За свободу

В лесной чаще, к западу от Таубера, Конц Гарт знал укромное местечко, и там было разбито становище. Вмиг выросло целое селение. Шалаши из валежника, палатки из холста и старых мешков, хижины из снятых с петель и вывезенных из деревни дверей, даже телеги с парусиновым верхом были приспособлены под жилье.

Оренбахцы бежали вовремя. Через день в покинутую деревню нагрянули войска и, не найдя в ней чем поживиться, с яростью разорили все, что только могли. Конц Гарт, выйдя на разведку, увидел, что вся деревня, не исключая церкви и дома священника, превращена в развалины. Вандалы не пощадили даже старой липы. Решив, что рубить ее отнимет слишком много времени и сил, они разложили вокруг нее костер и сожгли.

Лесной воздух скоро исцелил рану Каспара. Блаженное состояние выздоравливающего, близость Кэте придали особую прелесть его жизни в лесу. Омрачало его настроение лишь отсутствие сведений об отце и невозможность дать ему знать о себе. Однажды он объявил Кэте, что намерен отправиться в Ротенбург.

- Старик должен узнать, что его любезный сынок утер нос смерти - в точности, как предсказывал мне тогда в Ингольштадте господин Флориан.

Кэте воспротивилась. Он еще слишком слаб, чтобы пускаться в далекий путь; к тому же, как бывший “черный”, он рискует головой. Лучше послать кого-нибудь. Он вынужден был согласиться, заметив, однако, что, прогулявшись в Ротенбург, любой оренбахец может проститься с головой. Подумав немного, Кэте вызвалась идти сама. Каспар испугался и обрадовался одновременно.

- Ты хочешь это сделать для меня? - воскликнул он, залившись густым румянцем.

- А что? Ведь он мне дядя. Да и станет магистрат связываться с бабой!

- Не забудь, что и ты на особой заметке у тамошних господ. Нет, я никогда не приму от тебя такой жертвы. Все же спасибо тебе от всего сердца за твою доброту.

- Вот бы глупо вышло, если б меня опять запрятали в башню. Откровенно говоря, там было прескверно. И на этот раз ты б уже не смог вызволить меня оттуда.

Ее смех напомнил ему о прежних временах. Проходившая мимо жена кузнеца остановилась и изумленно уставилась на молодых людей, сидевших на дышле телеги, под брезентом которой приютилась Урсула с детьми.

- Веселитесь? - спросила Виландша. - Приятно слышать смех среди такого беспросветного горя. Что же вас так развеселило?

Кэте рассказала ей.

- Да, было бы неплохо узнать, что творится в Ротенбурге и нельзя ли нам податься назад, в родные места. Только Эчлих прав, тебе туда нельзя показывать и носа.

Она задумчиво провела рукой по лицу и прибавила:

- Вот что - пойду я, и делу конец.

Уклонившись от выражений благодарности, она крупными шагами удалилась.

- Кэте, милая! - пробормотал Каспар. Сердце его было переполнено, но он поборол себя, встал и ушел. Девушка еще долго сидела в раздумье.

На следующий день фрау Виланд положила для отвода глаз несколько кур в корзину, набрала кучу поручений к лавочникам и отправилась в путь. К полудню над лесом разразилась гроза, которая быстро пронеслась, но дождь зарядил всерьез. Под старыми буками, елями и дубами недолго можно было укрываться. Дождь начал просачиваться в хижины, палатки и шалаши. Каждый старался укрыться как мог, и скоро в лагере все стихло. Слышен был лишь шум и журчанье быстрых потоков дождя. То тут, то там разводили огонь, чтоб обсушиться, но он давал больше дыму, чем тепла. У одного из таких костров сидел и старик Нейфер, поместившийся вместе с Каспаром в одном шалаше. Каспар лежал на подстилке из моха и листьев, накрывшись попоной. Он думал о Кэте, о Гансе Лаутнере, о Флориане Гейере. Монотонный стук дожди о парусину навевал печальные мысли. Вдруг чья-то тень затемнила вход, и кто-то спросил:

- Ты не спишь?

Это была Кэте. Голова и плечи у нее были закутаны в платок. Каспар вскочил на ноги.

- Ну и погодка, - сказала она, входя в шалаш. - А что будет осенью?

- До тех пор вы уже вернетесь обратно в Оренбах, - попытался он ее утешить и пододвинул соломенный стул.

- Я не уверена, - возразила она, снимая платок. - Маркграф уже убрался, но теперь и магистрат хочет отвести на нас душу. Фрица Мелькнера уже казнили.

- Стало быть, Виландша уже вернулась из Ротенбурга? - весь насторожившись, спросил Каспар.

