Полет ласточки

Мама де Мартино схватила верхний ящик и направилась к балконной двери, намереваясь показать всему семейству, что она в этом доме значит больше, чем бобы. Лючия поняла, что должна немедленно вмешаться. В таких случаях было только одно средство: позвать Чезаре.

— Мама, подожди! — вступила девочка, натягивая на лицо самое ангельское из выражений. — Может, спросим у Чезаре?

Мама тут же успокоилась, вздохнула и поставила ящик на пол, согласившись на перемирие:

— Хорошо, иди позови брата.

Нино взял в руки пригоршню гороха, сел за стол и начал лущить его, приговаривая:

— Ты только посмотри, какой он свежий! Не горох — мед!

Сын сел с ним рядом, сопровождаемый взглядом мамы де Мартино, которая смотрела на него как на свою последнюю надежду. Какой он красивый, ее мальчик! Высокий, стройный. А какой умный! Он учится в университете на инженера-электронщика и столько всего знает! Он даже по-английски говорит. А все проблемы решает на компьютере. Его послушать — так в любой затруднительной ситуации достаточно ввести данные в компьютер, и он тебе скажет, что делать. Что такое эти данные — это уже другой разговор. Более сложный. Чезаре пытался объяснить ей, но ее отвлекала масса незнакомых слов, которыми сыпал сын, и она решила, что будет во всем полагаться на своего мальчика и на компьютер. Тем более что Чезаре дни напролет проводил перед монитором, уж наверное давно стал гением в электронике! Оставалось надеяться, что компьютер справится и с гороховой проблемой…

— Нет, компьютер здесь не нужен, — разрушил ее надежды Чезаре, потом спокойно взял длинными пальцами несколько стручков и принялся неловко выковыривать примостившиеся внутри горошины. — Достаточно просто прогуляться мимо прилавков конкурентов. Вы когда-нибудь замечали, насколько они не похожи на ваш лоток?

— Каждый должен заниматься своим делом, — упрямо бурчал глава семьи.

— В каком смысле не похожи? — заинтересовалась мама де Мартино.

— Чеснок у них висит из папье-маше, всегда есть свежая пластиковая пицца, а самое главное, в любое время года — яркие фрукты и овощи. Не знаете зачем? Туристов заманивают, — объяснил Чезаре.

— Пластмассовыми побрякушками и фруктами, которые нельзя есть, — не сдавался отец.

— Зато эти побрякушки помогают продавать, — настаивал сын. — Ну что тебе стоит? Повесь пару черешен да четыре персика, выложи что-нибудь из абрикосов, и увидишь — горох твой тоже купят.

Нино стал мрачнее тучи.

— Да абрикосы сейчас резиновые, а персики и вовсе железные. Я фрукты продаю, а не асфальт кладу, мне такого добра не надо, — с гордостью произнес он.

— И бобы тебе продавать не надо, да?

Нино перестал лущить горох и посмотрел на сына. Чезаре замолчал, стараясь выдержать взгляд отца.

Два дуэлянта со стручками в руках вместо пистолетов.

Дамы затаили дыхание… а потом все четверо громко рассмеялись.

— Ладно, уговорили, так и быть — выставлю пару черешен. Но чеснок из папье-маше — никогда. И не просите! — подытожил Нино.

— Хорошо, обойдемся без чеснока, — кивнул Чезаре.

Лючия и мама кивнули следом.

— А ты давай работай поживей! — прикрикнул отец, глядя на жалкую горку шелухи на столе перед сыном. — Ты ведь как-никак сын продавца овощей-фруктов.

— И то верно, — согласился Чезаре.

Один-единственный

Смешной звук разорвал тишину раннего весеннего вечера, и Ансельмо поднял глаза от изношенных тормозов своего велосипеда.

— Привет, — сказала Грета, не сходя с седла.

Она все еще держала руку на небольшой фиолетовой трубе, установленной на месте звонка. Звук исходил оттуда.

Ансельмо улыбнулся. Подошел ближе. Поцеловал ее, подняв руки вверх, чтобы не испачкать черным ее черную футболку. Грета покраснела, смущенно оглядываясь по сторонам, застигнутая врасплох этим необычным приветствием.

— Сейчас вымою руки и вернусь, — шепотом сказал Ансельмо, не сводя с нее синих глаз.

