Страница 117 из 122
– Адмирал от меня далеко и ему виднее, что и как делать!
Когда ж, наконец, Петербург решился заменить несговорчивого Толстого, то, отъезжая из Тюильри, Толстой, получив напоследок очередное послание Сенявина, довольно потирал руки:
– Славно их Митрий Николаич отделывает, под первое число! Знай наших!
Уезжая, Толстой впервые позволил себе прилюдно улыбнуться. Об улыбке посла немедленно доложили императору.
– Это неспроста! – покачал головой Наполеон. – Если Толстой заулыбался, значит, где-то русские подложили нам хорошую свинью. И я знаю где – на Средиземном море!
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Пока в делах военных и политических в который уже раз решались судьбы мира, тюремная жизнь в печально знаменитой стамбульской Баньи текла своим чередом: голод и избиения, унижения и казни. Однако, несмотря на все это, команда «Флоры» дружно и стойко держалась.
Однажды в один из майских дней со стороны Босфора внезапно послышался гул отдаленных раскатов. Вначале никто не понял, выстрелы это или гром. Узнать что-нибудь определенное тоже было невозможно, однако именно с этого дня отношение стражи к русским пленникам ухудшилось резко. Начались мелочные придирки, за каждой из которых следовали жесточайшие избиения. Моряков совершенно перестали кормить. Не выдержав, Кологривов высказал свои претензии колченогому Мехмеду и потребовал от него улучшить питание и прекратить издевательства. Мехмед лишь зло оскалил свой беззубый рот:
– Самим скоро нет хлеба! Сеняфин пуф-пуф, и хлеба нет!
То, с какой ненавистью произнес начальник тюрьмы имя русского адмирала, тотчас все прояснило. Кологри-вову было теперь совершенно ясно, что причина в столь злобном отношении к морякам имеет под собой вполне реальную почву, а именно успешный бой Сенявина с турецким флотом где-то вблизи Дарданелл, разгром турок и, как следствие этого, установление продовольственной блокады. Что ж, новость, стоила, чтобы за нее пострадать!
– Вне всяких сомнений, Дмитрий Николаевич перерезал туркам все продовольственные артерии и берет султана измором. Так делали в свое время и граф Орлов со Спиридовым. Тактика проверенная и верная! – прикидывали возможные варианты происходящего офицеры.
– Дали, видать, наши гололобым перца! – радова лись матросы. – Знать, не зря голодаем!
Спустя еще несколько суток в одну из ночей, когда все уже спали, внезапно за стенами тюрьмы началась беспорядочная ружейная пальба и отчаянные крики. Следом за этим в тюрьму приковылял трясущийся от страха Мехмед.
– Открывайте ворота! – кричал он испуганным стражникам. – Визирь велел принимать избиваемых!
Ворота отворили, и в Баньи хлынула спасающаяся от янычарского разгула толпа греков, армян и евреев. Скоро их набилось в тюрьму столько, что стража едва смогла запереть за всеми двери.
Армяне и греки рассказали, что Сенявин уже с марта находится в Дарданеллах и держит в жесточайшей блокаде Константинополь, прекратив все перевозки от Венеции до Египта. В городе начался самый настоящий голод, а затем и погромы. Взбунтовавшиеся янычары потребовали от султана выслать флот против русских. Султан флот выслал, но Сенявин его разбил и сжег. Теперь янычары взбунтовались окончательно. Сорок тысяч собралось вчера вечером на батарее в Топ-хане, требуя от султана выдать им для расправы всех министров и визиря.
– Мы заставим их жрать собственные потроха1- кричали янычары, потрясая ятаганами. – Мы посадим себе на трон нового достойного султана!
На пути в Топхане озверевшие слуги ислама рубили всех, кто попадался им на глаза. В первую очередь, разумеется, христиан, а заодно с ними евреев. Испуганные обыватели, хватая жен и детей, бросились искать спасения в тюрьме. В эту тревожную и кровавую ночь в Константинополе и тюрьме никто не спал. К утру беспорядки несколько стихли, страсти улеглись, и жители покинули мрачный колодец Баньи.