Кэте кивнула головой:

- Страшные дела творятся в Ротенбурге. Она видела, как нейзицкий священник Штекляйн…

- Я его знаю, - перебил ее Каспар. - Я был в его доме, пил и ел у него. Он не пожелал уйти вместе со всеми. Решил, что должен остаться проповедовать своим прихожанам евангелие свободы.

- Виландша видела его у позорного столба. Они наложили ему клеймо на обе щеки, зверски высекли и выгнали из города на голодную смерть.

- Боже правый! - в ужасе вскричал Каспар. - А мой отец? Кэте, мой отец?

Она посмотрела на него полными жалости глазами. Казалось, у нее не хватало духу передать ему эту весть, хотя она и перехватила ее у Виландши, чтобы подготовить Каспара. С трудом выдавливая слова, она проговорила:

- Жена кузнеца нашла пустырь, где прежде стоял ваш дом. За то, что там тайно собирались горожане, магистрат велел сровнять дом с землей и это место посыпать солью, чтобы ему быть навечно пусту.

Каспар расхохотался как безумный. Кэте поднялась и взяла его за руку, но он вскричал:

- Они убили его! - и повалился на койку, закрыв лицо руками. Кэте заплакала, подсела к нему и, обняв его за шею, тихо прошептала:

- Бедный Каспар.

Так они сидели некоторое время не шевелясь. Потом, уронив руки, он сказал с горькой усмешкой:

- Право должно оставаться правом - это были его любимые слова. Но знатным господам он всегда колол глаза; слишком высоко поднимал голову. Теперь они отрубили ее, и все в порядке.

- О Каспар, как ты можешь так говорить! Ведь я тоже любила дядю! - взмолилась она.

Он повернулся к ней и, увидев слезы на ее глазах, тяжко вздохнул. Потом отвернулся и, глядя на землю, сказал:

- Теперь я остался без крова. Бездомный бродяга.

- Нет, нет, Каспар, - горячо запротестовала она, - ты останешься у нас. И увидишь, еще настанут лучшие времена.

- Едва ли. Теперь мне придется опять бродить по свету, - отвечал он, покачав головой.

- Нет, это ни к чему. Нынче ты нигде не найдешь работы. И потом, я не пущу тебя, Каспар! - И, прижавшись щекой к его щеке, тихо прибавила: - Ведь я люблю тебя всей душой.

Он вскочил, уставился на нее широко раскрытыми, безумными глазами и, запинаясь, проговорил:

- Ты это серьезно?

Она кивнула головой и, покраснев до корней полос, обняла его обеими руками за шею и поцеловала в губы. Он прижал ее к себе и не мог оторваться. В его душе поднялся такой вихрь, что он онемел.

Тем временем дождь перестал, и только под деревьями еще продолжало капать. Когда они, взявшись за руки, вышли из шалаша, над западным краем леса зажглась вечерняя заря. Весть о том, что маркграф Казимир покинул ротенбургские владения, всколыхнула весь лагерь. И в тот же вечер было принято решение вернуться в Оренбах. Беглецы были убеждены, что городским стражникам, в случае нужды, они сумеют дать отпор.

Вскоре произошло обратное переселение оренбахцев на старое пепелище, и началось восстановление разрушенного гнезда. Магистрат смотрел на это сквозь пальцы. Он был умнее дворян, которые в своем ослеплении бесчеловечным истреблением своих крепостных и ленных крестьян подрывали основы собственного благополучия. Они продолжали вешать и обезглавливать крестьян, бросать их в темницы и давить непомерными штрафами. Ротенбургские именитые граждане вовремя спохватились, смекнув, что если они дадут продолжаться разгулу этого так называемого “правосудия”, то нанесут немалый ущерб собственному карману.

Было еще одно обстоятельство, побуждавшее магистрат закрывать глаза на самовольное возрождение Оренбаха. Адам фон Тюнген заявил, что во время осады Фрауенберга ротенбуржцы похитили из дома его матери ценности на крупную сумму, и потребовал возмещения от магистрата. Когда Ротенбург отказался платить, рыцарь, набрав шайку благородных головорезов (само собой, дело не обошлось без юнкеров Цейзольфа фон Розенберга и Филиппа фон Финстерлора), напал на ротенбургские владения, вытоптал посевы, сжег несколько деревень и угнал крестьян и скот. Дележ добычи происходил в замке Тюнгенов. В довершение наглости он появился на высоком берегу Таубера, против Ротенбурга, и обстрелял город. Но ядра его пушек не долетали до города. Зато, когда Альбрехт фон Адельсгейм открыл огонь из ротенбургских дальнобойных орудий, установленных в замке, знатные разбойники едва унесли ноги.