Фанфан и Дюбарри

Жанна по возвращении из Вокулерса вначале некоторое время жила у матери, потом поступила на работу продавщицей и получила жилье в магазине модных товаров Лабиля, чья вывеска "Ля Туалетте" висела неподалеку от рю Гренета, на рю Неф-де-Пти-Шамп. Лабилль был очень популярным портным и в магазине у него было очень интересно, туда ходили многие дворяне, финансисты и офицеры гвардии. Жанна весьма привлекала этих богато раззолоченных мотыльков и начинала понемногу забывать постигшее её несчастье. Фанфана вспоминала только когда приходил её отец, чтоб рассказать о нем.

К счастью для Фанфана Фелиция быстро полюбила его и стала настоящей матерью. Для соседей по кварталу Фанфан был её племянником, сыном внезапно умершей сестры, и если поначалу и ходили какие-то сплетни, все быстро кончилось.

К Фелиции иногда захаживал под вечер некий Пиганьоль, Алцест Пиганьоль. Фанфану он казался добродушным Геркулесом, который, весело смеясь, подкидывал его до потолка. Пиганьоль ему каждый раз приносил драже, что, как можно полагать и зародило у Фанфана любовь к этим сластям. Пиганьоль служил гренадером в Канаде и был приятелем Донадье. Это он несколько лет назад пришел к Фелиции сообщить о героической смерти её мужа, попавшего в западню, устроенную индейцами-ирокезами. Фанфан любил Пиганьоля, и в тот день, когда Фелиция, посадив его на колени, сказала — у него будет папа, Фанфан подумал, что им будет Пиганьоль. И ошибся. Звали его Тронш. Итак, Фелиция вышла за Филиберта Тронша, когда Фанфану было три года. Для Фанфана это было большим несчастьем.

Филиберт Тронш не был красив, не был богат, не был высок, не был молод (ему уже было сорок пять), но он был мужчина. А для Фелиции её вечера стали уже слишком долгими, а воздержание — слишком тяжким. И ещё она хотела, чтоб у ребенка в доме был мужчина.

Но Фелиция не знала толком этого человека, который в темной и закопченной кузнице на рю де ля Коссонери занимался ремонтом оружия. Время от времени они здоровались на ходу, Тронш обычно выходил на порог кузницы, когда замечал Фелицию со свертками белья, которое она несла в ремонт. Тронш тоже был вдовцом, и тоже, как Фелиция, был сыт этим по горло, так что в один прекрасный день, когда он помогал ей донести домой тюк с бельем, не выдержали оба… но только занялись, как Фанфан, изгнанный с места грехопадения, стукнулся головой о стол, начал реветь как сумасшедший и застучал поленом в дверь, что мсье Троншу испортило все дело. И, несомненно, с этого-то дня мсье Тронш и возненавидел Фанфана.

Одним из последствий такой недоброжелательности — которая проявлялась в том, что Тронш часто ни за что орал на Фанфана, а иногда, вопреки отчаянным протестам Фелиции, даже порол — стало то, что Пиганьоль уже не появлялся в доме на рю Гренета.

Пиганьоль был свидетелем на свадьбе Фелиции, потом время от времени захаживал, как обычно, но в один прекрасный день Тронш у него на глазах так огрел Фанфана, что тот отлетел в другой конец комнаты (тогда Фанфан заигрался на улице с Гужоном и, чтобы не терять время, помочился в штаны).

— Нет! — взорвался Пиганьоль. — Ты сдурел, что ли? Нельзя же так бить маленького ребенка!

— Зверь! — кричала Фелиция. — Ты как дикий зверь!

— Кто здесь хозяин? — заорал в ответ Тронш.

Пиганьоль грохнул за собой дверью, сопровождаемый разрывающими душу рыданиями Фелиции и Фанфана, которого Фелиция прикрыла одной рукой, другой на всякий случай сжимая кочергу.

— Видишь, тетя! — крикнул Фанфан. — Нужно было выходить за Пиганьоля, я тебе говорил!

Все это отнюдь не помогало наладить отношения. Тронш все чаще уходил из дому, напивался в кабаре "Еловая шишка", а потом грозил, что когда-нибудь всех убьет! К этим "всем" он относил не только Пиганьоля, Фелицию и Фанфана, но и брата Анже!

