Внутри, вовне

— Вы хотите сказать, что я с ума сошел, приехав сюда? — спросил Эйб, раздраженно наморщив лоб. — Эту страну создали сумасшедшие, и управляют ею сумасшедшие, а более сумасшедшей системы налогов и пошлин, чем здесь, нигде в мире ни один сумасшедший не придумает!

Мы вышли из темного вестибюля на ослепительный солнечный свет. Эйб надел темные очки и повел меня к своему изрядно подержанному «ситроену». Прежде чем сесть в машину, я снял пиджак и галстук и сказал:

— Иногда в Израиле полезно выглядеть явным иностранцем.

— О да, к иностранцам мы относимся так, что лучше некуда, мы только друг другу хамим, — ответил Эйб.

Ловко полавировав по узким улочкам Яффы, где стоял такой шум, что я сам себя не слышал, Эйб выбрался на широкую дорогу, и мы покатили на юг мимо засеянных полей.

— Когда я приехал в Израиль, мне предложили работу в этой самой фирме, — сказал он. — Но я тогда отказался. Я им заявил, что не для того я уехал из Америки, чтобы помогать израильским толстосумам увиливать от израильских налогов.

— Почему же вы потом передумали?

— После того как я отслужил в армии, мне нужно было подумать о хлебе насущном. Я таки хлебнул лиха. Неприятности из-за безденежья, неприятности из-за баб. Здесь говорят: если американец пробыл в Израиле пять лет, он остается насовсем. Через четыре года после приезда я чуть не удрал обратно. Вот поэтому-то я пошел сюда работать. В сущности, заниматься налоговым законодательством — это значит оказывать услугу Израилю. Эта страна не пошла прахом только благодаря тем людям, которые обходят государство по кривой. А что Сандра делает в Сдэ-Шаломе?

— Об этом нужно ее спросить.

В Беэр-Шеве мы остановились перекусить. После долгой дороги под палящим солнцем нам так хотелось пить, что мы опрокинули потри или четыре бутылки пива. Когда мы снова двинулись в путь, я спросил:

— Послушайте, это, конечно, не мое дело, но мы ведь с вашим отцом старые друзья. Какая кошка между вами пробежала? Может, я могу помочь?

Пока мы ехали, Эйб выложил мне все, что я и так знал: о том, что Марк развелся с матерью Эйба, о том, что он два раза женился на гойках, о его интрижках со студентками, и так далее. Когда первая жена Марка умерла от рака, он даже не пришел на ее похороны. Этого я не знал, и Эйб говорил об этом с большой горечью. Непосредственным поворотом к разрыву, по словам Эйба, стала лекция Питера Куота в Тель-Авиве. Марк отказался на нее пойти, а потом, после долгого спора, Эйб наконец послал своего отца ко всем чертям. Глядя перед собой на ухабистую грунтовую дорогу и сжимая обеими руками баранку, Эйб повторил мне точные слова, которые он тогда сказал своему отцу: «Послушай, сделай милость, оставь меня в покое. Ты завистлив, ты самоуверен, ты плохой еврей и вдобавок ты еще и бабник». После этого Марк хлопнул дверью и ушел из квартиры Эйба, и с тех пор они не общались. Я не стал предлагать свои услуги, чтобы их примирить.

В Сдэ-Шалом мы приехали уже после ужина. Сандра на кухне мыла посуду вместе с другими девушками и несколькими парнями, отрастившими бороды и длинные волосы. Увидев меня сквозь кухонный пар, Сандра подбежала ко мне, обняла и поцеловала. Следом за мной в столовую вошел Эйб, и Сандра сверкнула на него глазами, как дикая кошка в темноте.

— А, это ты! Шалом! — сказала она, взяв голосом иврите — кое слово в явные кавычки.

— Привет! — ответил он.

Сандра принесла нам корзинку с хлебом и тарелки с жареными цыплятами и овощным салатом и усадила нас за длинный, только что вымытый стол.

— Мне нужно работать, — сказала она. — Когда кончишь, тебя ждет Дуду, — это относилось ко мне. — Сейчас у него там кто-то еще.

Бросив быстрый взгляд на Эйба, она вернулась на кухню.

— Кто такой этот Дуду? — спросил я Эйба.

— Дуду Баркаи. Председатель кибуца.

Эйб набросился на пищу, а я цыпленка есть не стал. Едва ли у этих ошалелых миролюбцев практикуется кошерный убой птицы.

