Страница 37 из 133
Хороводный танец кончился. Пожилая публика устремилась в соседний зал к столам с напитками и едой. В зале поднялся шум и гам, возбужденный говор, громкий смех. Многие терялись в догадках, кто заплатил распорядителю за фигуру с поцелуем. Подобного рода подкуп был самым обычным делом. Если молва не ошибалась, приписывая этот трюк юнкеру фон Торнбургу, то он все равно не достиг цели. Ганс видел, как прекрасная Габриэла резко отвернулась и как похотливые губы юнкера едва коснулись ее черных кудрей.
Танцы в доме патриция
С гравюры XVI в.
Каспар, исподтишка наблюдавший за Гансом, толкнул его локтем в бок.
- Ну, пойдем, старина, тебе здесь вредно оставаться.
Ганс вздрогнул, точно спросонья, но подчинился. Бросив прощальный взгляд на чернокудрую головку в золотом венце, он спустился вслед за другом с галереи по крутой черной лестнице прямо на улицу. Перед входом в танцевальный зал собрался народ, окруживший слепого монаха. Посох, с помощью которого он обычно пробирался по улице, болтался у него на руке. В ином поводыре он не нуждался: коренной житель Ротенбурга, он знал здесь каждый камень. Ослеп он уже в монастыре. На нем была черная ряса, перепоясанная бечевкой. Монах откинул капюшон, обнажив огромный лысый череп. Когда Каспар и Ганс подошли, он говорил толпе:
- И вы, глупцы, внимаете бряцанию кимвалов, под сладкие звуки которых отплясывают господа, попирая ногами вас, угнетенных! Ведь им принадлежит и рыба в воде, и птица в воздухе, и все плоды земные! Но если умирающий с голоду, боже упаси, украдет кусок хлеба, они казнят его смертию. Набив себе брюхо до отвалу, они проповедуют воздержание, а сами глухи к голосу истины, господи их прости!
- Монах, придержи язык! Ведь это мятеж! - раздался скрипучий голос Конрада Эбергарда, который, выйдя из дому, незаметно подошел к толпе.
- Бургомистр! - смущенно зашептали кругом.
Но францисканец неустрашимо продолжал:
- Чтобы не было мятежей, пусть господа уничтожат причины, их порождающие.
Забыв, что перед ним слепой, почтенный господин Конрад впился в лицо монаха испепеляющим взором и угрожающе произнес:
- Зачтутся тебе эти слова, уж погоди. Придет день, и я тебе их припомню! - И он направился к танцевальному залу.
Ганс Шмидт запустил узловатые пальцы в пышную бороду, ниспадавшую ему на грудь, и сказал:
- Придет день, и мы все предстанем перед всевышним судией. Тогда обнаружится тот, о ком написаны слова: “Мене, текел, фарес” *, - что значит: взвешено, измерено и признано недостаточным. Трудитесь, дабы не впасть во искушение… Да хранит вас господь.
И он зашагал по направлению к своему монастырю у Городских ворот, где, следуя учению Карлштадта, старался убедить монахов сбросить рясу и добывать себе пропитание, научившись какому-нибудь ремеслу.
Каспар уговаривал своего друга завернуть с ним в “Медведя” или “Красного петуха”. “Вино веселит сердце, а тебе это так необходимо”. Но Ганс отказался, ему хотелось поскорей остаться одному.
- Когда же мы наконец перейдем от слов к делу? - сказал он со вздохом, расставаясь с Каспаром на площади.
Тем временем второй бургомистр вошел в танцевальный зал. Его приход вызвал всеобщее удивление. Все знали, что он не охотник до забав. После столкновения с монахом его и без того неподвижное лицо окаменело.
- Что за чудо! Вы - здесь! - обратилась к нему Габриэла, когда только что окончился танец.
- Я ищу фон Муслора, - не слишком любезным тоном ответил он.
- О! Ну конечно, как я не догадалась! - засмеялась она. - Вы найдете его там, где звенят бокалы. А я - то думала, что вы пришли повеселиться туда, где веселятся все. Ведь у вас теперь для этого есть полное основание, любезный опекун.
- Какое, дитя? Ты говоришь загадками.
- Ведь вас, кажется, можно поздравить? - спросила она, насмешливо глядя на него.
- С чем? Ты знаешь, я желаю лишь одного.