Она закивала как китайский болванчик. Ансельмо исчез, и возник Гвидо, склонившийся над велосипедом в глубине мастерской:

— Привет, Грета! Как жизнь?

— Что? — еле слышно выговорила девочка, едва держась на ногах.

Гвидо не стал настаивать, дав ей время подумать над ответом. Грета думала и нечаянно снова нажала на фиолетовую трубу, которая издала звук, вернувший ее на землю.

— Ой, простите! — пробормотала она, смутившись еще больше.

Грета думала, пройдет ли со временем это волнение, привыкнет ли она когда-нибудь к мысли, что может каждый день видеть Ансельмо, перестанет ли однажды вспыхивать и смущаться от его поцелуев на глазах у всех.

Она посмотрела на широкую спину юноши, вспомнила его объятия и поняла, что «однажды» не настанет никогда.

— Едете покататься? — спросил Гвидо.

— Да, — все так же тихо выговорила Грета.

— Прекрасная мысль! Идеальный день, чтобы крутить педали. И ветра совсем нет.

Гвидо говорил не глядя на девочку, продолжая работать над сцеплением, но у Греты было такое чувство, что он сказал эти слова не случайно. Она попробовала прояснить ситуацию:

— А мне нравится ездить на велосипеде, когда дует ветер.

— Моему сыну тоже, но лучше, чтобы он в этот момент был один.

О’кей, правильное было чувство. Слова Гвидо следовало толковать так: я знаю, что ты знаешь тайну о ветре, и прошу тебя никому ее не выдавать.

Грета не могла понять, как он догадался, но одно она поняла точно: теперь поздно делать вид, что ничего не знаешь.

— Да… — произнесла она неуверенно.

Гвидо наконец повернулся и посмотрел ей прямо в глаза:

— Это очень важно, Грета.

Грета отвела взгляд. Как будто она сделала что-то плохое и даже не заметила этого.

Гвидо подошел ближе, таща за собой починенный велосипед и глядя на механизмы, которые теперь работали как новенькие.

— Способов заставить работать машину не так уж много. А точнее, есть только один-единственный способ.

Грета подняла голову, под кожей начинало жечь что-то вроде сильной досады.

— Некоторые вещи либо происходят только так, как происходят, либо не происходят вообще.

— Я знаю, — сказала она твердо.

— Вот и хорошо.

Ансельмо вернулся, потирая вымытые руки:

— Я готов, а ты?

Грета кивнула.

— Возьми этот, — сказал Гвидо, показывая сыну только что отремонтированный велосипед. — Его надо обкатать.

— С удовольствием!

Ансельмо надел свою старую шляпу и перчатки с обрезанными пальцами. Потом сел в седло, крутанул два раза педали и присвистнул.

— Слышишь, какой ход? — спросил он у Греты. — Хочешь попробовать?

— Пожалуй, не стоит.

— Ты не знаешь, что теряешь, это совершенный механизм, — настаивал Ансельмо, наслаждаясь молчаливой работой сцепления.

— Вот именно. Мне бы не хотелось его сломать…

Грета сказала это глядя в глаза Гвидо. Потом развернулась и вышла из мастерской.

Ансельмо посмотрел на отца, ничего не понимая. Тот ответил таким же недоуменным взглядом и пожал плечами. Юноша последовал за Гретой, тщетно пытаясь найти объяснение только что увиденному.

— Грета, все хорошо?

Она посмотрела на него лучистыми глазами. Ансельмо и велосипед — больше ей для счастья ничего не надо. Все остальное не в счет. Обо всем остальном не стоит беспокоиться.

— Да! А у тебя?

Он легко приподнялся на педалях и ответил ей новым невозможным поцелуем. Их губы были как встретившиеся в воздухе бабочки.

— Я летаю!

Черная стрела, падая откуда-то сверху, перерезала ему дорогу, и мотоцикл накренился в сторону. Щелчок в плече, рикошет в почках — Эмилиано потерял равновесие и рухнул на землю. Между асфальтом и корпусом мотоцикла вспыхнул сноп искр. Эмилиано скользил еще какое-то время, показавшееся вечностью, устремив глаза в небо и оставив тело мотоциклу, который после падения принял горизонтальное положение. Вверху снова появилась черная стрела. Она летела медленнее, и теперь он отчетливо видел ее силуэт в белых облаках. Треугольник и два хвоста. Ласточка. Он, наверное, сбил ее, но, кажется, она еще жива.