— Ну, ладно, — сказала Сандра, собирая тарелки и иронически поглядывая на моего несъеденного цыпленка. — Я провожу вас к Дуду.

— Я знаю дорогу, — сказал Эйб, но Сандра все равно пошла с нами.

Светила полная луна, такая яркая, что, наверно, при ее свете можно было читать газету. Воздух Негева необыкновенно свежий. В Сдэ-Шаломе он был наполнен благоуханием, исходившим от цветов, рассаженных на бордюрах вдоль дорожек, и от созревших апельсинов. Сразу было видно, что это небольшой, недавно созданный кибуц. Некоторые старые кибуцы выглядят почти как американские загородные клубы: роскошные сады, очаровательные коттеджи, плавательные бассейны и теннисные корты. А этот кибуц, как я и ожидал, выглядел очень по-спартански — как в годы первых поселенцев.

Пока мы шли к дому Дуду Баркаи, Сандра мне рассказала, что председатель сейчас работает в прачечной — это самая грязная работа в кибуце. В Сдэ-Шаломе все все делают по очереди — воплощают в жизнь поселенческие идеалы. Например, г-жа Баркаи работала на индюшачьей ферме, а потом занялась ремонтом тракторов. Из окон одного домика, мимо которого мы прошли, доносилась музыка — симфония Бетховена, передаваемая высоколобой израильской радиостанцией; а из домика председателя раздались звуки скрипки: должно быть, подумал я, это Менухин или, может быть, Айзик Стерн. «Итак, товарищ председатель обзавелся коротковолновым радиоприемником, — подумал я, — и слушает Париж или Лондон. Что ж, даже в Поле Мира начальство имеет свои привилегии».

Сандра открыла дверь и вошла, поманив нас за собой. В центре небольшой гостиной стоял курчавый человек в шортах и футболке и превосходно играл на скрипке. На диване сидел Марк Герц и еще один человек, которого я знал по тем дням, когда работал в Объединенном еврейском призыве, — профессор Нахум Ландау, известный физик, по слухам, создатель израильской атомной бомбы. Сандра шепнула мне, что седой человек в шортах, сидящий по-турецки на полу, — это генерал Моше Лев собственной персоной, а скрипач — это Дуду Баркаи. Марк Герц, обычно невозмутимый, как доктор Фу Манчу, увидев своего сына, удивленно приподнялся и бросил на него странный взгляд, в котором были одновременно и боль и радость. Эйб бросил укоризненный взгляд на Сандру: почему она его не предупредила? Она в ответ слегка улыбнулась.

Так что теперь читатель может получить первое представление о Железной Маске, как называли Марка Герца в Колумбийском университете. Марк до сих пор так же тощ, как и сорок лет назад, когда он вместе с Питером Куотом писал тексты университетских капустников. Его коротко остриженные волосы поседели, лицо избороздилось морщинами и приобрело грустное выражение. Оно почти всегда грустное, разве что Марка что-то вдруг рассмешит. А у профессора Ландау, наоборот, всегда смешливое, саркастическое выражение лица, как у Вольтера на знаменитой скульптуре Гудона. Ландау работал вместе с генералом Левом над проектом самолета «Кфир», но, в отличие от генерала, он — пламенный ястреб.

Г-жа Баркаи — специалистка по разведению индеек и ремонту тракторов — бесшумно хлопотала на кухне; это была небольшая, загорелая, мускулистая женщина в домашнем платье без рукавов. Когда ее муж кончил играть и отгремели аплодисменты, она принесла чай, пирожные и коньяк. Баркаи, отложив скрипку и вытирая лоб, сказал профессору Ландау:

— Нахум, вот это та самая девушка, которая пишет магистерскую диссертацию о нашем государстве с зародышами фашизма.

— С зародышами фашизма, вот как? — сказал Ландау и добродушно посмотрел на Сандру; улыбка покрыла его лицо морщинами, а глаза остались спокойными и проницательными. — Ну, это все-таки лучше, чем то, как нас иной раз называют.

— Мне, наверно, нужно еще много чего узнать, — сказала Сандра. — Потому-то я сюда и приехала.

Эйб Герц, наклонившись со стаканом коньяка в руке, спросил:

— Ну и как, уже узнала?

— Еще бы! Например — что не надо делать выводы, слушая только американцев, переселившихся в Израиль. Оказывается, далеко не все израильтяне — это оголтелые милитаристы.