Стая

— Опять философствовать? — Бескудин подозрительно посмотрел на своего молодого сотрудника.— Опять?

Внешне совсем неприметный паренек этот Панов. Среднего роста, худощавый, на узком лице светятся, просто освещают его большие серые глаза, то лукавые, бойкие, то задумчивые, глубокие. Светлые, золотистые волосы падают косым треугольником на лоб. Да, если приглядеться, то Панов этот только с первого взгляда неприметный. И мысли у него часто интересные бывают, неожиданные для Бескудина. Но философствований его он в рабочее время побаивается.

— Я и не философствую,— покрутил головой Виктор.— Мы говорим — преступность. Пытаемся разобраться в причинах. Особенно у молодежи. Говорим, допустим, семья. Неблагополучная, конечно. Или, там, пьянство. Или отсутствие здоровых интересов. Причины этой преступности?

— Ну, причины. Хотя и не все перечислил. Не все.

— Ладно. Но вот пьянство, допустим. Ведь оно, я вам скажу, и причина и следствие.

— Чего следствие?

— Вот именно! Чего следствие — пьянство?

— Слушай,— не выдержал Бескудин.— Я тебе серьезно говорю: ты хоть в рабочее время не философствуй. Понял? Не философствуй. Дел тут и так невпроворот, а ты...

— Да не философствую я, Федор Михайлович! Я же докопаться хочу. Вот хоть в случае с этим Карцевым. Мало узнать его теперешние связи. Надо еще выяснить, как они возникли. Вот почему меня эта институтская история интересует. Тем более девушка там замешана. Что за девушка?

— Узнаешь эту историю, а потом дальше копаться начнешь,— усмехнулся Бескудин.— А что еще до нее было? Знаю я тебя.

И сразу пожалел о своей шутке, потому что Виктор вздохнул и ответил совершенно серьезно:

— Надо бы. Ведь еще Макаренко писал: человек вое-питывается до пяти лет, потом он уже перевоспитывается.

— Знаешь что? Если мы так работать будем, нас из милиции в Академию наук передать надо будет. Ну да ладно. В институт, так и быть, поезжай. Но дальше не зарывайся. Все-таки конкретное дело у нас с тобой. Конкретное, говорю.

— Слушаюсь,— сразу повеселев, откликнулся Виктор.— Ясное дело, кое-что и ученым оставить надо. А то они в этих вопросах плавают еще больше, чем мы.

Бескудин в ответ добродушно и не без облегчения проворчал:

— Ну, ну. Ты, однако, не заносись. И ступай, ступай, ради бога.

Нет, все-таки интересный парень этот Панов. Уж сколько раз ловил себя Бескудин на том, что не может не ввязаться в спор с ним, в дискуссию, что ли. Но времени все нет. Нет его, времени, хоть тресни! А надо бы собраться, потолковать. Ведь самое что ни на есть главное— докапываться до причин тех явлений, с которыми им, работникам милиции, приходится сталкиваться, особенно еслй — вот как их отдел — с молодежью работаешь, с подростками.

Вздохнув, Бескудин задумчиво откинулся на спинку кресла.

Но тут резко, казалось, даже резче, чем обычно, зазвонил телефон. И пошли дела...

Виктор приехал в институт, когда там шли лекции. В громадном пустом вестибюле стены были увешаны афишами, объявлениями, расписаниями, графиками. Вахтер с любопытством заглянул в необычное удостоверение и почтительно осведомился:

— Может, вызвать вам кого?

— Ничего, папаша. Я и сам разберусь.

Но разобраться было не так-то просто. Почти полгода уже, как не учился в институте Толя Карцев. Что произошло в ту злополучную ночь в общежитии, Виктор так и не понял из сбивчивого рассказа Марины Васильевны. Он даже не знал точно, где, на каком факультете и в какой группе учился Карцев. Вот с этого, видимо, и следовало начать.

В отделе кадров пожилая женщина в очках на вопрос Виктора брезгливо поморщилась и сказала:

— Ах, это то самое дело.

Виктор улыбнулся.

— Громкое дело?

— Еще бы. На весь район наш институт опозорили.

— А что же произошло?

Женщина сердито махнула рукой.

— Вспоминать даже противно.— Потом вдруг испытующе поглядела на Виктора.— Неужели вы по этому делу приехали?

— Ну, что вы. Меня только Карцев интересует.

