Внутри, вовне

— Это была не очень хорошая передача, — сказал я и пошел наверх выкапывать остроты. Нам нужен был свежий запас.

Нам всегда нужен был свежий запас, чтобы на Гарри Голдхендлера продолжал обрушиваться водопад денег со скоростью две тысячи долларов в неделю. Вам, может быть, интересно, каким образом сын Соломона Безбожника дошел до того, что застолбил себе этот дурацкий Клондайк? Я сначала тоже этому дивился. Бойд постепенно рассказал мне, как было дело.

В нашей рабочей комнате висела групповая выпускная фотография голдхендлеровского курса в колледже. На ней Голдхендлер был худощавым черноволосым еврейским юношей, поигрывающим ключиком общества «Фи-Бета-Каппа». На фотографии, напечатанной на суперобложке сборника ранних рассказов Голдхендлера, вышедшего вскоре после того как он окончил колледж, был изображен такой же байронический юноша. Каким образом этот симпатичный молодой писатель превратился в нашего ожиревшего, лысеющего, непрерывно жующего сигары похабника-шефа, просто невозможно понять. Однако так оно и было; и вот как это случилось.

Хенни Хольц, парень из южного Ист-Сайда, был поклонником Соломона Безбожника. Когда он начинал делать свою программу на радио и ему потребовался постоянный автор, Соломон порекомендовал ему своего сына, который тогда жил в нищете и зарабатывал гроши сочинением журнальных фельетонов. Хольц дал Гарри работу. Как раз тогда, чтобы регулярно снабжать Хольца своими юморесками, Гарри и начал создавать свою картотеку анекдотов. Когда программа Хольца стала пользоваться успехом, к Гарри Голдхендлеру начали обращаться и другие комики. Гарри вступил в соавторство с Эдди Конном, тогда уже ветераном юмористики, и деньги потекли к ним рекой. Они выдавали на-гора одну программу за другой и могли себе позволить нанять на полную ставку выкапывателей острот. Первым из них был Бойд. И со временем непрерывная работа, которую нужно было выполнять к определенным жестким срокам для нескольких комиков сразу, и связанное с этим постоянное напряжение за не так уж много лет превратили изящного молодого писателя в ожиревшего дельца-хохмача.

Между Хенни Хольцем и Гарри пробежала черная кошка, когда Гарри и Эдди Конн получили предложение писать программы также для комика по имени Лу Блу, который бесцеремонно имитировал Хольца. Правда, и сам Хольц бесцеремонно имитировал Эла Джолсона, но это уже другой вопрос. Голдхендлер не послушался Хольца и подрядился давать материал Лу Блу: это сулило кучу денег. Голдхендлер решил, что Хольц просто блефует: кто еще будет писать для Хольца программы?

После этого он обнаружил, что Эдди Конн перестал к нему приходить и не отвечал на телефонные звонки. Как раз через три дня после того как Эдди Конн его оставил, Питер и позвонил мне. Конечно же, Эдди Конн пошел работать на Хенни Хольца. То, что Хольц — неблагодарная свинья, а Эдди Конн — Иуда, стало теперь для Голдхендлера условиями клятвы верности. Питер Куот втихомолку ехидничал над этим и в душе одобрял бегство Эдди Конна. Конн получал теперь все деньги, которые раньше Хольц платил ему на пару с Голдхендлером, и ему больше не нужно было работать в голдхендлеровском сумасшедшем ритме и терпеть его взбрыки. Ну и в добрый час!

К нашему шефу Питер относился двойственно. Голдхендлеровские раблезианские выходки ему претили, но зато посещавшие его знаменитости внушали Питеру суеверный трепет. На вечеринках Питер возбуждал зависть и восхищение своих бывших сокурсников, когда рассказывал живописные истории о короле реприз, обильно приправленные упомянутыми вскользь именами звезд театра и эстрады. В кафе и кафетериях Питер вел свою вторую жизнь: там он мог говорить о литературе с другими пробивающимися писателями. Раз или два и я при этом присутствовал. В таких компаниях Питер цинично издевался над своей работой — этой, по его словам, литературной проституцией — и над самим Голдхендлером, которого он называл прохиндеем и недалеким жидом. В квартире Голдхендлера его любимый презрительный жест заключался в том, что он задом задвигал в шкаф картотечные ящики с анекдотами, и он любил насвистывать мелодию арии «Ведь я же — пиратский король».

