За свободу

Фрау Барбара выбежала на балкон навстречу въезжавшему через ворота мужу. Она стояла в белом пеньюаре, с раскрасневшимися щеками и распущенными волосами и махала ему рукой. Она собиралась причесываться, когда услыхала, как он громко звал сторожа. Еще миг, и он сжал в своих объятьях ее высокий полный стан. “Слава богу! Наконец-то ты дома”, - прошептала она и со вздохом заглянула ему в глаза, с глубокой любовью устремленные на нее. В этих словах вылилась вся ее тоска по нем, тоска мучительная, почти невыносимая, особенно с тех пор, как ее брат привез от него поклон и она стала ждать его изо дня в день, из часа в час. Она почувствовала, как будто у нее с души спал тяжелый гнет, гнет тоски и одиночества. Хотя фрау Барбара родилась и выросла в Римпаре, теперь она не чувствовала себя здесь хозяйкой, как до замужества и в Гибельштадте.

Мужественно переносила она тревогу за мужа, которого вечно окружали опасности. Когда у нее было слишком тяжело на сердце, она черпала силы и утешение в своем ребенке. Она горячо любила мужа и преклонялась перед чистотой и величием его души. Но самой возвышенной и чистой любовью женщина любит своего ребенка. Радостная фрау Барбара засуетилась, помогая мужу вместо оруженосца снять доспехи, а потом, приложив палец к губам, повела его в опочивальню, где у колыбели малютки сидела няня, привезенная ею из Гибельштадта. Женщина встала и хотела поцеловать край одежды Флориана Гейера, но тот предупредил ее и пожал ей руку. Ребенок проснулся до петухов и теперь старался вознаградить себя крепким сном. Подперев ручонкой золотистую головку с мягкими, как лен, волосами и откинув на перину другую, сжатую в кулачок, он лежал, раскрасневшийся и круглощекий, как румяное яблочко, погруженный в безмятежный сон. Отец и мать, взявшись за руки, любовались им. Глаза матери сняли нежностью и счастьем. Отец, боясь разбудить ребенка поцелуем, прильнул к губам матери.

- Не правда ли, как он вырос и окреп? - спросила она.

- О да. Просто геркулес в колыбели, - шутливо отвечал он. Няня с довольным видом закивала головой.

- Он уже начинает говорить, - сказала фрау Барбара.

- Конечно, на материнском языке, - насмешливо произнес Флориан, - на языке, понятном только материнскому уху.

Няня возмущенно покачала головой. Фрау Барбара, смеясь, погрозила ему пальцем.

- Ну, пойдем, - сказала она, - тебе пора подкрепиться и отдохнуть.

По витой каменной лестнице они спустились на первый этаж, где помещалась общая трапезная. Это была огромная и довольно мрачная комната, где в течение жизни целого поколения ничто не обновлялось. Фрау Барбара оставила мужа одного и пошла распорядиться о завтраке. В этой самой комнате Гейер впервые познакомился со своей будущей женой. Он не замечал ни потемневших от времени, обитых кожей, панелей, ни поблекшего золотого тиснения на стенах, ни почерневших дубовых балок на потолке. Не заметил он и теперь, как обветшали и потерлись скамьи и кресла, как вылиняли и изорвались скатерти и вышитые покрышки. Огромный камин, в котором можно было зажарить целиком барана на вертеле, разевал свою пустую черную пасть. Посреди комнаты, под свисавшей с потолка люстрой - оленьей головой из дерева с шестнадцатью настоящими рогами, - стоял большой стол из потемневшего дуба с толстыми гнутыми ножками.

Фрау Барбара скоро вернулась. За ней служанка внесла блюда с копченым окороком, холодной говядиной и другими кушаньями. Фрау Барбара потчевала мужа, радуясь его аппетиту. Вдруг темное облако набежало на ее чело, и она глубоко вздохнула. На его вопрошающий взор она отвечала дрожащими губами:

- Прости меня. Я подумала, когда мы наконец будем сидеть за столом у себя дома. Мы были так счастливы в Гибельштадте.

Ее синие глаза наполнились слезами.

- Хотел бы я тебе дать более утешительный ответ, - сочувственно произнес он. - Но надо вооружиться терпением. О мире нечего и думать, пока мы не сломим врага. Теперь, я надеюсь, предстоит решительная схватка.

Со двора донесся конский топот, лай собак, громкие голоса.

- Это Вильгельм, - промолвила молодая женщина. - Он каждый день справлялся у меня, когда ты приедешь. Я оставлю вас одних. При нем нам не о чем говорить.

Когда ее брат, в охотничьем костюме, вошел и протянул шурину свою как всегда холодную и влажную руку, она встала и направилась к двери. Вошедший не стал ее удерживать.