— Насколько я помню, отвратительный мальчишка.

Сидевшая напротив аккуратненькая девушка, кудрявая и розовощекая, подняла на свою начальницу круглые, чуть подведенные глаза и тоненько воскликнула:

— Что вы, Вера Ильинична! Он был меньше всех виноват. Я знаю девочек из их группы.

— Ах, оставь, пожалуйста,— сердито ответила та.— Твои девочки ничего не знают...

Видимо, дело это продолжало волновать и вызывать споры. Виктора разбирало любопытство. Что же в конце концов там произошло?

Когда он вышел из отдела кадров, уже прозвенел звонок, и коридор был полон шума и сутолоки. Прогуливались, взявшись под руку, девушки. Группами, что-то горячо обсуждая, стояли ребята, другие сновали с озабоченным видом, в конце коридора кто-то заразительно смеялся.

Такая милая, веселая и беззаботная, такая дружная и вовсе не легкая, до всех мелочей знакомая студенческая жизнь!

Вон невысокий белобрысый паренек, вроде него самого, Виктора, что-то, смущаясь, говорит худенькой, лукавой девушке в красивом свитере и смотрит на нее, так неосторожно смотрит. А та как будто равнодушно слушает его. Любовь у них, наверное. И у него она была, да еще какая! Где-то ты сейчас, Светка? Где ты, милая?

Сколько прошло событий за эти пять послестуденче-ских лет, какие неожиданные повороты делала судьба, скольких друзей он растерял, скольких приобрел.

А паренек тот все говорит что-то девушке и смотрит на нее... Виктор тряхнул головой и заставил себя отвести глаза.

— Где тут у вас комитет комсомола? — спросил он у стоявших возле окна ребят.

Ему объяснили.

Виктор не спеша прошел по коридору, поднялся на следующий этаж и увидел табличку: «Комитет ВЛКСМ». Он решил, что сейчас бесполезно идти в комитет,— пока не кончился перерыв, там, наверное, полно народу и поговорить все равно не удастся.

Но вот зазвенел звонок и медленно опустел коридор.

Виктор возвратился к уже знакомой двери и, открыв ее, очутился в небольшой комнате. Здесь никого не было. Около следующей двери стоял столик, очевидно, технического секретаря. На столике лежала раскрытая тетрадка со списком фамилий, против некоторых из них стояли крестики, рядом лежали потрепанный телефонный алфавит и два больших ключа на металлическом кольце. Напротив столика у стены стоял громадный кожаный диван с высокой спинкой, облезлый и продавленный. С плаката на стене улыбались портреты космонавтов, рядом висели турнирная таблица футбольного первенства и расписание каких-то дежурств. .

Заметив ключи на столе, Виктор укоризненно покачал головой и положил их в карман, потом направился к следующей двери, за которой слышались возбужденные голоса.

В большой светлой комнате у длинного, покрытого старенькой зеленой скатертью стола для заседаний стояли человек шесть и громко что-то обсуждали. Когда Виктор зашел, девушка, которую он сразу узнал, худенькая, лукавая девушка в красивом свитере, горячо говорила необыкновенно высокому парню в синей футболке:

— А я тебе точно говорю: он не из их института, и другой, помнишь, с перевязанной коленкой? Это нечестно! Игру надо...

Она увидела Виктора и умолкла.

— Здравствуйте, товарищи,— сказал он.— Мне бы секретаря вашего повидать.

— Это можно.

Виктор почему-то подумал, что сейчас подойдет к нему из этой группы тот самый белобрысый паренек, но подошел другой — плотный, черноволосый, крупные черты лица, резко очерченный рот, густые брови вразлет. Парень крепко пожал руку и сказал:

— Виктор.

— О! Тезки, значит.

Парень добродушно улыбнулся.

— Тогда придется по фамилии. Шарапов.

— Панов. Надо нам потолковать кое о чем.

Виктор показал удостоверение.

Шарапов обернулся к товарищам и с затаенной усмешкой сказал:

— Братцы, товарищ из милиции. Так что спасайся, кто может,— и, обращаясь к худенькой девушке в свитере, добавил:—Ты, Леля, останься. Мой зам,— пояснил он Виктору.

— Но имей в виду,— сказал Шарапову длинный парень в футболке, последним направляясь к двери,— мы эту игру решили опротестовать.