Свое будущее Питер продумал во всех подробностях. Он позволит себе еще год позаниматься этой литературной проституцией. Если к тому времени ему не удастся продать никаких своих рассказов, он вернется в университет, сделает диссертацию по английской литературе, получит степень к пойдет преподавать — до тех пор, пока он не зарекомендует себя как писатель. Голдхендлер, конечно, Питера Куота видел насквозь. Он с ним мирился, потому что Питер честно делал свою работу, но он всячески изгалялся над Питеровыми литературными претензиями.

— Вот у этого Финкельштейна, — говорил он, тыкая в Питера сигарой, — в комнате висит картина с изображением жопы Уильяма Фолкнера, и каждый раз, проходя мимо, он ее целует, как мезузу.

Питео отшучивался, но была и у него своя ахиллесова пята, довольно чувствительная. Он психовал, когда я смеялся идишистским шуткам шефа.

— Что тут такого? В чем тут соль? — спрашивал Питер. — Я вроде бы все понял. Почему это смешно?

Как-то, когда мы все ужинали в китайском ресторане около двух часов ночи, я, не имея в виду ничего дурного, упомянул о том, что в генеалогическом древе Питера числится великий еврейский писатель.

— Ты шутишь! — воскликнул Голдхендлер. — Не может быть! Менделе Мойхер-Сфорим? — Он повернулся к Питеру. — Он твой дед? Ай да Рабинович!

— Какая разница? — Питер пожал плечами.

— Но это правда? Менделе твой родственник?

— Что-то вроде двоюродного прадедушки, седьмая вода на киселе. Не знаю точно. Да и наплевать мне на это!

Ответ был хамоватый, и Питер весь напрягся, лицо его исказилось в гримасе.

— Да ты что, тохес ты этакий! Менделе Мойхер-Сфорим — твой родственник, а ты ни слова не говоришь на идише! Да что с тобой?

— Со мной ничего, и в гробу я видал Менделе Мойхер-Сфорима! — огрызнулся Питер, глядя Голдхендлеру прямо в глаза. — И тебя я тоже видал в гробу!

С искаженным от злобы лицом он вскочил, с размаху бросил салфетку на стол и вышел из ресторана. Голдхендлер был совершенно поражен.

— Чего это он психует? — спросил он меня.

На следующий день Питер, как всегда, пришел на работу, словно ничего не случилось. Никто больше никогда не упоминал при нем про Менделе Мойхер-Сфорима. Голдхендлер больше его на эту тему не подзуживал.

Я не разделял Питерова презрения к нашей сумасшедшей работе. Для меня это было редкое удовольствие в мире грез. Например, однажды к Голдхендлеру пришли Джордж и Айра Гершвины — потолковать о какой-то музыкальной передаче. Голдхендлер заказал из ресторана «Линди» огромное блюдо деликатесов. Когда мы цепочкой спускались по лестнице следом за Голдхендлером, Гершвины заулыбались.

— Раби и его хасиды! — сказал Джордж Гершвин.

И мы вот так, запросто, дообедали в обществе великих Гершвинов.

Голдхендлер был знаком со множеством издателей и редакторов, потому что, помимо сборника собственных рассказов, он «невидимкой» написал за Хенни Хольца несколько юмористических книг, ставших бестселлерами. Он был знаком с банкирами, писателями, драматургами и оперными певцами. Они, один за другим, приходили послушать его фантастические истории, полные грубого юмора. В разговоре он никогда не пользовался старыми анекдотами из картотеки: все остроты были его собственными. Он стоял перед камином и говорил о бродвейских спектаклях, о новых фильмах, о книгах, о радиопередачах и о политике. Гости для зачина задавали ему вопрос-другой, а он в ответ разражался блистательными тирадами, жуя во рту огромную сигару, пока его слушатели катались от смеха.

— Если бы только он все это записал! — говаривал Питер.

Когда мы поздней ночью ужинали в круглосуточном ресторане «Линди», Голдхендлер был королем стола. Мы приходили туда в час или в два ночи и поглощали бифштексы, заправленные чесноком, или сэндвичи с ростбифом, или сливочные торты — все, что нам хотелось. Голдхендлер платил за всех. Мы съедали и выпивали на сумму большую, чем зарабатывали. В эти часы все рестораны обычно бывали забиты участниками бродвейских спектаклей, и наш стол всегда оказывался в центре внимания, словно Голдхендлер был мэром Нью-Йорка, а то и кем повыше; потому что он умел рассказывать увлекательные и смешные истории, а людям всегда хочется посмеяться.