Аэлита

Гусев побежал под прикрытием кактусов и одновременно увидел и корабль и рядом с ним заржавелый, огромный горб аппарата. Десятка два марсиан колотили по клёпаной его обшивке большими молотками. Видимо, работа только что началась. Гусев положил Лося на песок, вытащил из-за пояса дубину:

— Я вас, сукины дети! — не своим голосом завизжал Гусев, выскакивая из-за кактусов, — подбежал к кораблю и ударом дубины раздробил металлическое крыло, сбил мачту, ударил в борт, как в бочку. Из внутренности корабля выскочили солдаты. Бросая оружие, горохом посыпались с палубы, побежали врассыпную. Солдаты, разбивавшие аппарат, с тихим воем поползли по бороздам, скрылись в зарослях. Всё поле в минуту опустело, — так велик был ужас перед вездесущим, неуязвимым для смерти сыном неба.

Гусев отвинтил люк, подтащил Лося, и оба сына неба скрылись внутри яйца. Крышка захлопнулась. Тогда притаившиеся за кактусами марсиане увидели необыкновенное и потрясающее зрелище:

Огромное, ржавое яйцо, величиною в дом, загрохотало, поднялись из-под него коричневые облака пыли и дыма. Под страшными ударами задрожала тума. С рёвом и громовым грохотом гигантское яйцо запрыгало по кактусовому полю. Повисло в облаках пыли, и, как метеор, — метнулось в небо, унося свирепых Магацитлов на их родину.

НЕБЫТИЕ

— Ну, что, Мстислав Сергеевич, — живы?

Обожгло рот. Жидкий огонь пошёл по телу, по жилам, по костям. Лось раскрыл глаза. Пыльная звёздочка горела над ним совсем низко. Небо было странное, — жёлтое, стёганое, как сундук. Что-то стучало, стучало мерными ударами, дрожала, дрожала пыльная звёздочка.

— Который час?

— Часы-то остановились, вот горе, — ответил радостный голос.

— Мы давно летим?

— Давно, Мстислав Сергеевич.

— А куда?

— А к чёрту на рога, — ничего не могу разобрать, куда мы залетели.

Лось опять закрыл глаза, силясь проникнуть в тёмную пустоту памяти, но пустота поднялась вокруг него чашей, и он снова погрузился в непроглядный сон.

Гусев укрыл его потеплее и вернулся к наблюдательным трубкам. Марс казался теперь меньше чайного блюдечка. Лунными пятнами выделялись на нём днища высохших морей, мёртвые пустыни. Диск тумы, засыпаемой песками, всё уменьшался, всё дальше улетал от него аппарат куда-то в кромешную тьму. Изредка кололо глаз лучиком звезды. Но сколько Гусев ни всматривался — нигде не было видно красной звезды.

Гусев зевнул, щёлкнул зубами, — такая одолевала его скука от пустого пространства вселенной. Осмотрел запасы воды, пищи, кислорода, завернулся в одеяло и лёг на дрожащий пол рядом с Лосем.

Прошло неопределённо много времени. Гусев проснулся от голода. Лось лежал с открытыми глазами, — лицо у него было в морщинах, старое, щёки ввалились. Он спросил тихо:

— Где мы сейчас?

— Всё там же, Мстислав Сергеевич, — впереди пусто, кругом — пустыня.

— Алексей Иванович, мы были на марсе?

— Вам, Мстислав Сергеевич, должно быть совсем память отшибло.

— Да, у меня провал в памяти. Я вспоминаю, воспоминания обрываются как-то неопределённо. Не могу понять, — что было, а что — мои сны… Странные сны, Алексей Иванович… Дайте пить…

Лось закрыл глаза, и долго спустя спросил дрогнувшим голосом:

— Она — тоже сон?

— Кто?

Лось не ответил, видимо — опять заснул.

Гусев поглядел через все глазки в небо, — тьма, тьма. Натянул на плечи одеяло и сел, скорчившись. Не было охоты ни думать, ни вспоминать, ни ожидать. К чему? Усыпительно постукивало, подрагивало железное яйцо, несущееся с головокружительной скоростью в бездонной пустоте.

Проходило какое-то непомерно долгое, неземное время. Гусев сидел, скорчившись, в оцепенелой дремоте. Лось спал. Холодок вечности осаждался невидимой пылью на сердце, на сознание.

Страшный вопль разодрал уши. Гусев вскочил, тараща глаза. Кричал Лось, — стоял среди раскиданных одеял, — марлевый бинт сполз ему на лицо:

— Она жива!