Как мы уже поняли, Филиберт Тронш не мог ненавидеть Фанфана лишь по той единственной причине, что, как мы уже видели, Фанфан испортил его визит к Фелиции. Даже в случае такого "дикого зверя" причины гораздо сложнее иначе вся литература была бы излишней. Истинной причиной поведения Филиберта Тронша была обыкновенная ревность! Постепенно тот внушил себе, что Фанфан — не племянник Фелиции, а её родной сын, и что отец Фанфана никто иной как человек, который каждый месяц приносил Фелиции деньги и который был ужасно нелюбезен с ним, с Троншем! Вот почему Тронш так ненавидел брата Анже. Скажем в оправдание, что — во-первых — первая встреча Тронша с братом Анже не была из тех, что будят взаимную симпатию. Как-то раз Тронш явился к Фелиции (с букетом цветов, это нужно заметить), и сквозь дверь услышал, как брат Анже воскликнул: — Тронш? Тот, что чинит старые пистолеты? Ты же не пойдешь за такого заморыша! И к тому же у него изо рта смердит — я-то знаю, как-то мне случилось носить к нему старый мушкет!

И второе, что касается обид Тронша: если вдовцом он не знал, что делать со своими желаниями, то теперь, став супругом, вспыхнул — и тут же сгорел, как солома, так что его молодая жена очень скоро оказалась разочарована и опять впала в черную меланхолию, вздыхая при мысли, как она обманулась. Вот почему Тронш в каждом мужчине видел своего соперника! Долго пережевывал Тронш свою странную идею о связи брат Анже-Фелиция-Фанфан, и однажды вечером, изрядно хлебнув, чтобы набраться храбрости, все и выложил:

— Ты совсем спятил? — оборвала его жена. — И перестань колотить по столу, не барабан! Иди, спроси бабку Лашо, та тебе скажет, что не могу я быть матерью! (Как мы знаем, это было правдой.) — А насчет брата Анже, так он меня при крещении на руках держал! (Что правдой отнюдь не было!)

Тронш и продолжал бы настаивать с упорством типичного ревнивца, только выбрал неудачный день: забыл что должен прийти с визитом брат Анже! Тот из-за дверей слышал этот спор (в то время любили подслушивать под дверью) и вошел без стука. Со своим крючковатым носом, пронзительным голосом и в черных одеждах он смахивал на прокурора и производил ещё большее впечатление, чем обычно!

— Да, я на руках держал её в купели! — подтвердил он. — Вас это должно успокоить, как и мой церковный сан! Но раз уж вы высказываете недостойные подозрения и не хотите унять свое грязное воображение, и поскольку мой сан обязывает быть снисходительным к охватившим вас опасениям, так и быть, я открою вам тайну, которую вашей жене запретил раскрывать кому бы то ни было!

Ребенок этот — не её сын, и не мой, и даже не её племянник! Высшие соображения не позволяют мне открыть вам большее, это дело тайное! Но раз вы уже имеете о нем представление, извольте хранить эту тайну глубоко в душе, как человек благородный, и выбросьте из головы плоды вашего воспаленного воображения! Я требую, чтоб вы хранили в тайне то, что я вам сообщил, тайну, неизвестную даже вашей жене! Я узнал от неё — хоть она и долго колебалась, прежде чем сказать мне в прошлом месяце — что ваши несчастные измышления по части Фанфана привели к тому, что вы относитесь к нему не по отцовски. Прекращайте это, иначе пожалеете!

Это была воистину достойная речь. То ли потому, что брат Анже вспомнил о его душе благородного человека, то ли потому, что теперь Тронш оказался участником чего-то тайного, что по ограниченности своей и представить не мог, но он вдруг переменился. Может быть, из страха перед братом Анже? Или столь сильное впечатление произвела атмосфера тайны, окутавшая Фанфана? Во всяком случае, впредь Тронш обдумывал каждый свой шаг. С той поры он бил Фанфана только упившись в стельку, то есть не превосходя принятых в те годы обычаев обращения с детьми. Взрывы гнева впредь обрушивались на несчастную Фелицию, которая все чаще ходила с синяком под глазом или с шатающимся зубом. Но это совсем другая история. К ней мы ещё вернемся. Добавим только, что Тронш, хоть и поверил брату Анже и больше к нему не ревновал, продолжал все-таки ревновать ко всем остальным мужчинам, завидуя их готовности осчастливить женщину в любую минуту.