Она сделала вид, что не поняла намека, и, понизив голос, продолжала:
- Пожалуй, кроме свадьбы Сабины, мы заодно отпразднуем пасхой и вторую? Или это пока еще тайна? - И она молча показала взглядом на Макса, который стоя разговаривал с Эльзой, сидевшей подле матери.
- Кто это? - резко спросил Конрад Эбергард.
- Как, любезный опекун, вы не знаете фрейлейн фон Менцинген?
Он бросил взгляд на молодых людей и сухо произнес:
- К сожалению, он ведет дело ее отца.
- И свое собственное, добиваясь взаимности его дочери. Второе-то он несомненно выиграет. - Злая усмешка искривила ее прелестный рот.
- Вздор, дитя мое, сущий вздор! - воскликнул он, сдвинув густые брови.
Габриэла лишь повела своими полными обнаженными плечами. В это время к ней подошел кавалер, чтобы пригласить ее на очередной танец, а Конрад Эбергард направился к столам с закуской. За столом, оживленно беседуя с ратсгером Георгом фон Берметером и городским писцом Томасом Цвейфелем, восседал Стефан фон Менцинген. Эбергард подозвал знаком бургомистра, отвел его в сторону и углубился с ним в разговор.
- Даже здесь нет покоя от дел, черт бы их побрал! - засопел советник фон Зейбот. - Как будто нельзя отложить до завтра.
- Чтоб опохмелиться! - пискливым голосом вставил ратсгер фон Шраг. Все шумно засмеялись.
- Стало быть, яичко снесено? - спросил дородный ратсгер фон Винтербах, подойдя к столу бургомистра, и поднял кубок. - Ваше здоровье, милейший господин Конрад. По лицу видно, что вам необходимо подкрепиться.
- Да, яичко давно снесено, и скоро вылупится птенец, - ответствовал господин Конрад с принужденной улыбкой.
- Готов побиться об заклад, что вылупится утенок! - воскликнул ратсгер фон Бухау с багрово-сизыми от вина щеками и носом.
- Могу открыть вам тайну, почтеннейшие господа, - заговорил Эразм фон Муслор. - Согласно сведениям, полученным из Ульма, из канцелярии Швабского союза, герцог Ульрих выступил из Гогентвиля в поход, чтобы вернуть себе Вюртемберг.
Все зашумели, загудели, забросали бургомистра вопросами. Известие ошеломило Стефана фон Менцингена, но он не подал и виду. Почувствовав на своем лице взгляд Конрада Эбергарда, он с холодным высокомерием отвернулся.
- Это будет охота почище чем у Верницера, куда мы приглашены на заговенье, - рассудил один из градоправителей.
- У-лю-лю! У-лю-лю! - заулюлюкал кто-то, подражая охотнику, преследующему раненого оленя, а ратсгер фон Винтербах искусно воспроизвел губами звук охотничьего рога. Полные губы рыцаря фон Менцингена сложились в презрительную гримасу, и, чтобы не выдать свои чувства, он поспешно приложился к кубку.
А в зале опять мерно покачивались пары. Красотой Эльза не могла соперничать с Габриэлой, но юность, ослепительная свежесть и новизна ее появления в обществе давали ей перевес. Золотая молодежь так и увивалась вокруг нее, и Габриэла почувствовала в ее лице серьезную соперницу. Она делала вид, что не замечает Эльзы, но исподтишка метала на девушку злобные взгляды, особенно когда плацмейстеры подводили к Эльзе все новых молодых людей, добивавшихся чести танцевать с нею. Как ни старалась Габриэла скрыть свою неприязнь, все иге Эльза уловила один-другой красноречивый взгляд. Однако не это злобное пламя, горевшее в черных глазах красавицы, пламя зависти, непостижимой простодушию Эльзы, побуждало ее всем сердцем стремиться вон из этого зала. Нескромные, нет, более того, циничные и развязные речи кавалеров внушали ей глубокое отвращение. Этот развратный мир пугал ее. Только танцуя с Максом, она дышала полной грудью. Только чувствуя свою руку в его руке и прильнув плечом к его плечу, она погружалась в спокойствие и безмятежность. И когда она обращала к нему свое прекрасное, но строгое лицо, в ее глубоких и синих, как озеро, глазах светилась вся ее душа.