и умном генерале и добром человеке. Я его совершенно не знал и не видел ни разу. Верхом он проехал по полкам, выстроенным в конном строю за селом.
Небольшого роста, чистенький, гладко выбритый, пухленький, как будто «нежный» на вид — он произвел на меня впечатление, как что-то игрушечное. Лицо его было нежно и совсем не боевое, «окуренное в боях», как принято говорить. Ему было 35–40 лет, не больше.
Поздоровавшись с полками, он произнес: «В тылу, на Кубани — раздавлена крамола! Власть перешла в руки военных! И теперь, на фронте, будет лучше!»
Какая крамола? где? у кого? — этого он не сказал казакам, и мы были в полном неведении. И лишь потом только мы узнали, что было арестовано несколько членов Кубанской краевой рады и один из них, священник Кулабухов, повешен.
Ничего не зная, по его предложению прокричать «ура!» этому событию, казаки, ничего не понимая, лениво прокричали короткое «ура!», а кому и почему — не знали даже и мы, командиры полков. А тому, что «на фронте будет лучше после этого», мы мало поверили. Нам-то здесь было гораздо виднее!
Первым приказом генерала Шифнер-Маркевича по дивизии было: «Ввиду малочисленности полкового состава, бригады сворачиваются в Сводные полки. 1-й и 2-й Хоперские полки образуют Сводно-Хоперский полк, под командой полковника Елисеева Феодора, а 1-й и 2-й Кубанские партизанские конные полки сводятся в Сводно-Партизанский конный полк под командованием полковника Соломахина Михаила. Отдельные функции по полкам отправляются только в хозяйственном отношении».
Свернувшись в два Сводных полка, дивизия имела около 600 шашек. При Сводно-Хоперском полку было что-то до 16 пулеметов. Полк был разбит на шесть сотен. 1-й дивизион, то есть:
1-ю, 2-ю и 3-ю сотни, составляли казаки 1-го Хоперского полка, а 2-й дивизион — 4-ю, 5-ю и 6-ю сотни — составляли казаки 2-го Хоперского полка. Полки стали достаточно сильными, но численность всей дивизии оставалась та же.
Новое молодецкое дело хоперцев
В группе сел севернее Валуйки, вдоль полотна железной дороги, наша дивизия держала фронт, чередуясь полками. Был конец ноября. Пехота красных, тесня нас, занимала одно село за другим. Села здесь были частые. Последние два села, занятые каждой стороной, разделял пустырь в 500–600 шагов. На улицах нашего села нельзя было показаться, даже и пешком. Обстрел села был нудный, но постоянный и нервировал казаков. Присутствие Шифнер-Маркевича ободряло казаков и вносило успокоение. Генерал был всегда спокоен, но при встречах с кем бы то ни было был очень разговорчив. Ежедневно приглашал нас, командиров полков, в свой штаб, угощал чаем и любил шутить. В нем совершенно не чувствовался тип того старшего начальника, перед которым надо «тянуться».
С полковником Соломахиным они были старые шкуринцы, оба носили волчьи папахи. Соломахина он называл «Миша, и ты», а тот его — «Ваше превосходительство». Меня он называл по фамилии, как совершенно неведомого ему.
Он знал в лицо и по фамилиям почти всех офицеров-шкуринцев первых боевых молодецких дел Шкуро и, встречая их, подавал руку запросто. А они, с почтительно-радостной улыбкой, только прищелкивали своими сапогами и сами первыми произносили: «Здравия желаю, Ваше превосходительство!»
Знал он и некоторых казаков. Казаки не шарахались от него, а старались попасться ему на глаза и первыми произносили приветствие: «Здравия желаю…»
Здесь ближе я познакомился со своим старым однокашником (по Майкопскому техническому училищу), теперь командиром Сводно-Партизанского полка, полковником Соломахиным. Он был отличный боевой офицер.
И вот, при таких внутренних взаимоотношениях трех лиц, на которых лежала боевая сила дивизии, мы находились тогда под методичным давлением пехоты красных.
Было очень снежно и холодно. Морозы сковали снег. Ночи были ясные и особенно холодные. Дивизия буквально висела на волоске в своем селе. И неоцененную услугу нам давали бронепоезда Добровольческой армии, в состав которой входила наша дивизия.
В одну из ночей мы ждали очередного наступления красных. В охранении, в полном своем составе, стояла 1-я сотня под командой есаула (фамилию не помню, но он был житель села Ивановка Баталпашинского отдела, старый шкуринец, приписанный в казаки). Ровно в полночь он решил захватить окраину села противника, чтобы там согреться, а может быть, и покушать горячего — как он потом доложил мне. Он занял окраину и донес мне, что при поддержке можно занять и все село.
Со Сводно-Хоперским полком, в конном строю, я поспешил к нему на помощь. Красные, не ожидая казаков, мирно спали в своих теплых хатах. При нашем приближении сторожевая сотня в конном строю бросилась по единственной улице села с диким гиком и со стрельбою вверх, словно на свадьбе, и нагнала такой страх на красных, что они, выскакивая из квартир, сдавались без боя.
За селом была захвачена рота с двумя пулеметами, стремившаяся остановить казаков. И пока на мое донесение прибыл генерал Шифнер-Маркевич и полковник Соломахин со своим Партизанским полком, Сводно-Хоперский полк уже согнал всех пленных вместе с шестью пулеметами. Это оказался батальон, силой около 400 человек, занимавший это село. Конница батальона и два пулемета успели ускакать в следующее село, отстоявшее в двух верстах.
Шифнер-Маркевич пешком обходит пленных, всматривается в их лица, расспрашивает — какой части? где другие части? кто командует? много ли у красных пушек, пулеметов? Он на месте творил живое дело, думал и решал. И все сам, один, во все вникающий и никого не ругающий, а только распоряжается, как хороший хозяин, который должен знать — что у него происходит в хозяйстве.
230
Егоров А. И. Указ. соч. С. 197.