Страница 86 из 98
— А телефона у него нет?
— Нет. Можно звонить в имение, если по срочному делу, но ему это не нравится. Говорит, что хозяева не любят, когда их беспокоят.
— Вы собираетесь ему написать теперь, после похорон?
— По правде говоря, не знаю. Наверное, должна была бы.
— Вряд ли он будет рад узнать об этом из газет. Задетая, она встрепенулась:
— А что? Газеты напишут об этом?
— Два журналиста из парижской полицейской хроники уже прибыли и просят встречи.
— И вы их примете?
— Это решит прокурор в надлежащий момент. Но независимо от того, приму я их или нет, они вольны, если захотят, что-нибудь сообщить об этом происшествии. Если вас это утешит, я их не видел на кладбище… равно как не было и фотографа возле могилы.
— Я смотрела местные газеты. Сообщения довольно скудные.
— Я рекомендовал газетчикам пока что проявлять сдержанность.
Она хотела было спросить почему, но не осмелилась.
— Все это… — начала она упавшим голосом.
Потом вдруг совсем бодро, словно освободившись от гнетущего присутствия двух полицейских, закончила:
— Надеюсь, я вам больше не нужна?
Бакконье зачитал показания, записанные с ее слов. Женщина подтвердила общий смысл, оговорив лишь некоторые выражения, и подписала бумагу.
Жардэ чувствовал, что момент действовать близок и что время работает на него. Смутное, ничем не оправданное ощущение, но рапорт судебной экспертизы, прибывший минутой позже, заставил его поторопить события. Тянуть дальше было бессмысленно, даже если риск оставался велик.
Кровь, снятая накануне с надгробия Данселей, была той же группы, что и кровь Бертрана Абади. Более того, при всей осторожности, свойственной Жардэ, рапорт прямо указывал, что кровь, вероятнее всего, принадлежит жертве. Комиссар, однако, не решался сделать окончательный выбор. Значило ли это, что Бертрана Абади ударили прямо на надгробии и, если верить показаниям мадам Манье, потом перевезли в его собственной «меари» к мосту через Верпо?
Жардэ внезапно почувствовал в себе прилив спокойствия, решительности, какое-то особо ясное сознание, или, другими словами, готовность встретиться лицом к лицу с семейством Делакур. А точнее, с кланом Делакур, как говорили в светских кругах Йера, где принять у себя любого из членов клана считалось честью, которой знали цену. Жардэ не упускал из виду, что это богатейшее семейство пьенуаров владело имением в 120 гектаров плодородной земли, где выращивали ранние овощи, цветы в оранжереях и виноград.
Обширное хозяйство велось исправно и приносило огромный доход, как утверждали специалисты. Верно ли, что в имение приезжал проводить инкогнито свой отпуск некий бывший министр, что сюда наведывались также некоторые лица, питавшие ностальгию по французскому Алжиру? Контрразведка отказалась подтвердить неофициальный запрос на сей счет, а тот, кому звонил Жардэ, посоветовал:
— Продвигайся с предельной осторожностью. Действуй только наверняка. Надеюсь, ты не хочешь, чтобы тебя отстранили и засунули в какуюнибудь дыру на долгие годы? А ведь именно это тебя ждет, если допустишь промах!
Жардэ ответил, что ему наплевать, и, ейбогу, не покривил душой. Какое значение все это имеет, в конце концов? В то же время, он понимал, что, по крайней мере, на данном этапе он не способен обосновать свои подозрения. Каким образом один из крупных землевладельцев богатой долины Верно мог оказаться причастным к убийству инженерастроителя и мелкого служащего карусели?
— Эта публика не убивает тупым предметом, — без всякой иронии заметил Бакконье, словно читая мысли шефа.
Правда, от других комментариев инспектор воздержался. Однако он признавал, что смелости комиссару было не занимать. Никто его не прикроет в случае хотя бы малейшего прокола.
— Вот оно, — внятно произнес сидевший за рулем Бакконье. — Поместье Гренуйер. Я ожидал увидеть пальмовую аллею куда длиннее. И подрезать эти пальмы не помешало бы. Вон сколько мертвых листьев…
Он словно размышлял вслух, но Жардэ не откликался.
