Выпуск II. Том 2

Из всех членов экспедиции мистер Эммет, пожалуй, наиболее подходит на роль преступника, наиболее способен тщательно продумать и безупречно спланировать преступление. У него для этого есть все — и характер и возможности.

Впервые за все это время мистер Эммет оторвал взгляд от своих ботинок.

— Благодарю, — сказал он.

Кажется, слова Пуаро его позабавили.

— В моем списке остались двое, — продолжал Пуаро. — Ричард Кэри и отец Лавиньи.

По свидетельству мисс Ледерен и некоторых других лиц, мистер Кэри и миссис Лайднер не питали друг к другу симпатии. Даже простая учтивость стоила им усилий. Однако еще один свидетель, а именно мисс Райли, предложила совсем иное толкование их нарочитой холодности.

Очень скоро я убедился, что права мисс Райли. Чтобы окончательно утвердиться в этой мысли, я прибег к нехитрой уловке — спровоцировал мистера Кэри на опрометчивое и дерзкое высказывание. Это оказалось совсем нетрудно. Как я сразу понял, он пребывал в состоянии крайнего нервного напряжения. Да он и до сих пор находится на грани нервного срыва. Редко случается, когда человек, чьи силы подточены страданием, способен к борьбе.

Сопротивление мистера Кэри было сломлено почти сразу. С искренностью, в которой я ни на миг не усомнился, он заявил, что ненавидит миссис Лайднер.

Безусловно, он сказал чистую правду. Он и впрямь ненавидел миссис Лайднер. Почему же он ненавидел ее?

Только что я говорил о женщинах, наделенных пагубным очарованием. Мужчины, случается, тоже бывают им одарены. И тогда они неодолимо влекут к себе женщин, не прикладывая к тому ни малейших усилий. В наши дни это называют Ie sex appeal! Мистер Кэри в высшей степени обладает этим качеством. Он предан своему другу и коллеге, и он равнодушен к его жене, что отнюдь не по вкусу миссис Лайднер. Она должна властвовать, и она ставит себе цель завоевать Ричарда Кэри. И тут случается нечто непредвиденное. Она сама, вероятно, впервые в жизни становится жертвой роковой страсти. Она влюбляется — по-настоящему влюбляется — в Ричарда Кэри.

А он.., он не может противиться ей. Вот в чем причина того ужасного нервного напряжения, в котором он пребывает. Он разрывается между двумя привязанностями. Он любит Луизу Лайднер — да, но и ненавидит ее. Ненавидит за то, что из-за нее предал своего друга. Нет ненависти более страстной, чем ненависть мужчины, который любит женщину вопреки своей воле.

Вот вам и мотив. Убежден, что иной раз Ричарду Кэри стоило большого труда удержаться и не ударить изо всей силы по этому прекрасному лицу, околдовавшему его.

С самого начала я был уверен, что убийство Луизы Лайднер — это crime passio

И наконец, у нас остается еще один кандидат на эту роль — отец Лавиньи. Он сразу привлек мое внимание — уж очень по-разному они с мисс Ледерен описывали араба, заглядывавшего в окно к миссис Лайднер. В свидетельских показаниях всегда имеют место некоторые расхождения, но в данном случае они были просто кричащими. Более того, отец Лавиньи настаивал на очень характерном признаке — косоглазии, которое значительно упростило бы опознание.

Вскоре стало очевидно, что описание, данное мисс Ледерен, было, по существу, точным, чего не скажешь о показаниях отца Лавиньи. Казалось, будто он специально вводит нас в заблуждение.., не хочет, чтобы тот человек был пойман.

В таком случае он, должно быть, с ним знаком. Их видели, когда они разговаривали. Но о чем была беседа, мы знаем только со слов самого преподобного отца.

Что делал араб, когда мисс Ледерен и миссис Лайднер его увидели? Пытался заглянуть в окно. В окно к миссис Лайднер, как подумали они тогда. Но, став на то место, где стоял араб, я понял, что он мог заглядывать и в окно “музея”.

В эту же ночь была поднята тревога. Кто-то пробрался в “музей”. Однако оказалось, что ничего не украдено. Меня заинтересовало одно обстоятельство. Когда доктор Лайднер вбежал в “музей”, отец Лавиньи уже был там. Он говорит, что увидел в комнате свет. И снова мы полагаемся только на его собственные слова.

