Страница 21 из 42
Печку Карп Осипович в этот вечер натопил, не скупясь на дрова. Перед сном мы вышли охладиться наружу. Дым от избы подымался высоко вверх, и Млечный Путь казался продолжением этого дыма. Указав на Большую Медведицу, я спросил Агафью: знает ли она, как называется это созвездие? Агафья сказала: «Лось…» Небесный ковшик и в самом деле на лося походил больше, чем на медведя.
Спать, как обычно, мы легли на полу. Агафья, положившая нам в изголовье фонарик на случай выхода из избы, вдруг спохватилась: «А светит ли?» Фонарик светил неважно. «Батарейка исстарилась», – с этими словами Агафья достала из берестяного короба круглую свежую батарейку, поменяла на нее старую и, убедившись – фонарик светит исправно, принялась за молитву.
«Это чё же такое, спички не признаете, считаете грех, а батарейка, значит, не грех?» – специально для нас с Николаем Николаевичем спросил Ерофей. Агафья не нашлась, что ответить, подтвердив только, что спички («серянки») действительно грешное дело.
Засыпали мы под молитву. Агафья перемежала ее шиканьем на котят и неожиданными вопросами Ерофея.
Утром, попрыгав возле костра для согрева, мы с Ерофеем спустились к реке за оставленной там поклажей. И через час у избы состоялось поднесение московских гостинцев. Агафья этот момент на минуту опередила – появилась с синей рубахой в руках. Ерофей мне писал, что Агафья готовит подарок. Теперь мастерица с улыбкой протянула изделие и пожелала, чтобы рубаху я тут же примерил. Пришлось подчиниться. Все хором нашли: обновке износу не будет, не хватает лишь пояска! Агафья шмыгнула в избу, и вот я стою уже подпоясанный… Выяснилось: такие же рубахи в благодарность за помощь Агафья сшила нескольким геологам, в том числе Ерофею.
Потом открыли картонный ящик, летевший со мной из Москвы. Старик и Агафья глядели на него с выжидательной настороженностью, и я опасался уже услышать: «Нам это не можно». Но все в этот раз было принято с благодарностью. Во-первых, бутылочка дегтя. В письме Агафья просила разжиться этим продуктом, нужным для смазки ран и царапин. Просьбу выполнил я с трудом. Неведомая Лыковым жизнь давно перешла от дегтя к мазуту и солидолу.
Деготь помог добыть московский таксист Александр Иванович Бурлов, с которым случайно я поделился заботой. Узнав, в чем дело, таксист сказал: «Добуду из-под земли!» И добыл.
За дегтем и связкой свечей пошли дары Бутырского рынка. Яблоки Лыковы знали по угощениям геологов. Болгарский перец подозрительно мяли в руках, но, видно, нашли, что бога принятием перца сильно не огорчат. Увидев дыни, Карп Осипович спросил: «Тыквы?» Арбуз озадачил обоих, потребовалось объяснение, что это такое.
Все принятое Карп Осипович распорядился снести в ручей. А в обед я призван был к лыковскому столу в качестве консультанта. Показав, как режут арбуз, я сказал: ешьте, что красное. Когда через десять минут мы с Николаем Николаевичем заглянули в избу, то увидели: съедено и красное и белое, на столе осталось только зеленое.
На предложение начать рыть картошку Агафья ответила: «Проку не будет – в воскресенье нельзя работать». Николай Николаевич с Ерофеем после этого разговора удалились в тайгу с ружьем, а меня Карп Осипович пригласил в избу и достал с висевшей на веревочках полки бумажный свиток. Им оказалась присланная кем-то через Ерофея репродукция картины Сурикова «Боярыня Морозова». Судя по отпечаткам пальцев, картину Агафья с отцом прилежно разглядывали не один раз. «На муки везут…» – сказал старик, разглаживая картину крючковатыми пальцами. Я рассказал, когда это было, пояснил, кто тут сочувствует боярыне, а кто посмеивается над ней. «Да уж видно: кто истинный христианин… На санях-то в Москве сейчас, поди, не ездят?» – спросил старик, сворачивая картину.
Обстановка располагала к откровенности, и я осторожно спросил: не жалеет ли Карп Осипович, что жизнь сложилась вот так, как есть? «А цё жалеть, жили как христиане…» Но, может, жалеет, что встретились с «миром», что жизнь, от которой они хоронились, подвинулась к ним вплотную? «Да нет, Василий Михайлович, за семь лет ничего дурного от людей не претерпели. Благодарение богу – только хорошее познаем».
