Дайте нам крылья!

Поднялся довольно сильный ветер, погнал прямо на них зловещую облачную гряду, и пришлось как следует попотеть, чтобы против него поскорее добраться до Райского кряжа. Облака стремительно росли и надвигались, так что никаких сомнений быть не могло. Пери еще никогда не приходилось летать при такой сложной погоде, если не считать той сверхъячейки. Это было как лететь сквозь разные вертикальные слои, вроде театральных декораций — на сцене при помощи таких слоеных декораций создают ощущение глубины, Пери это видела, когда один раз ездила с классом на спектакль.

Первый слой, тот, в котором они сейчас летели — темное небо с тонкими хлопьями темных облаков. Дальше громоздилась туча — ну, как бишь ее — cumulus congestus, густого, переливчатого баклажанно-фиолетового цвета, высотой, наверное, в несколько километров. А сразу за тучей, прямо из-за ее края выпирало подсвеченное вечерним солнцем еще одно скопление кучевых облаков — они сияли белизной, словно хрусткий снег, дурманяще-яркие по сравнению с темной тучей на их фоне. А за белыми облаками сверкало синее-синее, как в раю, небо, словно черноту впереди занесло сюда из какого-то другого времени.

— Ух ты, — не сдержалась Пери.

— Ну и дела, Беркут, надо подналечь. Там ВОМ.

— Сам вижу, — отозвался Беркут, который уже вырвался вперед, стремительно снижаясь и набирая скорость.

Сойка тоже разогналась, и Пери едва за ней поспевала.

— Смотри, ВОМ, — повторила Сойка и показала на фиолетовую тучу. Пери увидела горизонтальные разряды молний. — Внутриоблачные молнии, — пояснила Сойка.

Они снова сбросили высоту — насколько отважились.

— Мы сейчас врежемся в землю! — закричала Пери, перекрывая ветер и неумолчный рокот грома. Перегонять облака, мчаться над деревьями и уносящейся вдаль равниной было страшно и упоительно одновременно, а теперь Пери научилась смотреть на картину в целом, учитывать рельеф местности внизу, сопоставлять его с облаками и снова смотреть вниз. Оказалось, что когда речь идет о жизни и смерти, Пери в состоянии сосредоточиться, в состоянии свести воедино все то, чему учили ее Беркут и Сойка. Запросто. Просто надо больше вообще ни о чем не думать. «Пока не скинешь балласт, крылья тянут тебя вниз, а не вверх». Значит, надо забыть обо всем. Обо всем, кроме полета.

Ей, конечно, не хотелось признаваться даже себе, что когда пришлось сосредоточиться на полете, ей стало легче. Гораздо легче. В тренировочный центр в Городе она ходила по ночам, жертвовала сном. И все равно постоянно нервничала. Вдруг Хьюго проснется, вдруг потребует меня, вдруг я оставила ему мало молока?

А сейчас у нее осталась всего одна-единственная цель — и в этом была свобода. Да, Пери было немного стыдно — словно она предавалась запретным утехам. Надо было отодвинуть на задний план мысли о Хьюго — о своем сыне, о своем сыне! — и сосредоточиться на мельчайших подробностях оттачивания своего мастерства. Она соревновалась с надвигавшимися облаками, понимая, что теряет драгоценное время, несмотря на все новые знания — от них было не только несказанно приятно, но и тревожно, как не без удивления обнаружила Пери: страх то и дело окатывал ее холодной волной.

Пери ощущала, как нарастает в ней жажда полета, болезненное пристрастие к нему. Она видела это у Питера. Этак и вправду можно забыть, что в жизни есть кое-что поважнее.

И тут — о счастье! — они вырвались из-под фиолетовой тучи. Грохот стих позади, и они поспешили к долине, которая вела к Райскому кряжу, голубому-голубому в косых лучах солнца, — и вот уже они взмыли вверх на динамике, хохоча в полный голос, потеряв голову от радости, облегчения и восторга, и Пери понимала, что не поступится ни капелькой этой радости — пусть она растет, громоздится, набирает силу, как та рокочущая лиловая туча.

— Черт побери, я и не знала, что получится так весело! — закричала Сойка, когда они поднялись над краем утеса и ринулись к реке.

Когда они шлепали по воде, Пери поняла, что она совершенно вымотана и телом, и духом и при этом абсолютно счастлива.

