Страница 28 из 53
Автобус выгрузил делегацию в одном из предместий, в поселке учебного подразделения какой-то крупной компьютерной фирмы, арендованном организаторами на время проведения конференции, а нас троих еще добрый час вез в самый центр города, в отель. Соболев дремал в двух своих креслах. Девушки, пользуясь моментом, опять занялись ласками, только теперь удовлетворение получала Катька. Мне поневоле пришлось прервать свои мрачные размышления и принять участие в девичьих играх. Шофер, давно обангличанившийся выходец из Марокко, аккуратно вел громоздкую машину сквозь туманную морось древних улиц, и понятия не имел о происходящем в салоне.
Когда машина, наконец, подрулила к козырьку парадного входа отеля, все уже кончилось. Катька подтягивала чулки и поправляла юбку. Я подводила губы. Соболев, пыхтя, пробирался по проходу к шипящей двери. Снаружи с энтузиазмом исполнял роль квартирмейстера генеральный представитель нашей фирмы при консорциуме Ашот Сергеевич Саркисов. Послушные его руководящим телодвижениям, шитые золотом бои в круглых гостиничных тюбетейках перли ко входу неподъемный соболевский чемодан и наши с Катькой скудные девичьи пожитки.
– Ашотик, дорогой, здравствуй, как у нас дела? – вопрошал Соболев, сгружая себя с автобусных ступенек на розовую брусчатку.
– Все в порядке, Михаил Александрович, здравия желаю! Апартаменты готовы, ужин через полтора часа, в девятнадцать ноль-ноль по местному, в ресторане, стол заказан. Коллмэн с женой подъедут, он сейчас в офисе, утром прилетел. Устраивайтесь, а я их встречу. Здравствуйте, Екатерина Аркадьевна! Я потрясен, вы, как всегда, прекрасны, даже после такого утомительного путешествия! Позвольте, я подам вам руку! Чмок. Машенька, мое солнышко, привет, сколько лет, сколько зим! Наконец-то опять вместе работаем! Чмок. Спасибо, дорогой, ты свободен. Держи.
Последняя фраза относилась к марокканцу. Ашотик не потрудился произнести ее по-английски. Перекочевавшая в черную руку бумажка оказалась достаточно ясным сигналом к отправлению, и, коротко прошипев дверью, лоснящаяся под дождем сигара поплыла вниз по узкой улочке в сторону Темзы.
…Мой скромный, но приличный номер оказался всего лишь этажом выше апартаментов босса. Мальчишка, получив свои пенни, оставил меня одну. Думать ни о чем не хотелось. Стоя под душем, упершись руками в прозрачную круглую стенку и наблюдая стекающую по животу воду, я улыбалась и вспоминала, как дрожала в моих руках Катька. В голове пусто. Что дальше – плевать. Я давно так не влюблялась, как сегодня. И надо же, влюбилась в женщину. Следовало бы подумать, как отнесется к нашей связи Соболев, но не думалось. Не отпускала сладкая тягучая смесь ощущений греха, близости, тепла, влаги и неизвестности. Минуты бежали за минутами, а я все так же стояла и бездумно любовалась танцем бегущих по животу струек.
…Ричард Коллмэн, исполнительный директор консорциума с американской стороны, его пластмассовая американская жена и Ашот Сергеевич Саркисов ожидали нас за круглым столом на шесть персон в полумраке привилегированной выгородки недалеко от сцены. Свободных мест в ресторане почти не оставалось, небедный народ активно поглощал деликатесы и обсуждал свои деловые и неделовые проблемы. Концерт еще не начинался. Дежурная компания негров в снежных фраках лениво поливала зал бесконечным коктейлем из саксофонных вывертов, бамканья толстых контрабасных струн и рояльных диссонансов. Завидев нас через весь зал поверх фонтанных всплесков, Ашотик вскочил, побормотал что-то супругам Коллмэн, и в обход фонтана и жующего партера понесся перехватить нас у метрдотеля. Мы шли к столику вслед за непрерывно тараторящим Ашотом и чувствовали на себе взгляды зала. Зрелище действительно впечатляло. Гигантский Соболев, в смокинге и с соответствующе гигантской сигарой в углу рта, вел нас с Катькой под ручки, ее – слева, меня – справа. И без того миниатюрные, мы по контрасту с ним выглядели просто как русалки рядом с левиафаном. Но мужики все-таки смотрели на нас с Катькой, а не на Соболева. Их манил свет наших тел и наших бриллиантов. Им, лысым, невдомек, что на мне Катькино запасное колье. Зато все остальное мое. И мелькавший в вырезе платья на спине треугольничек в том месте, ниже которого можно смело рассуждать о ягодицах. И мелькавшее же в вырезе спереди золотое колечко, проколотое сквозь складку кожи над ямочкой пупка. И маленькая цветная тату на правом плече. И подпирающие мягкий лиф прелести. А Катька – так та просто шла голая. То, что называлось ее вечерним платьем, стоило кучу баксов и служило исключительно для оповещения всех окружающих о нежелании хозяйки носить трусики. Об отсутствии остальных деталей одежды оповещать не требовалось. Ко всему этому – наши чисто русские физиономии, которые цивилизованный мир за последние годы стал узнавать с первого взгляда, как бы ему это ни было противно. Ну просто хоть картину пиши: «Новый русский с женой и любовницей в английском ресторане».
