Страница 100 из 113
И эту массу войск, главным образом конницу, выставили только три области, пусть только из 16 губерний южной России, самой богатой и многонаселенной. И на 42 миллиона населения казаков было около 4 миллионов.
И эти области были казачьи. И ореолом славы и напряжения было войско Донское, сумевшее создать свою Донскую казачью армию и два года держать главный фронт, на который, как выразился в печати выдающийся войсковой атаман Всевеликого войска Донскою, генерал Петр Николаевич Краснов,[267] «вся красная Русь идет на Дон».
И Донское войско отразило натиск красных армий. И недаром в их войсковом гимне поется:
И заканчивается такими горделиво-призывными строками:
Генерал Деникин пишет: «На главном театре — по Дону и Салу — к началу января 1920 года было сосредоточено 54 тысячи бойцов и 289 орудий. Из них:
— Донская армия — 37 тысяч.
— Добровольческий корпус — 10 тысяч.
— Кавказская армия — 7 тысяч».[268]
Из этих цифр видно, что Донская армия уменьшилась только на одну четверть своего состава, Добровольческая и Кавказская армии уменьшились ровно наполовину. К сему надо пояснить, что, по сводке Донской армии, в Добровольческий корпус генерала Кутепова входил Сводный Кубано-Терский корпус генерала Топоркова в 1580 шашек при 16 орудиях и 96 пулеметах, «выделенный из состава Кавказской армии в резерв Главнокомандующего»,[269] как пишет сам генерал Денинин.
К этому времени малочисленные 2-й Кубанский конный корпус генерала Науменко и наша 1-я Кавказская казачья дивизия генерала Шифнер-Маркевича были уже на Кубани для усиления своих рядов и в сводку фронтовых частей не входили.
Не имея своей Кубанской армии, наше войско было разбросано своими дивизиями и полками, как и Терское войско, по разном фронтам.
Отход дивизии по Кубани
Дивизия в станице Кущевской. Она переполнена тыловыми войсками, обозами, бесчисленными беженцами. Невообразимая грязь кубанского чернозема на улицах. Она буквально по колена лошади-. Станица большая и богатая.
С учения возвращаются казаки-малолетки. Их свыше полусотни. Под ними молодые, хорошо упитанные и отлично вычищенные строевые кони. Они просят повода. Против наших казаков «от Воронежа» эти казачата-малолетки выглядят просто мальчиками. Милые безусые лица, еще не видавшие горя и порохового запаха боя. Мне их стало жаль, севших в седла, в казачий строй в такую лихую годину. Но они были бодры и веселы, не зная, что их ждет «завтра».
Переночевали. Дивизии приказано перейти в станицу Шкуринскую. Идем. Кругом равнинное снежное поле. Тишина.
Вошли в станицу. Разведя полки по квартирам, спешу в свой штаб полка. Широкий двор. В нем амбар, сараи, базы для скота. Большой дом. Двор зажиточный, но «по-степному», то есть примитивно все в нем.
Въехав во двор, слез с седла. И вдруг ординарцы доложили, что сена и зерна для лошадей хозяин не дает даже и за плату, не говоря уже о пище для казаков. Это меня больше чем возмутило.
— Ты кто таков? — спрашиваю молодого хозяина, вызванного мною.
— Хозяин… а што? — отвечает он мне по-мужичьи.
— Сколько тебе лет? — желая узнать его возраст.
— А зачем Вам?., ну, двадцать четыре, а што? — немного смущенно отвечает он, видя мой строгий вид и какую-то подозрительность в моих вопросах.
— Так, значит, ты казак 1-го Запорожского полка?., почему же ты не в полку?., почему ты не на фронте, когда твой год призван?.. Ты, значит, дезертир? — закончил я свою тираду грозных слов.
Он сразу же «все понял», потупив глаза вниз. В это время подошел его старший брат, казак лет тридцати пяти. Отец у них умер, и он в хозяйстве «за отца». Это был крупный белолицый мужчина с рыжей бородкой, подстриженной «лопаточкой». Безусловно, он был служивый, возможно, что не только урядник, но урядник Конвоя Его Величества, так как говорил чисто по-русски и имел хороше обращение.
— Почему твой брат не в полку? — спокойно, но твердо спрашиваю его.
— Он в отпуску, господин полковник… — отвечает «брат за отца» и тут же очень внимательно добавляет: — А если что Вам надо из фуража иль покушать, то все у нас есть. Пожалуйста, располагайтесь как дома.
— Иди отпусти сена и зерна! — говорит он своему младшему брату тоном приказания и, видимо, лишь для того, чтобы убрать его с моих глаз.
Так нас встретила вторая кубанская казачья станица — своих строевых братьев-казаков, отошедших в седле и с тяжелыми арьергардными боями от самого Воронежа. И если крестьяне русских губерний по пути нашего отступления всегда безотказно давали казакам просимое, за что сотни и расплачивались, то здесь, в своем краю, отказ казака казаку был совершенно недопустим. В таких случаях я был строг и определенен. И своих строевых казаков в обиду не давал. Потом опишу и другие подобные случаи по ходу событий.
