Страница 9 из 58
Сладков ходил в городскую управу, ему там сказали, что население относится с симпатией к итальянцам, но немцев ненавидит; прощают им многое — и грабежи, и реквизиции хлеба и скота, но не прощают, что они увозят молодёжь в Германию на работы. Ещё не прощают, что немцы публично бьют народ: «Да, нас подвергали в Чека пыткам, но публично не били!»
Хозяин мой и его старший брат работали на мельнице при советах и при немцах. Кто-то на них донёс и их посадили — хозяина, его старшего брата и сапожника Петьку. Держали девять месяцев, при допросах били: приходит здоровенный тип и обращается по-русски: «дед, мы тебя сейчас будем бить» — и бил мешочком, наполненным песком. Потом их отпустили, так как немцы решили изменить свою тактику на более гуманную, но эта мера слишком запоздала. Стали даже закрывать глаза на то, что рабочий проносил немного отсевов и даже муки.
В доме несколько комнат, мы с Селивановым занимали одну, а в соседней комнате ежедневно были совещания: хозяин, его брат и сапожник Петька. Они выпивали бутылки две самогона и обсуждали вопрос — как им убить доносчика. Нас они не стеснялись, так как доверяли, а нам безразлично — это их семейное дело. Меня они посвящали во все свои тайны. Сапожник Петька много раз приглашал зайти к нему в гости и выпить, но я упорно отказывался. Брат хозяина, старше лет на десять, очевидно, в наше время служил в Красной армии. Как-то раз он мне заявил, что «при кровавом Николашке рабочие жили плохо, а при советской власти был чуть ли не рай на земле». Я только посмотрел на него, вижу, что собеседники его не поддерживают, и ничего ему не сказал. Таких типов больше мне встречать не приходилось, так как народ питал звериную ненависть к «народной власти». Большинству уже довелось сидеть в сталинских концлагерях. Одни сидели, другие сидят, третьи будут сидеть…
Пошёл погулять по снегу, морозу, увидел, как немецкие солдаты спиливают верхние толстые ветки на двухсотлетних екатерининских липах. Я знал Екатеринослав раньше — от вокзала шёл длинный Екатерининский проспект, обсаженный огромными старыми липами. Был огромный памятник Екатерине Второй, такие же памятники я видел в Екатеринодаре и в Нахичевани на Дону, населенной армянами. Конечно, при советах всё это было снесено. А во время войны кое-где ещё валялись неубранные остатки памятников «отцу народов».
Как полагается, в тылу от бездействия стали распространяться панические слухи: Иванов и Фиалковский уверяли, что нам придётся бежать, бросив всё наше имущество. У нас, испанцев, имущества никакого, а у Фиалковского — два огромных мешка в рост человека.
Комендант этапа получил распоряжение от уффичио: подполковник Риччи отзывается в Рим (мы по наивности полагали, что его отдают под суд за тёмные сделки, не соответствующие званию офицера), подполковник Белевский получает отпуск в Италию, с ним едет Иванов, а остальные прикомандировываются к штабу корпуса, находящемуся здесь в Днепропетровске.
Красные танки сделали налёт на Гришино, но были отбиты. Хозяева вернулись с базара и сообщили нам потрясающие цены: ведро картошки (полпуда) стоит 400 рублей, курица — тысячу, пуд муки — две тысячи рублей. На этапе кормят рисом с консервами. Ходили в штаб корпуса представляться командиру корпуса: каждый брал под козырёк и называл чин и фамилию (я — соттотененте Габриэли). Штаб корпуса на днях эвакуируется в Киев, нас обещают отправить туда в первую голову. Мы должны являться в штаб в 11 утра и 7 часов вечера.