- Ты с охоты? - спросил Флориан Гейер.

- А что мне еще делать? - отвечал тот, осушая кубок и отрезая себе увесистый кусок говядины. - Впрочем, разве это охота? Господа крестьяне перестреляли всю дичь, оставив нас ни с чем. Ведь теперь им на это дано право!

- Что делать, ты спрашиваешь? Помнится, мы уже толковали об этом в Гейдингсфельде. Так ты не собрал крестьян из лесу?

- И не подумал! - вызывающе отвечал юнкер. - А известно ли тебе, какой приятный сюрприз ожидал меня здесь по возвращении из Мариенберга? Крестьяне успели разрушить четыре наших замка: Эссенфельд, Плейхах, Альтгогенбах и Герольдсгофен. И за это я еще должен хороводиться с этим сбродом!

- Ты забываешь, что тогда ты еще был в стане врагов, а теперь этот “сброд” - твои союзники.

- К черту таких союзников! - проворчал юнкер. - Лучше расскажи, как обстоят дела в Вюрцбурге, вместо того чтобы читать мне Левитов *. Я уже не мальчик.

- Все же я должен самым решительным образом осудить твою беспечность, - строго произнес Флориан. - Может ли успешно действовать организм, если отдельные его члены отказываются повиноваться? И на каком свете ты живешь, что ничего не знаешь? Ведь отсюда езды час с небольшим. Так знай: Трухзес Иорг стоит у ворот Вюрцбурга.

Вильгельм Грумбах в изумлении уставился на шурина.

- И ты - здесь? - спросил он с недоверием в голосе.

- Да, именно потому я здесь, - и Флориан Гейер отодвинул тарелку и кубок и в немногих словах рассказал ему о поражении крестьян под Кенигсгофеном и Ингольштадтом. Юнкер вскочил с места, и его стул грохнулся на пол.

- Так ты в бегах? - прошипел он, побагровев. - Так вот чем вы кончили! Ах я болван! - И он изо всех сил ударил себя кулаком по лбу.

- Может статься, твоя игра и кончена, но не моя! - возразил Флориан Гейер и с легким презрением в голосе прибавил: - Ну, конечно, его преосвященство господин епископ как был, так и остался для тебя милостивым господином?

Вильгельм фон Грумбах крепко выругался, налил себе полный бокал, осушил его залпом и забегал взад и вперед по комнате. Потом он бросился в одно из двух кресел с почерневшей кожаной обивкой, стоявших по обе стороны камина, и простонал:

- Что ж теперь будет?

- Ничего. Если только ты не решил бороться до конца, - сухо отвечал Флориан Гейер.

- А если решил? - спросил Грумбах, пристально глядя на него.

Флориан встал из-за стола и пересел в кресло напротив шурина.

- Так слушай, - начал он и посвятил его в план кампании, который он излагал фон Менцингену. Он упомянул также и о вооруженных силах, с помощью которых крестьяне еще могли бы привести этот план в исполнение.

Вильгельм внимательно слушал его, опершись локтем на ручку кресел и положив голову на ладонь. Изредка он бросал на говорившего холодный, как сталь, взгляд из-под полуопущенных ресниц. Когда Флориан кончил, он, не поднимая головы, сказал:

- Не думаю, чтобы Вюрцбург продержался против Трухзеса хотя бы неделю. А что потом?

- И потом еще ничто не потеряно, если мы будем стойко держаться, - решительно отвечал Флориан Гейер. - В городе не меньше пяти тысяч человек, а Трухзес понес значительные потери под Кенигсгофеном и Ингольштадтом. Если мы все же не сможем удержать город, пока не подойдут подкрепления, то нам придется не теряя времени покинуть его, забрав с собой все запасы. До Грамшацкого леса - рукой подать, а под его прикрытием через несколько часов мы уже в горном районе между Реном, Шпессертом и Птичьими горами. Там мы - как в неприступной крепости. Железная конница, которая внушает крестьянам такой ужас, немногого стоит в горной лесистой местности, где с нею легко бороться засеками и волчьими ямами. Да и от длинных копий ландскнехтов в лесу толку мало. Уже не говоря о том, что, как теперь это ясно, на одну пехоту надежда плохая. Крестьянин с самопалом подстрелит пехотинца прежде, чем тот успеет его заметить. Военное искусство Трухзеса тоже им мало поможет. Мы противопоставим ему то, что крестьяне знают эти места как свои пять пальцев и смогут производить набеги в любом направлении. Там нет недостатка в кузницах, которые станут нашими оружейными мастерскими, а уж закаленных людей - хоть отбавляй. Там мы будем непобедимы.