Страница 107 из 113
Причина же всему была в том, что кубанский войсковой штаб мало считался с похвальными реляциями генерала Шкуро и все его представления офицеров в следующие чины откладывал.
Полк я принял 18 октября 1919 года, в дни печального оставления нами Воронежа. После этого пошло сплошное отступление всего фронта, когда было не до производства.
При начальнике дивизии генерале Губине о них и думать не нужно было. «Сонный штаб дивизии» на них бы даже и не ответил.
В середине ноября дивизию принял генерал Шифнер-Маркевич. Я ему доложил об обидной этой ненормальности, узнав все от адъютанта Жагара и «дерзкого» на слова хорунжего Галкина. А Шифнер-Маркевич, как бывший начальник штаба 3-го Конного корпуса генерала Шкуро, через которого прошли все эти представления, ответил мне так:
— Елисеев!.. Я это знаю. Все эти представления прошли через меня. Повторять их ни к чему. Надо только ждать. Все придет своевременно.
Генерал Шифнер-Маркевич был человек умный, благородный. И напоминать ему вторично — значило не доверять ему. Этого я сделать не мог.
Все это я рассказал, ответил на тост Жагара. Обида их была мне понятна, но она не относилась ко мне.
Собрав офицеров, как всегда, у себя в квартире, я сообщил им о своем отъезде из полка. Услышав, все потупились и молчат. Вижу — явная обида: «Секретно подготовил уход и сообщил как о свершившемся факте».
Душевная обида за свой полк: «Он ему недостаточно мил. Значит — не милы и… МЫ?! Вот тебе и «любимый и уважаемый» (?), а покидает нас так нежданно-негаданно. Не оценил нашей любви… не принял ее».
Вот только так молено было определить мысли офицеров, потупившихся передо мною. И это точно высказал так, почти дословно, хорунлеий Шура Галкин, самый умный и авторитетный среди них.
Я оправдывался, сказав им:
— «Хопры» плохо собираются. Но воевать надо. Я еду не в тыл, а на фронт, и мы еще встретимся.
Но при чем тут новая встреча, когда вынимается от них «сердце» — как подчеркнул кто-то из них тут лее.
— Господа и други! Вопрос решенный… Прошу принять его так, как он есть. Вас я люблю и не забуду. Путь от Воронежа и до Тихорецкой в седле, с вами — незабываемый. А если вам этого мало — то я извиняюсь перед вами, как уже не ваш командир полка, — закончил им.
Это их смутило и как-то по-детски удовлетворило.
— Позвольте сделать Вам проводы? — говорит Галкин;
— А мне позвольте «смотаться» в Минеральные Воды, к отцу, и привезти бочонок собственного вина для этого? — запальчиво говорит штабс-ротмистр армянин Тер-Аракелов, очень рябой? лицом, исключительно отчетливый по-кавалерийски, на бикирке которого были шашка и кинжал в массивном серебре.
Я позволяю «все»… Я объявил всем «полную свободную республику» в их действиях к проводам и этим под дружеские улыбки успокаиваю огорченные сердца своих боевых соратников «от Воронежа и до Кубани».
Кстати сказать, станица Невинномысская расположена на правом берегу Кубани, почему определение это фактически буквальное.
Как указал выше, я занимал большую залу богатого дома местного мукомола, иногороднего старовера. Моя узкая кровать стояла в углу и не нарушала и стиля залы городского типа, и вместительности. Здесь и был накрыт стол буквой «П» на тридцать персон — около двадцати офицеров и десяти сестер полка. Все заботы об этом взяли на себя сестры. Самая старшая среди них — умная, хозяйственная и авторитетная — была Евдокия Николаевна Колесник.[279]
Собрались. Настроение у офицеров такое, словно перед отъездом под венец невесты, и жаль ее, но это совершающийся факт. С этим надо примириться.
Полковые офицерские веселия у казаков почти все одинаковые — тосты и песни. Степень и красота их зависит от командира полка, традиций полка и состава офицеров. Наличные офицеры довольно хорошо пели. Застрельщиками веселия были полковник Тарарыкин, есаул Булавин, сотник Булавин и хорунжий Галкин. И все же у многих, и у меня лично, проскальзывала грусть — грусть разлуки.
Как всегда в таких случаях, много было тостов и пожеланий. Но, и как всегда, «всему бывает конец»…
Целой гурьбой, на многих санях, веселыми от выпитого, все двинулись на вокзал. Мои лошади были уже в вагоне, прицепленном к пассажирскому поезду. Верный урядник Тимофей Сальников своевременно позаботился об этом.
Со мной в санях несколько офицеров «в поэтическом беспорядке». Адъютант Жагар с кем-то скорчился у ног, за неимением места. Позади, на полозьях, ближайший мой духовный помощник хорунжий Шура Галкин и его друг, армянин Гари Авакьянц — милый приятный Гари. Они интеллигентные люди и отличные певцы и казачьих песен, и романсов. Они, словно преданные гайдуки, склонившись ко мне, своими нежными тенорами поют: «Не уходи, побудь со мною»… и мне от этого становится грустно.