Селиванов наведался в железнодорожную больницу— ему прописали очки и предложили сделать бесплатно зубные челюсти: для итальянцев делают всё бесплатно, так как они хорошо относятся к населению. Мне рассказывали, что при раздаче пищи немцам из котла собирается около кухни голодный народ, а немцы после раздачи выливают остатки на землю. Итальянцы же охотно раздают остатки пищи, и можно видеть около итальянской кухни человек тридцать русских с посудинами. Когда итальянский полковник узнал, как немцы обращаются с голодным населением, то приказал готовить лишнее, чтобы раздавать народу. Жители относятся к итальянцам с жалостью: куцые шинельки, вид непрезентабельный, недоедают. «Ну какие же это солдаты? Им бы около мамы сидеть…» А немцы все хорошо одеты, подтянуты, откормлены. И зачем Муссолини влез в эту войну? Да ещё так некрасиво: когда в 1940 году французы были разбиты, то Муссолини полез на Францию (ударил в спину), французы защищались от всей итальянской армии несколькими батальонами альпийских стрелков и их не пустили. В 1916 году австрийцы нанесли поражение итальянцам на Изонцо несколькими дивизиями старых резервистов и Россия для спасения «союзничков» была вынуждена тогда начать брусиловское наступление. Говорят, что Гитлер был против вступления Италии в войну: если бы она осталась нейтральной, то Муссолини смог бы задавать тон всему миру.
На базаре цены растут: подсолнечное масло — 600 рублей литр, картофель — 450 рублей пуд, стакан темной соли — 50 рублей. Рабочий получает у немцев 300–400 рублей в месяц и, кажется, суп.
Немцы отпустили итальянцам 120 тонн бензина и обещали поезда для эвакуации итальянской армии в Киев и дальше. Говорят, что в Днепропетровск приехал Гитлер — около вокзала арка.
У моих хозяев стоит в комнате огромный платяной шкаф с резьбой, с тремя дверцами. Три или четыре воскресенья подряд (когда мы были в Екатеринославе) из деревни приезжали какие-то хорошо одетые муж и жена торговать этот шкаф: давали 3 тысячи, хозяева хотели 3500 рублей. Пока торговались, выпивали две или три бутылки самогона с закуской, и, наконец, хозяева уступили 250 рублей, но к соглашению не пришли. Хозяева жаловались мне на покупателей, я и говорю им: вот вы торгуетесь из-за 250 рублей, а сколько бутылок самогону вы выпили с ними? Хозяин говорит, что, мол, «с хорошими людьми приятно поговорить»… Русская психология. А самогон стоит 300–400 рублей бутылка…
15 февраля 1943 года. Сегодня день нашего отъезда из Екатеринослава, где мы прожили с месяц. Попрощались с милыми хозяевами, которые о нас заботились, как о родных. Накануне нам устроили баню: хозяйка нагрела воды, налила в огромный железный чан, и мы вымылись в тёплой хате. Хозяйка нам и бельё выстирала: купили ей кусок мыла — снаружи мыло, а внутри огромная дыра. Вот жулики!.. В рот пальца не клади. Нашли мальчишек с саночками, хозяин помог погрузить на них наши «гробы» и брезентовые мешки с замочками, потом долго стоял у ворот и смотрел нам вслед. У нас же нечем было даже его вознаградить, кроме спасибо за всё. Приглашал нас, если война кончится благополучно, посетить его, обещал нам стол и дом.
Привезли вещи к дому, где помещался штаб корпуса. Там уже было несколько русских переводчиков. Поели хлеба с консервами, которыми нас угостил Морини (Поморский, молодой сербский офицер, русский, окончил военное училище в Белграде, был в плену у итальянцев — ибо русские честно защищали Сербию до последнего). Очень любезный господин. Он ездил в командировку: должен был отвезти в казачий отряд продукты из интендантства, но поручения выполнить не смог и сам еле спасся. Продукты привёз обратно, не забыв и себя.
Около двух часов дня подошёл автомобильный транспорт, отправлявшийся в Киев на погрузку в Италию. Огромные понтоны, каждый на двух платформах. Итальянская армия по ним переправлялась через Днепр. Рядом с шофером в кабинке сидит старик Селиванов, закутанный шарфом. Мальчишки на улице смотрят и смеются: «Гляди, поп сидит!..» Так за ним и осталось прозвище «поп», но, чтобы не позорить русского имени, мы на вопросы отвечали, что это польский ксендз. Он нам в печёнках сидел. Он сразу же нам заявил, что приехал сюда, чтобы занять пост губернатора. Сам из бывших социалистов, в Константинополе был учителем музыки (скрипка). У него были необычайно длинные пальцы, и он устраивал представления: показывал, например, как Маргарита идёт к Фаусту и как возвращается от него — очень забавно. Его из Рима возили даже в Фраскати, в какой-то аристократический салон показывать «ловкость рук», был большой успех.