Оставив зал приходить в себя и доглатывать застрявшую в глотках телятину, наша процессия подгребла к столику, озаренному немеркнущим светом американских зубов. Соболев, сильно переигрывая, долго строил из себя посконно-русского купца-мецената, лобызал и тискал беднягу Коллмэна, прикладывался к ручке и губкам его миссис, не садясь, хлопал первую рюмку «за моего дорогого друга Ричарда и его прелестнейшую супругу». Бросаемые при этом красноречивые взгляды и щедрые взмахи полной рюмкой не оставляли места для перевода, поэтому я пока помалкивала. Помятый друг Ричард, спавший прошлую ночь в самолете и весь день утрясавший последние проблемы перед конференцией, с ужасом начинал понимать, что его сейчас будут поить. Соболева он тоже знал достаточно хорошо и давно.
Пока Соболев ломал комедию, Ашотик представил нас с Катькой слегка ошалевшей и не знакомой с народными русскими обычаями миссис Энн Коллмэн, никак не решавшейся сообразить, с кем из двух сопровождавших громыхающего русского голых красоток ей следует целоваться, а с кем здороваться за ручку.
Наконец, все слегка улеглось. Лица африканской национальности на эстраде возобновили свои акустические эксперименты. В зале восстановился ровный гул голосов и жующих челюстей. Мы расселись по часовой стрелке по десятиминутным секторам в тщательно продуманном коварным Ашотиком порядке: блокированный в углу выгородки печальный Коллмэн, ни черта пока не соображающая Энн, хищница отряда кошачьих Катька, милейший Ашот Сергеевич, скромная переводчица я и, наконец, фонтанирующий российским обаянием Соболев.
Налетели официанты с холодными закусями «а-ля рюс». У Соболева возник естественный тост «за встречу». Жалкая попытка Ричарда отполовинить оказалась пресечена решительно и бескомпромиссно. Его лепет про завтрашнее открытие конференции, вступительное слово, совещание и свежие головы я, конечно, перевела, но только потому, что получаю за это деньги. Профессиональный долг, так сказать. Краем глаза я при этом наблюдала, как по ту сторону стола чокаются полными рюмками Катька и Энн. Катька пьет неторопливыми глотками, оттопырив наманикюренный мизинчик. Энн пытается не утратить улыбки и вежливо отхлебывает пятидесятифунтовой, по местным ценам, русской водки. Катька на ломаном английском поясняет, что так не полагается, приводя в пример себя. Энн, вздохнув, после трудных внутренних колебаний хряпает рюмку до дна и вслепую шарит по столу в поисках вилки. Катька подсовывает ей под нос предусмотрительно наколотый хрустящий огурчик. Покатилось.
Через полчаса, когда на эстраде появляется оркестр, и пухленький джентльмен начинает нести в микрофон всякую околесицу, перемежаемую взвываниями оркестра в тех местах, когда следует смеяться, за нашим столом наблюдается следующая сцена. Ричард, перегнувшись через свою тарелку, с открытым ртом ловит каждое слово из моего перевода. Я перевожу соболевские байки о рыбной ловле в окрестностях всех трех наших полигонов. «Кой черт спиннинг!» – возмущается Соболев. – «Пусть свой спиннинг в жопу засунет. Маш, так и переведи: в жопу!» Я поясняю Ричарду, что в России принято обсуждать рыбную ловлю исключительно с употреблением ненормативной лексики. Традиция. Соболев показывает мне волосатый необъятных размеров кулак и открытым текстом заявляет Ричарду по-английски, что «йор спиннинг из гуд онли фор анал факинг». Ричард смеется. «Ты с бредешком у нас походи! Вот это рыбалка!» – кипятится Соболев. – «Маш, как будет по-английски бредень?» Я не знаю. Приходится громоздить что-то про специальную рыболовецкую сеть на двух деревянных шестах, с которой двое мужчин идут в воде вдоль берега, а другие мужчины в это время посредством шума заставляют рыбу в нее заплывать. А потом все эти мужчины варят из пойманной рыбы уху и пьют водку. При упоминании водки Соболев оживляется и формулирует сложный тост, в процессе которого берет с Ричарда твердое обещание сразу после конференции отправиться на Байконур на летные испытания нового носителя, но это не главное, а главное – они поедут на рыбалку, и Соболев научит Ричарда ловить рыбу «брьедьньем». «Машка, ты тоже едешь, будешь посредством шума рыбу загонять,» – говорит Соболев и заставляет выпить меня вместе с ними на троих. На другой стороне стола Катька, подперев щечку кулачком, слушает романтический рассказ Энн о том, как та, будучи еще студенткой колледжа, познакомилась с Ричардом, свежеиспеченным доктором философии, во время трехдневной экскурсии по Йеллоустоунскому национальному парку. Рассказ иллюстрируется фотографиями, добытыми из сумочки Энн. Она их что, всегда с собой таскает, что ли? Обе – и Энн, и Катька, уже слегка тепленькие. Катька вряд ли понимает хотя бы четверть из того, что говорит Энн. Однако, завидев среди фотографий детские, она тыкает в них коготком, и Энн с готовностью переключается на рассказ о детях. Трезвый Ашот Сергеевич, пряча мудрую улыбку, аристократически поглощает содержимое тарелок, помалкивает, и слышит одновременно всех – и Соболева, и Энн, и толстячка на эстраде.