Я еду только до Кавказской. Хочу и я наконец-то, как и все, хоть дня два провести в своей семье с родимой матушкой, с бабушкой, с четырьмя сестрами, с многочисленными племянниками и, может быть, с братьями-офицерами Андреем[280] и Георгием,[281] случайно могущими быть в станице с фронта. Вот какова была жизнь строевого офицера тогда.
С переживанием всех этих чувств, провожаемый офицерами 2-го Хоперского полка, часть своей души я оставлял в этом полку.
Под крики «ура!», под взмахи рук, папах и платочков сестер милосердия наш поезд двинулся на север, к станции Кавказская. Это было 30 января 1920 года.
О наградах (заключение)
Наш путь отступления от Воронежа и до Кубани был отрезком времени, в два с половиной месяца продолжавшимся, и был отрезком расстояния свыше одной тысячи километров.
Будучи мальчиком, когда я читал A.C. Пушкина «Путешествие в Эрзерум», где он писал, что путь от Воронежа и до Ростова он совершил на перекладных, в экипаже, — мне показалось тогда, что этот его путь был бесконечно длинным и утомительным. Мы же его, этот путь, с тяжелыми арьергардными боями совершили в седле. Многое в жизни относительно.
За это время, за эти арьергардные бои, уже с пониженным моральным настроением всех отступающих войск белых армий генерала Деникина — никто из офицеров 2-го Хоперского полка не получил повышения в чине, как и ни один казак полка не был награжден Георгиевским крестом или Георгиевской медалью. Думаю, что так было во всех полках нашей 1-й Кавказской казачьей дивизии.
Для незнакомых с положением по наградному делу сообщаю, что в Добровольческой армии генерала Деникина его приказом (выработанным положением) офицеры не награждались боевыми орденами за отличия, считая, что в Гражданской братоубийственной войне подобное награждение морально недопустимо.
Нижние чины всех рангов, до подхорунжих включительно, награждались за отличия Георгиевскими крестами и медалями. Так было и в Кубанском войске.
Награждать Георгиевскими крестами и медалями было право только командиров корпусов, по представлению подчиненных ему начальников.
Производство в офицеры, как и повышение в чинах, производилось главнокомандующим всеми Вооруженными силами Юга России генералом Деникиным. Исключение составляли Донское и Кубанское войска. В Донском войске, с атаманством генерала П. Н. Краснова с мая 1918 года и образованием своей самостоятельной Донской казачьей армии, право производства в офицеры и повышение в чинах войсковым кругом, конституцией Донского войска дано было войсковому атаману.
В Кубанском войске, по конституции Кубанского края, это право проведено было в жизнь только с начала 1919 года.
Как было в Терском войске — мне не известно.
После окончания Гражданской войны, уже за границей, во всех военных объединениях очень скоро были установлены нагрудные значки в память разных событий, в память пребывания в разных белых армиях и в разных отрядах. Установлены были значки полковые, батарейные, военных училищ, чины которых ими дорожат и гордятся. Мы же тогда, отступая, отбиваясь и уходя, совершенно не думали ни о наградах, ни о значках. Как не думали о производствах офицеров в следующие чины. Просто было не до этого. И в своем 2-м Хоперском полку, имея законную власть переименовывать казаков в высшие звания до вахмистра включительно, я, так сожалея теперь, никого не повысил, даже в приказные или в младшие урядники. Об этом тогда, повторяю, как-то и не думалось, как не думали и командиры сотен — поощрить своих подчиненных казаков.
279
Колесник Евдокия Николаевна — казачка ст. Суворовской, старшая сестра милосердия 2-го Хоперского полка ККВ (1919). В эмиграции жена есаула Е. В. Булавина, умерла в Касвиле под Нью-Йорком (США) в 1952 г.
280
Елисеев Андрей Иванович — казак ст. Кавказской ККВ. В Великой войне георгиевский кавалер (1915), окончил Телавскую школу прапорщиков, хорунжий 3-го Кавказского полка ККВ (на декабрь 1916 г.). Участник восстания казаков в Кавказском отделе ККВ (март 1918 г.), в Добровольческой армии и ВСЮР, войсковой старшина 1-го Кавказского полка ККВ (1920), в апреле 1920 г. при капитуляции Кубанской армии под Адлером — Сочи попал в плен. В лагерях, расстрелян красными вместе с сыном в 30-х гг.
281
Елисеев Георгий Иванович — р. в 1896 г., казак ст. Кавказской ККВ. В Великой войне вольноопределяющийся 1-го Кавказского наместника Екатеринославского генерал-фельдмаршала князя Потемкина-Таврического полка ККВ (1916), окончил Тифлисское пехотное военное училище (1917), хорунжий 2-го Черноморского полка ККВ в Персии. Участник восстания казаков в Кавказском отделе ККВ (март 1918 г.), в Добровольческой армии и ВСЮР, сотник Корниловского конного полка (1919), в Русской Армии, есаулом того же полка погиб в Таврии в июле 1920 г.