Кованые ворота были приоткрыты. Выскочившая из будки огромная немецкая овчарка бросилась им навстречу, едва сдерживаемая цепью.
— Сидеть, Сики! — приказал чейто голос.
Полицейские увидели высокого мужчину. Лицо его, исчерченное глубокими выразительными морщинами, почти сливалось с густой копной седых волос. Повелительный взгляд темнозеленых, пронзительных глаз, обветренная кожа, непритязательные, стираные джинсы, ковбойка в белую и синюю клетку, широко распахнутая на загорелой груди. «Недурно для своих шестидесяти пяти лет», — невольно подумал Жардэ.
— Чем обязан?..
— Я комиссар Жардэ, а это — мой коллега, инспектор Бакконье. Мы желали бы переговорить с господином Пьером Делакуром.
Если мужчина и удивился, то ничем не выдал этого и просто ответил:
— Это я. Пожалуйста, проходите…
За тяжелой, в медных нашлепках дверью из темного дуба оказалась такая же темная, широкая прихожая с полом, вымощенным чернобелым мрамором. Стены между тремя приоткрытыми дверями были заняты полками, провисшими от избытка книг. Жардэ отметил про себя довольно опрятный вид прихожей и бросил на Бакконье выразительный взгляд.
Хозяин впустил их в одну из просторных комнат с окном, упиравшимся прямо, в буйный неоглядный виноградник. Здесь тоже было опрятно. Запах старого дерева и воска смешивался с чуть уловимым запахом дорогого табака. Большой книжный шкаф из светлого, почти серого орехового дерева соседствовал с широченным письменным столом. Жардэ с удивлением отметил абсолютно голую поверхность стола. Ни бумаги, ни папки, пи какихлибо принадлежностей для письма. Гн Делакур предложил им сесть в довольно неудобные кресла с высокими спинками, обтянутые полотном в серую и бордовую полоску. Сам он сел к ним лицом, но не за стол, а возле печки голландки. Тиканье ходиков в коридоре как бы завершало этот патриархальный антураж, чересчур строгий, слишком определенный и торжественный, вопреки тому, что за глаза представлял себе Жардэ. И он снова спросил себя, какая связь может быть между этим холодным, притворно непринужденным человеком — живым воплощением зажиточной земельной буржуазии, — и совершенно мерзкими убийствами, которые ему поручено расследовать.
— Итак, господа, — начал Делакур, разводя руками.
Жардэ, посчитавший, что для этого визита следовало надеть галстук и пиджак, хотя бы легкий, исходил потом. Он порылся в карманах и не без труда вытащил фотографию девочки, служившую Жюльену Комбрэ закладкой для книги стихов Рембо. Собираясь поговорить о Бертране Абади, комиссар в последний момент передумал, почувствовав вдруг, что располагает большей свободой маневра… Не может быть, чтобы в Мостаганеме или Йере Жюльен Комбрэ не соприкасался с кемто из Делакуров или Данселей.
Бакконье удивился про себя, увидев, что шеф вытащил только эту фотографию, и подумал, что комиссар держит другую про запас, для дальнейшего расследования.
— Месье, — церемонно обратился Жардэ к Делакуру, — не изволите ли взглянуть на эту фотографию.
Тот поискал рукой очки на маленьком столике («Хочет выиграть время», — подумал Жардэ), не торопясь надел их и внимательно стал разглядывать фото.
— Это моя племянница Анжелина, — произнес Делакур ровным голосом. — Моя племянница Анжелина, погибшая в Алжире пятнадцать лет назад. Можно ли узнать, как этот снимок оказался у вас?
Жардэ не ответил и протянул ему другую фотографию — Анжелина с друзьями.
— Это опять она, моя племянница, с ребятами, но этот снимок, должно быть, сделан несколько раньше. Впрочем, если смотреть вблизи, то толком и не поймешь. И вы хотели видеть меня только для того, чтобы показать мне эти, в общемто, милые фотокарточки? Признаться, не нахожу в них особого интереса.
Жардэ пропустил иронию мимо ушей и спросил:
— Пожалуйста, посмотрите внимательнее второе фото и скажите, не узнаете ли вы когонибудь на нем.
— Когдато, безусловно, я мог бы назвать имя любого из этих лиц, но сегодня, право… Куда вы клоните?