Впереди был длинный-длинный вечер. Пери еще поиграла с Хьюго на отмели, где вода была цвета чая. У теплой прозрачной заводи Пери вдруг охватил полный покой — впервые за долгие месяцы и годы. Да, такой беззаботной она была разве что в четыре года, когда играла у реки на ферме Жанин.

Шахиня сидела на своем любимом насесте — на ветке, нависавшей над водой.

— Экекекекеке, — несколько раз высказалась она, звонко и резко, словно выговаривала им, когда Хьюго слишком уж заливисто смеялся.

— А где твои соколята? — дерзко спросила Пери у сапсанихи. — Ты их так же ругала?

Шахиня нахохлилась и подремала на солнышке. Она была настоящая охотница, в совершенстве владела собой и прекрасно умела беречь силы, так что могла сидеть без движения долгие часы напролет — точь-в-точь каменное изваяние.

Пери сосредоточилась на каждой уходящей минуте, на том, как солнце греет спину, как скатываются с промасленных перьев капли воды, как приятно ноют крепнущие мышцы спины и крыльев. Каждая секунда несла бездонные познания. Она, Пери, — мама Хьюго! Его настоящая мама. Она имеет право ухаживать за ним, любить его — именно так, как любит сейчас. Она постоянно посматривала на него, оценивая, какое расстояние теперь разделяет их — или, наоборот, сближает.

А еще она теперь ощущала, как с каждым часом, проведенным в воздухе вместе с летателями из «Орлана», набирается силы и мастерства. С каждой минутой она становилась все ближе к тому, чтобы стать настоящим летателем — такого она и представить себе не могла. Наконец-то ее мечты сбылись и она добилась этой воздушной легкости!

Как обидно, что две главные радости в своей жизни — радости, которые невозможно примирить друг с другом — она познала одновременно и именно здесь, в группе «Орлан».

Ее всегда мучила эта неопределенность — что бы Пери ни делала, второе призвание не давало ей покоя. Мать и летатель, две стороны ее натуры, за несколько дней в «Орлане» обрели определенность и заявили о себе, как будто раньше Пери была костром, тлеющим, полузатоптанным, а теперь разгорелась жарким пламенем. Она была и костром, и ветром, который его раздул, и ветер этот стал вдвое сильнее, два сильных потока влекли ее в разные стороны — мать и летатель. Не получится ли так, что теперь она попросту сгорит и ветер развеет ее прах? На миг она даже поняла, почему Авис и Питер так неоднозначно относились к Хьюго. Будь он слетком, будь у него крылья — она не оказалась бы на этом распутье. Но крыльев у него не было, и то, что она любила больше всего на свете, разрывало ее надвое: мать и летатель.

Пери дала Хьюго грудь, потом покормила ужином — в пещерке за водопадом нашлась кое-какая еда. Солнце еще вовсю припекало спину, но уже клонилось к закату, Хьюго клевал носом. Наигрался за день и с Пери, и с Рафом.

Пери завернула Хьюго в одеяло и отнесла под скальный навес. Там оказалась Латона — она тоже решила вздремнуть. Пери оставила спящего Хьюго под боком у Латоны и зашагала обратно по тропинке, по-прежнему переполненная ликованием. Тело вспомнило, что такое чувственные удовольствия, было полно сил, потому что избавилось от страха, — все радости полета оказались теперь в распоряжении Пери, и с каждым днем их будет только больше.

Когда Пери вышла к реке, там не было никого, кроме Беркута, который перевязывал себе одну из многочисленных ран. Он почувствовал взгляд Пери и поднял голову.

— Помоги-ка, — сказал он и показал спину — на лопатке, под крылом, была большая ссадина, заклеенная пластырем. — Мне самому не достать.

— Мне тоже, — сказала Пери. — Ты слишком длинный.

Беркут сел на песок, а Пери — вплотную к нему на бревно у него за спиной. Он откинулся назад и выгнул крыло. Пери осторожно отлепила пластырь и повязку, промыла ссадину и синяк вокруг.

Беркут морщился и кривился.

— Что случилось?

Он помотал головой:

— Неважно.

И сунул ей аптечку.

Пери открыла ее и побрызгала больное место ну-скином. Провела рукой по расправленному крылу, докуда дотянулась.