Из разговора выяснилось, что Лыковы опасались «гоненья на христиан». Облик боярыни Морозовой давал им сейчас реальную картину такого гонения. Но ничего подобного с ними не произошло. Сначала озадаченные дружелюбным отношением «мира», сейчас Лыковы принимают дружелюбие это как должное. Не переставая трудиться, во многом они полагаются на помощь геологов. Картошку, например, в этом году, несмотря на угрозу близкого снегопада, копать не спешат, дают ей дозреть в бороздах. Знают: обещали геологи прийти помочь, значит, придут обязательно. Геологи снабжают Лыковых солью, крупой (в этом году убедили перестать печь картофельный хлеб и взять в подарок мешок муки), снабдили геологи их одеждой, житейским инвентарем. Установка «помочь всем необходимым, ни к чему не принуждая», соблюдается неукоснительно. За семь лет на буровом участке сменилось несколько мастеров, но отношение к Лыковым, как к людям, попавшим в беду, стало традиционным.
Об особом расположении к «подшефным» Ерофея Сазонтьевича Седова я немало уже говорил. Он навещает Лыковых регулярно зимою и летом. В этом году ему предложили повышение по службе с работой на другом участке. Отказался: «Бросить Лыковых не могу».
И дело не только в материальной помощи. Лыковы явно нуждаются и в общении. Не довольствуясь редкими «гостеваниями» людей, старик с дочерью ходят сами в поселок. И если для Агафьи каменистый пятнадцатикилометровый путь с глубокими бродами через реку нетруден, то человеку с возрастом за восемьдесят этот путь – немалое испытание. И все-таки Карп Осипович идет да несет еще мешок с гостинцами для геологов – картошку и кедровые орехи…
В некоторых письмах ко мне есть беспокойство: не одолевают ли Лыковых после «всесоюзной известности» любопытные? Вопрос законный, но умозрительный. Действительно, несчастьем было бы паломничество любопытных. Но есть для хождения сюда препятствие очень надежное – удаленность и недоступность. Редкая лодка из Абазы доберется в верх Абакана. Для праздного любопытства небезопасно и очень накладно нанять сюда лодку с проводником. Есть путь самолетом до поселка геологов. Но это не рейсы Аэрофлота. На самолет можно сесть только с разрешения начальника геологической партии, а с ним мы в самом начале договорились о жестком «фильтре». Ситуацию эту три года назад подробно в Таштыпе обсудили мы также с секретарем райкома партии Кыжинаевым Афанасием Ивановичем и договорились: только с его разрешения самолет возьмет в поселок кого-либо, кроме геологов.
С момента публикации в нашей газете у Лыковых побывало считанное число людей: врач и художник из Красноярска, языковеды из Казани, лесные пожарные, сделавшие прирубок к избе. Те, кто тут побывал, не только не принесли какого-нибудь беспокойства «аборигенам», но во многом им помогли, оставили по себе хорошую память.
В последнем разговоре, позволявшем задать серьезный, главный вопрос, я спросил, что будет, если один из живущих в избе умрет. Старик ответил, что он умирать собирается тут. Судьба же Агафьи волнует его серьезно. Он понимает: житье одной в тайге невозможно. Уход в «мир» тоже представляется ему немыслимым – «по нашей вере это не можно». Выход старику виделся в залучении сюда какого-либо единоверца, но жизнь показала: надежда эта несбыточна – нет желающих лезть в таежную нору.
После газетной публикации объявились в горной Шории у Лыковых родственники-староверы. Один из них приезжал навестить Агафью и старика, звал к себе на житье. Этот вариант устройства Агафьи старик из вида не упускает. Дав мне адрес, он попросил написать родственнику: «Мудро о житье расспросите, не будет ли оно утеснительным для Агафьи». На том и окончился разговор…
С возвращением из тайги Ерофея и Николая Николаевича теперь уже Агафья развернула свиток с «Боярыней Морозовой». Я опять давал объяснения, разглядывая детали картины через очки. Карп Осипович очками заинтересовался, попробовал сам посмотреть и с удивлением обнаружил, что видит «баско». «Так я пришлю вам очки!» Старик застеснялся: «Штука-то, поди, дорогая?»