Он поднял костлявые руки и кинулся на кожаную стену, колотя в неё, царапая:

— Она жива! Выпустите меня… Задыхаюсь… Не могу, не могу!…

Он долго бился и кричал, и повис, обессиленный, на руках у Гусева. И снова — затих, задремал.

Гусев опять скорчился под одеялом. Угасали, как пепел, желания, коченели чувства. Слух привык к железному пульсу яйца и не улавливал более звуков. Лось бормотал во сне, стонал, иногда лицо его озарялось счастьем. Гусев глядел на спящего и думал:

«Хорошо тебе во сне, милый человек. И не надо, не просыпайся, спи, спи!… Хоть во сне поживёшь. А проснёшься — сядешь, вот так-то, на корточки, под одеялом, — дрожи, как ворон на мёрзлом сучке. Ах, ночь, ночь, конец последний… Ничего-то человеку, оказывается, не надо»…

Ему не хотелось даже закрывать глаз, — так он и сидел, глядел на какой-то поблёскивающий гвоздик… Наступало великое безразличие, надвигалось небытие.

Так, пронеслось непомерное пространство времени.

Послышались странные шорохи, постукивания, прикосновения каких-то тел снаружи о железную обшивку яйца.

Гусев открыл глаза. Сознание возвращалось, он стал слушать, — казалось — аппарат продвигается среди скоплений камней и щебня. Что-то навалилось, и поползло по стене. Шумело, шуршало. Вот, ударило в другой бок, — аппарат затрясся. Гусев разбудил Лося. Они поползли к наблюдательным трубкам, и сейчас же оба вскрикнули.

Кругом, в тьме, расстилались поля сверкающих, как алмазы, осколков. Камни, глыбы, кристаллические грани сияли острыми лучами. За огромной далью этих алмазных полей в чёрной ночи висело косматое солнце.

— Должно быть мы проходим голову кометы, — шопотом сказал Лось. — Включите реостаты. Нужно выйти из этих полей, иначе комета увлечёт нас к солнцу.

Гусев полез к верхнему глазку, Лось стал к реостатам. Удары в обшивку яйца участились, усилились. Гусев покрикивал сверху: — «Легче — глыба справа… Давайте полный… Гора, гора летит… Проехали… Ходу, ходу, Мстислав Сергеевич».

ЗЕМЛЯ

Алмазные поля были следами прохождения блуждавшей в пространствах кометы. Долгое время аппарат, втянутый в её тяготение, пробирался среди небесных камней. Скорость его непрестанно увеличивалась, действовали абсолютные законы математики, — понемногу направление полёта яйца и метеоритов изменилось: образовался всё расширяющийся угол. Золотистая туманность, — голова неведомой кометы и её след — потоки метеоритов — уносились по гиперболе — безнадёжной кривой, чтобы, обогнув солнце, снова исчезнуть в пространствах. Кривая полёта аппарата всё более приближалась к эллипсису.

Почти неосуществимая надежда возврата на землю пробудила к жизни Лося и Гусева. Теперь, не отрываясь от глазков, они наблюдали за небом. Аппарат сильно нагревался с одной стороны солнцем, — пришлось снять всю одежду.

Алмазные поля остались далеко внизу: — казались искорками, — стали беловатой туманностью и исчезли. И вот, в огромной дали был найден Сатурн, переливающийся радужными кольцами, окружённый спутниками. Яйцо, притянутое кометой, возвращалось в солнечную систему, откуда было вышвырнуто центробежной силой марса.

Одно время тьму прорезывала светящаяся линия. Скоро и она побледнела, погасла: — это были астероиды, таинственные маленькие планеты, бесчисленным роем вьющиеся вокруг солнца. Сила их тяготения ещё сильнее изогнула кривую полёта яйца. Наконец, в одно из верхних глазков Лось увидел странный, ослепительный, узкий серп, — это был Люцифер. Почти в то же время, Гусев, наблюдавший в другой глазок, страшно засопел и обернулся, — потный, красный.

— Она, ей-богу, она…

В чёрной тьме тепло сиял серебристо-синеватый шар. В стороне от него и ярче светился шарик, величиной с ягоду смородины. Аппарат мчался немного в сторону от них. Тогда Лось решился применить опасное приспособление — поворот горла аппарата, чтобы отклонить ось взрывов от траэктории полёта. Поворот удался. Направление стало изменяться. Тёплый шарик понемногу перешёл в зенит.