Страница 193 из 194
Мы подтвердим сказанное лишь некоторыми наиболее существенными высказываниями Ленина. "Нельзя вполне понять "Капитала" Маркса и особенно его I главы, не проштудировав и не поняв всей Логики Гегеля. Следовательно, никто из марксистов не понял Маркса 1/2 века спустя!!"[41].
И в другом месте: "Если Marx не оставил "Логики" (с большой буквы), то он оставил логику "Капитала", и это следовало бы сугубо использовать по данному вопросу. В "Капитале" применена к одной науке логика, диалектика и теория познания [не надо 3-х слов: это одно и то же] материализма, взявшего все ценное у Гегеля и двинувшего сие ценное вперед"[42].
Эти мысли, высказанные в связи с исследованием плана диалектики у Гегеля, весьма характерны, и именно из них вытекают ленинские замечания о диалектическом применении экономических категорий Маркса в "Капитале". Тем самым Ленин, как в свое время Маркс, показывает тот способ, каким философские проблемы должны ставиться и решаться диалектическим материализмом. Ленинский этап в развитии философии связан с реализацией в любой ее области диалектико-материалистического метода, что и позволяет раз и навсегда покончить с наследием II Интернационала.
Это своеобразие ленинского этапа в развитии философии необходимо, разумеется, связывать с его историей. Настоящая работа была посвящена такого рода исследованию. Мы стремились на конкретном историческом материале показать, каким образом, реальные противоречия капиталистического общества повлияли на буржуазную философию в ее высшей форме, в форме идеалистической диалектики Гегеля. Но эту связь нужно было продемонстрировать во всей ее социальной и философской сложности; при этом была сделана попытка выявить, как на возникновение и развитие гегелевской диалектики повлияли теоретическое отражение этих противоречий в классической английской политической экономии и взрыв реальных противоречий во французской революции и сколь различные — положительные и отрицательные — последствия имел тот факт, что эти идеологические и реальные процессы, происходившие в Англии и Франции, получили превращенную форму идеалистической системы и идеалистического метода из-за социально-экономической отсталости Германии.
Лишь благодаря такой постановке вопроса стало возможным, анализируя связь Гегеля с его предшественниками, преодолеть тот схематичный и искажающий реальное положение способ рассмотрения, который общепринят в буржуазной истории философии и следы которого еще часто встречаются при рассмотрении подобных вопросов марксистами. Мы надеемся, нам удалось показать, что причину как независимости Гегеля от его выдающихся предшественников и современников, так и невольного совпадения их взглядов следует искать в общественном бытии.
Это отнюдь не исторический вопрос, отнюдь не внутреннее дело так называемого гегелеведения. (Хотя обсуждение этих вопросов важно и для борьбы с фальсификацией истории идеологами фашизма.) Изложение действительных истоков величия и ограниченности гегелевской диалектики означает вместе с тем выяснение связи между Гегелем и Марксом, конкретизацию исторического наследия гегелевской диалектики, сохраненного и критически переработанного диалектическим материализмом. Ясно, что Маркс полемизирует с действительным Гегелем. В своей полемике он всегда проводит четкое различие между тем, что действительно представляет собой философия Гегеля с присущей ей ограниченностью, и тем, что из нее сделали его ученики и последователи. Между эпохами Марксовой критики и нашей прошло, однако, столетие, основное "достижение" которого состояло скорее в искаженном образе подлинного Гегеля, которому до сих пор марксисты не противопоставили адекватное исследование философии Гегеля, раскрывающее образ действительного Гегеля. Представления философски образованной публики о Гегеле сформировались под влиянием буржуазного искажения гегелевской философии. Непреходящее значение критических замечаний Маркса, Энгельса, Ленина можно правильно понять и оценить только в том случае, если мы обладаем точным знанием того, каков действительный предмет этой критики, каков действительный Гегель.
Только благодаря этим взаимосвязям становится ясным философское значение экономических исследований и экономических воззрений Гегеля. Какими бы несовершенными и противоречивыми ни были они — а мы подробно анализировали в различных контекстах их внутреннюю противоречивость, — все же, несомненно, не случаен тот факт, что мыслитель, завершивший идеалистическую диалектику, был единственным философом этой эпохи, который серьезно пытался разобраться в экономической структуре капиталистического общества. Специфическая форма диалектики, развитая Гегелем, можно сказать, выросла из этих попыток решения проблем капиталистического общества, политико-экономических проблем.
Повторяем: сама форма учения о единстве противоположностей возникает в новое время уже у Николая Кузанского и Джордано Бруно; но что касается решающих вопросов диалектики, то даже высшая ступень диалектики до Гегеля — философия Шеллинга, — по сути дела, не продвинулась вперед по сравнению с этой диалектикой. Лишь специфически гегелевские категории, возникновение и противоречивость которых мы здесь анализировали, придали диалектике ту познавательную высоту, ту разработанность сущностных определений, из которых непосредственно могла исходить — путем критического преобразования и снятия своей предшественницы — материалистическая диалектика Маркса. Огромное значение Марксовой критики Гегеля состоит именно в том, что она вскрывает основу величия и ограниченности гегелевской диалектики в общей направленности его воззрений и узости понимания им противоречий и законов движения капиталистического общества, капиталистической экономики.
Лишь тогда становится по-настоящему понятным историческое величие Гегеля. Каждый мыслитель, как говорил Гегель, есть сын своего времени; в качестве такового он естественным образом связан со своими предшественниками. Однако, определяя ранг и значение мыслителя, следует задаться вопросом, насколько он зависим от неизбежно им заимствуемого содержательного и методологического багажа своих предшественников и насколько он в состоянии непредвзято сопоставить заимствованное им содержание и форму своей философии с самой действительностью и тем самым критически их преодолеть и развить далее; насколько он исходит из самой действительности, а насколько скован проложенной предшественниками философской традицией.
Здесь коренится качественное различие между Фихте и Шеллингом, с одной стороны, и Гегелем, с другой (не говоря уже о более мелких мыслителях той эпохи, которые, впрочем, являются истинными колоссами по сравнению с сегодняшними "корифеями" буржуазной философии). Конечно, исходные пункты и направленность развития философии Фихте и Шеллинга также определены объективной социальной действительностью. Но в философском плане оба они остаются в рамках кантовской философии, и если, например, Шеллинг движется от субъективного идеализма к объективному, то он не преодолевает кантовской постановки проблем и их решения, а лишь дает иную комбинацию последних; выход за пределы философии Канта остается у него скорее декларативным, нежели действительно философским.
Гегель является единственным философом послекантовского периода, оригинально подошедшим, в глубочайшем смысле этого слова, к проблемам эпохи. Подробно проанализировав его первые шаги, мы видели, что все без исключения проблемы диалектики, правда еще и не в теоретически зрелой форме, выросли из раздумий над такими всемирно-историческими событиями той эпохи, как Великая французская революция и промышленный переворот в Англии. Только в ходе разработки собственной системы у Гегеля формируется подлинная идейная связь со своими предшественниками. Но связь эта с самого начала критическая, выходящая за теоретические пределы кантовской мысли. Лишь тогда, когда общественное бытие тогдашней Германии загоняет гегелевскую диалектику в узкие, подчас филистерские рамки, становится заметной, как мы видели, родство Гегеля с его предшественниками.
41
Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 29. С. 162.
42
Там же. С. 301.