Однако, как оказалось, мятеж не прекратился, а, напротив, только начал разгораться по-настоящему. Минуло еще несколько дней, и один из стражников проболтался, что янычары перебили в ту памятную ночь всех министров султана. Одного из них предприимчивые евреи якобы согласились спасти за очень большие деньги. Одев спасаемого в еврейское одеяние, они положили министра в гроб и понесли с плачем и рыданиями за город к своему кладбищу. Янычары, однако, каким-то образом разузнали об обмане. Настигнув «похоронную» процессию, они тут же на месте изрубили в куски всех ее участников, а прятавшегося в гробу министра, закопали живьем в том же самом гробу. Но главное все же заключалось в другом: янычары свергли султана Селима Третьего, который уже сам брошен в темницу. А новым султаном провозглашен его юный племянник Мустафа Четвертый. Этому известию пленники радовались откровенно: – Ну и адмирал!… Ну и Митрий Николаич..
– Ведь его здесь никто еще и в глаза не видывал, а, гляди, какая полундра приключилась… Самого султана свалил! Знай наших!
Но, вопреки ожиданиям пленников, для них с переменой турецкого падишаха не изменилось ровным счетом ничего. Снова потянулись томительные и однообразные дни. Голодные, скорее похожие на скелеты, чем на людей, в кровоточащих ранах от кандалов, матросы и офицеры едва волочили ноги. Кологривов попытался было как-то через монаха грека обратиться к иностранным посланникам с просьбой походатайствовать хотя бы о расковывании от кандалов. Посланники деликатно промолчали. Что оставалось делать после этого пленникам? Ничего, кроме как горячо и усердно молиться о даровании побед российскому флоту и войску.
Со временем все чаще и чаще люди стали впадать в полнейшую апатию. Участились голодные обмороки. Когда же тюремщики заявлялись в Баньи, чтобы увести на казнь очередного уголовника, со всех сторон след уводимому неслись голоса сожаления:
– Уж скорее бы и нас топором по шее! Сколько ж можно терпеть да страдать! Невмоготу более!
Поэтому, когда 27 августа ночью внезапно отворились ворота и в тюрьму ворвались несколько сотен янычар и пленников стали спешно будить, многие даже обрадовались:
– Ну вот, кажется, и мы дождалися своего часа смертного! Вот и к нам пришел красный праздничек!
Капитан-лейтенант Кологривов остался командиром, не потеряв присутствия духа. Подчиненных своих он подбадривал:
– На колени пред палачами не падать и слез нелить. Мы моряки расейские, а потому и встретить свой смертный час должны, не уронив своей чести флотской!
– Да с чего нам-то слезы лить? – невесело усмехались выходящие во двор офицеры и матросы. – Уж не по этой ли жизни скотской?
Узнав о возможной казни особенно почему-то обрадовался доктор Гейзлер. Нахлобучив на голову свою неизменную треуголку, он начал будить своего товарища по кандалам матроса Сидоренко, радостно крича тому на ухо:
– Пора вставайт, Ванья! Сичас нам будут немного резайт головка!
– А пусть прямо тута и режут! – загремел цепью полусонный Сидоренко. – Чего будить-то зазря!
Пленников выгнали в тюремный двор. Вперед вышел секретарь французского посольства.
– Поздравляю вас всех, – сказал он со значением. – Только что нами получено известие о заключении мира между Россией и Францией и о начавшемся перемирии между Россией и Турцией. Я счастлив первым поздравить вас с освобождением!
Офицеры быстро перевели все сказанное французом матросам. И те, и другие некоторое время стояли безмолвно, не осознав до конца случившегося. И только затем грянуло дружное «ура». Все обнимались и целовались, смеялись и плакали. Глядя на эту бурю чувств, заулыбались даже стражники и приковылявший на своих костылях Мехмед. Затем пленников расковали. Секретарь посольства попросил Кологривова, как старшего по званию, отделить русских от остальных. Пользуясь всеобщей неразберихой, капитан-лейтенант тут же поставил в общий строй с моряками, драгунами и казаками более полутора сотен томившихся в тюрьме греков и армян, которых француз тут же записал в свой список как русских, а потому, безусловно, подлежащих немедленному освобождению.