За свободу

- Ну нет, староста, от такого гостя оборони меня бог! - закашлялся хозяин и перекрестился. Все рассмеялись.

Каспар налил вина Гансу и себе, пригубил и, отплевываясь, воскликнул:

- Тьфу, ну и кислятина! Послушай, Лангенбергер, тебя бы посадить на казенную должность. Тогда бы все узнали, что тебе цены нет.

- Это почему? - спросил трактирщик, и его глазки запрыгали.

- Иль ты не знаешь нашей франконской пословицы? А еще из Вильдбада! - усмехнулся Каспар. - “Нет такой мелкой должности, на которой нельзя заслужить виселицы”. Хороша пословица!

- Да ты шутник, как я погляжу! - заблеял Лангенбергер и поспешил к своей стойке.

Вся компания покатилась со смеху, но Иорг Бухвальдер, насупившись, строго заметил смелому подмастерью:

- Держи язык за зубами, а не то, не ровен час, потеряешь его вместе с головой. Забыл ты, видно, милый человек, что каждый горожанин обязан, следуя присяге, доносить магистрату на всякого, кто дурно отзывается о властях.

- Если горожане станут соблюдать этот указ, немало им придется побегать! Нет, из-за такой малости Лангенбергер не захочет потерять клиента. Настолько я ему еще доверяю. Кто его кормит, как не горожане? От знати проку мало. Какая же ему корысть перед ней распинаться? Видали мы сейчас на площади, как распоясались эти молодцы.

- А ведь правда, до чего обнаглели, просто диву даешься! - воскликнула Кэте. В ожидании капусты она вынула из кармана большущий ломоть белого хлеба и уплетала его, рассказывая о наглом поведении всадников.

У Симона и его друзей потемнели лица. Ганс неподвижно смотрел в свой кубок.

- Попасть под копыта господского коня, честь-то какая для нашего брата! - воскликнул Каспар и захохотал.

- Ты только и знаешь что скалить зубы, - вскипела Кэте, - а вот твой друг сразу схватился за меч.

- И рассудил за благо оставить его в ножнах, - поддразнил ее Каспар, бросив плутоватый взгляд на Ганса, который поднес к губам кубок, стараясь скрыть смущение. - Да и что проку раньше времени портить себе кровь?

Хозяин принес капусту и вино и поспешил ретироваться, словно опасаясь шуточек суконщика. Кэте принялась с аппетитом за еду, а старик Бухвальдер, задумчиво поглядев на тарелку, провел рукой по морщинистому лбу и тихо проговорил:

- Ну и времечко! Не живем - с корочки на корочку перебиваемся. Разве в ту пору, когда я был молодым парнем, мы, крестьяне, ели так, как сейчас? Или когда отец мой был молодым? Тогда у крестьянина всякий день на столе было вдосталь мяса и всякой всячины, а уж когда ярмарка, свадьба али крестины, так столы просто ломились. Люди хлестали вино что твою воду, ели от пуза и брали с собой сколько душе угодно. Вот когда жили в довольстве! А теперь и зажиточные едят хуже, чем в прежние времена поденщики да батраки.

- Зато господа еще больше пируют и обжираются, - бросил Леонгард Мецлер, помрачнев. - А мы лезь для них из кожи, надрывайся и отрывай последний кусок у своих детей. Многие из нас за счастье почитают иметь сухую корку хлеба, а иные видят ее только по воскресеньям. Мясо? Кому оно нынче по карману, после того как магистрат ввел копытный сбор? * А тут еще имперский налог да питейный сбор * совсем доконали нашего брата виноградаря. Эчлих ругает Лангенбергера за кислое вино, а в будущем году он и этого вина ни за какие деньги не достанет.

- Есть у нас старинные грамоты, в которых записаны наши повинности - подати, оброки, барщина, только пользы от этих грамот ни на грош, - проворчал Симон Нейфер. - Никто теперь с ними не считается, ни светские, ни духовные владетели. А вздумай жаловаться на беззаконные притеснения, где найдешь справедливость? Ведь наши притеснители - наши же судьи. А уж эти новые законы! Поистине измышление дьявола! Никто в них не разберется, окромя законников, а ведь они мастаки черное делать белым, а белое - черным. Что им стоит правого представить виноватым и лишить бедняка последнего куска хлеба?