Я начал присматриваться к отцу Лавиньи. Когда я предположил, что он может оказаться Фредериком Боснером, доктор Лайднер отнесся к этому весьма скептически. Сказал, что отец Лавиньи — личность известная. Я высказал соображение, что Фредерик Боснер за двадцать лет вполне мог сделать карьеру под новым именем. Почему бы ему не стать известным? Правда, мне не верилось, что он мог провести эти годы в религиозной общине.

Мне представлялось, что все объясняется куда проще.

Знал ли кто-нибудь отца Лавиньи в лицо до того, как он сюда прибыл? Очевидно, нет. Значит, не исключается, что под именем преподобного отца скрывается кто-то другой. Я выяснил, что в Карфаген была отправлена телеграмма с сообщением о внезапной болезни доктора Бирда, который должен был сопровождать экспедицию. Перехватить телеграмму легче легкого. Что до работы, то в экспедиции же других эпиграфистов нет. Нахватавшись кое-каких знаний, способный человек вполне может провести кого угодно, тем более что табличек и надписей было немного. Кстати, некоторые высказывания отца Лавиньи мне показались немного странными.

Многое указывало на то, что он самозванац.

Но может ли он быть Фредериком Боснером?

Тут у меня что-то не вытанцовывалось. Очевидно, следовало идти совсем в ином направлении.

У меня состоялась продолжительная беседа с отцом Лавиньи. Я и сам католик и знаком со многими святыми отцами и членами религиозных общин. Уж слишком фальшиво отец Лавиньи играл свою роль. Поразила меня и его осведомленность в совсем иной области. Я частенько встречал людей такого типа, но они не были членами религиозных общин. Совсем напротив!

Я принялся рассылать телеграммы.

И тут, вдруг совершенно случайно, мисс Ледерен дала мне в руки ценнейший ключ. Мы рассматривали в “музее” золотые изделия, и она упомянула о каплях воска на золотой чаше. “Воск?” — переспросил я. “Воск?” — вырвалось у отца Лавиньи. Его тон мне все сказал! Я тотчас понял, что он здесь делал ночью.

Пуаро помолчал, потом обратился к доктору Лайднеру:

— Вынужден огорчить вас, мосье, но золотая чаша, золотой кинжал, золотые головные украшения и некоторые другие предметы — не подлинные. Это очень искусные подделки, изготовленные методом гальванопластики. Отец Лавиньи, как я узнал из последнего ответа на мои телеграммы, не кто иной как Рауль Менье, один из самых талантливых воров, известных французской полиции. Он специализируется на краже предметов искусства из разных музеев и тому подобных вещах. С ним на пару работает некий Али Юсуф, наполовину турок, первоклассный ювелир. Впервые я услышал о Менье, когда в Лувре обнаружились подделки. Так случалось всякий раз, когда какой-нибудь известный археолог, которого директор не знал в лицо, посещал музей. На следствии все эти выдающиеся археологи отрицали, что наносили визиты в Лувр в указанное время.

Я выяснил, что Менье был в Тунисе, готовил ограбление монастыря, когда туда пришла ваша телеграмма. Отец Лавиньи занемог и вынужден был отказаться, но Менье удалось перехватить ответную телеграмму и подменить ее. Он чувствовал себя в полной безопасности. Даже если монахи и прочтут в газете (хотя это само по себе маловероятно), что отец Лавиньи в Ираке, — не беда. Газеты, как всегда, врут, подумают они.

Вот так Менье с сообщником и появились тут. Сообщника видели, когда он заглядывал в “музей” через окно. По плану, отец Лавиньи снимает восковые слепки, Али изготавливает точные копии. Всегда находятся коллекционеры, готовые заплатить за подлинники хорошую цену, не задавая при этом лишних вопросов. Отец Лавиньи — предпочтительно ночью — заменяет оригиналы подделками.

Именно этим он и занимался, когда миссис Лайднер услышала шум и подняла тревогу. Что ему оставалось? Он наскоро сочинил историю о том, как увидел в “музее” свет.

112

преступление на почве страсти (фр.)