Дивизию почему-то перебросили дальше на запад, в станицу Конеловскую. Здесь были тыловые части и обозы корпуса генерала Кутепова. Я был на одном из собраний старших начальников, не выше чина полковника. Как о них сказать? По-моему, их смущало пребывание в казачьей станице. Здесь нельзя им было чувствовать себя «хозяевами положения», как это было в русских губерниях, в селах, при полном бесправии и крестьян, и старост сел, деревень.
Здесь, в доме хозяина-казака, даже и у женщин-казачек надо все просить, спрашивать. А станичный атаман!.. Это не был боязливый староста села. Он был всегда из видных урядников, серьезный, умный, хозяйственный и довольно пожилой. Он всегда в черкеске, при погонах подхорунжего и при шашке с офицерским темляком. Он был по выбору всей станицы военно-администратИвным главой десяти-пятнадцати-двадцатитысячного населения станицы. Бывали станицы и до сорока тысяч населения. Как такому маститому атаману сказать «ты» или «я тебе приказываю!». Да он такого приказания и не исполнил бы. Добровольцы были словно сняты с высокого пьедестала.
Атаман Конеловской станицы, бородатый урядник лет пятидесяти, небольшого роста, широкий в плечах, спокойный и заботливый для нужд войны, он был замучен подводной повинностью для передвигающихся частей. В Конеловской простояли несколько дней. Я не раз был в станичном правлении, и мне было очень жаль этого доброго и заботливого атамана-казака.
Дивизии приказано было идти на станцию Тихорецкая через Уманскую и Павловскую станицы.
Дивизия выступила. Самый тяжелый путь был до Уманской. Здесь было мало снега, и потому обозы потонули в липкой грязи. В дороге брошены все сани. В станицу вошли вечером. Она удивила нас своим городским видом, постройками в центре. Нарядное и вместительное станичное правление, школы и, как редкость на Кубани, главная мощеная улица.
«Неужели и сюда дойдут большевики, в эту прекрасную казачью станицу?» — думал я, рассматривая хорошие нарядные дома богатых казаков, крытые цинковым железом.[270]
На следующий день дивизия двигается в станицу Павловскую. Проходим небольшую Атаманскую станицу и вышли за околицу. Влево от нас, в стороне, идет казак в черкеске. Он остановился, взял винтовку к плечу и выстрелил в сторону станицы. Это меня возмутило. Нажав коленями на тебеньки седла, вихрем подскочил к нему и крикнул:
— Ты почему стреляешь — такой-сякой?
Казак повернулся ко мне лицом, спокойно посмотрел на меня и отвечает:
267
Краснов Петр Николаевич — р. 10 сентября 1869 г. в С.-Петербурге, казак ст. Каргинской ВВД, сын генерала. Окончил Александровский кадетский корпус (1887), Павловское военное училище (1889), Офицерскую кавалерийскую школу, вышел хорунжим в Л.-Гв. Атаманский Наследника Цесаревича полк, полковник (19 марта 1910 г.), командир 1-го Сибирского атамана Ермака Тимофеевича полка СибКВ (23 июня 1911 г.). В Великой войне командир 10-го Донского казачьего полка, генерал-майор (2 ноября 1914 г.), командир 3-й бригады Кавказской Туземной конной дивизии (с 1 апреля 1915 г.), командующий 2-й Сводной казачьей дивизией (16 сентября 1915 г.), 1-й Кубанской казачьей дивизией (10 июня 1917 г.), 3-м кавалерийским корпусом (24 августа 1917 г.), орден Святого Георгия 4-й ст. (30 декабря 1915 г.). Войсковой атаман ВВД (4 мая 1918 г. — 2 февраля 1919 г.), генерал от кавалерии (26 августа 1918 г.), в Северо-Западной армии (22 июля 1919 г.). В эмиграции в Германии, Франции, во Второй мировой войне начальник Главного Управления Казачьих Войск (31 марта 1944 г. — май 1945 г.), выдан в СССР, казнен 16 января 1947 г.
268
Деникин А. И. Указ. соч. Т. 5. С. 268.
269
Там же. С. 264.
270
По установлению советской власти, станица Уманская, как и многие другие на Кубани, в 1932 г. была занесена на «черные доски». Это означало немедленное прекращение подвоза товаров, всякой торговли — с закрытием магазинов и вывозом из них всего «до последнего гвоздя», взыскание «всех долгов». Станицы окружались войсками Красной армии и ОГПУ, превращались в резервации (никого не впускали и не выпускали) и обрекались на голодомор. В дальнейшем станицы заселялись красноармейцами и сотрудниками НКВД.
Дабы стереть всякую память о казачестве, станицы переименовывались. Уманская до сих пор носит имя Ленинградская. По подсчетам командования германских войск, пришедших в 1942 г. на Кубань, казаков там насчитывалось лишь 10 процентов.