- Долгонько мы терпели, да, видно, терпенью приходит конец, - со вздохом промолвил Иорг Бухвальдер. Староста же, сверкнув глазами, подхватил:

- Потому, дорогие друзья, надо нам всем взяться за ум, покамест они не выжали последнюю каплю крови из наших жил. Я так разумею: звезда с огненным хвостом, что появилась в августе, не только была предвестником хорошего урожая винограда, как оно и вышло, но и указала нам, что нужно огненной метлой очистить дворянские и поповские осиные гнезда, замки и монастыри.

- Метла-то метлой, да где та рука, что за нее возьмется? - сказал Иорг Бухвальдер, понизив голос. - Всем нам крышка. Недаром было предсказано: кто в тысяча пятьсот двадцать третьем году не помрет, кто в тысяча пятьсот двадцать четвертом году в воде не потонет, кого в тысяча пятьсот двадцать пятом году не зарежут, тот узрит чудеса!

Ганс Лаутнер, который молча внимал говорившему, вдруг глубоко вздохнул и, густо покраснев, проговорил:

- С вашего позволения, я вот что скажу. Моя бабка видела двойное кольцо вокруг луны с крестом поперек. Это, говорит она, знак, что нам уж недолго осталось нести свой тяжкий крест. Близится час освобождения. Скоро всех нечестивцев поразит меч, и они будут стерты с лица земли.

- Эх, твоими бы устами да мед пить! - крикнул староста и, взяв кубок, осушил его до дна.

Иорг Бухвальдер покачал седой головой и с сомнением в голосе произнес:

- Да так ли оно?

- Уж будьте покойны, - горячо возразил Ганс. - Бабка знает толк в таких делах куда больше других, и у нас всякому известно - раз она что сказала, так тому и быть.

- А кто твоя бабка?

Черная Гофманша * из Бекингена близ Гейльброна.

В это время, пригнувшись у порога, в комнату шагнула огромная фигура, и староста воскликнул: “А вот и Большой Лингарт!” Вошедший - что называется, косая сажень в плечах - был в крестьянских башмаках с ремнями, в поярковой шляпе горшком с двумя петушиными перьями, отчего казался еще выше. Из-под узких полей шляпы виднелся плохо зарубцевавшийся шрам от переносицы через всю правую щеку. Между круглыми черными глазами загибался, словно клюв коршуна, нос, зарываясь в щетину мохнатых усов, закрученных кверху. Коротко подстриженная круглая бородка обрамляла щеки и подбородок. Это отступление от крестьянского обычая объяснялось тем, что Большой Лингарт немало побродил по белу свету в ландскнехтах. Вернувшись с военной добычей в родную деревню Шварценброн, неподалеку от Ротенбурга, он обзавелся хозяйством. Это был рослый и на редкость крепкий молодец; на бедре у него висел огромный меч, под стать богатырскому телосложению. Вместе с ним вошел человек лет сорока, в одежде горожанина, без оружия; его бритое лицо с выдающимися скулами дышало озлоблением. По-видимому, шварценбронский великан пользовался великой популярностью среди крестьянства. Его окликали и подзывали то к одному, то к другому столу, и много кубков потянулось ему навстречу. Для каждого у него находилось словечко, и все отвечали ему дружным смехом. Прошло немало времени, пока он добрался до стола, за которым сидел оренбахский староста со своими друзьями.

- Тут все свои люди, - заметил Симон, пожимая ему руку. - Однако ты порядком запоздал.

- Зато привел доброго товарища, Фрица Бютнера из Мергентгейма, - отвечал Большой Лингарт, усаживаясь за стол, и, взяв кубок, застучал им по столу, подзывая хозяина.

- У нас у всех одна забота, - многозначительно произнес Фриц Бютнер. Симон пожал ему руку, остальные приветливо кивнули.

- О чем речь ведете, друзья? - спросил Большой Лингарт, вытягивая ноги во всю длину, когда хозяин принес кувшин вина и кубки. - Можем говорить без опаски. Здесь такой дьявольский шум, что мертвому впору проснуться.

- Мы говорили о том, - отвечал Леонгард Мецлер, - что небесные знамения предвещают повсюду великие пере мены. Вы небось тоже слышали, что на Рейне среди бела дня доносится с ясного неба страшный гул и звон оружия, словно шум битвы?

- За дело! За дело! * - густым сочным басом воскликнул Лингарт. - Давненько чешется у меня рука вынуть из ножен мой старый меч. Против кого? Как бы вы думали? Попов да дворян? Нет, это несправедливо. Хуже чумы - рыцари Тевтонского ордена. Их гроссмейстер сидит в Мергентгейме и, как паук, опутывает своей паутиной всю империю. Тевтонские рыцари, эти полупопы-полудворяне, теснят своих подданных вдвойне.