Страница 6 из 52
— Если я снова вам понадоблюсь, я в третьем вагоне от паровоза. Моя фамилия — Джон. Доктор Джон.
— А меня зовут Корал Маскер, — произнесла она с робкой учтивостью.
Он слегка поклонился, церемонно, как кланяются иностранцы, и зашагал прочь. Она запомнила его глаза, уже затуманившиеся отчужденностью, словно осенним дождем. Никогда раньше она не сталкивалась с тем, чтобы о ней так мгновенно забывали. «Эту девушку мужчины быстро забывают», — пропела она тихонько, чтобы приободриться.
Но шаги доктора были еще слышны, когда его остановили. Ступая тихо и осторожно вдоль качающегося коридора, держась рукой за поручни, появился какой-то бледный человечек. Корал расслышала, как он обратился к доктору:
— Что-то случилось? Моя помощь нужна? — Он был на целый фут ниже доктора, и она громко рассмеялась, видя, как жадно он вглядывается тому в лицо запрокинув голову. — Не думайте, что я из любопытства, — говорил он, схватив доктора за рукав, — но священник в моем купе решил: кому-то стало плохо. Я сказал, что пойду и всю выясню, — с энтузиазмом добавил он.
Корал уже раньше поняла: доктор предпочитает прогулку взад и вперед по пустынному коридору сидению вместе с другими пассажирами в купе. Теперь, не по собственной воле, он оказался среди людей; вопросы и просьбы звучали у него в ушах, словно какое-то картавое бормотанье. Она ожидала, что доктор взорвется, с проклятьями отчитает этого типа и тот, трепеща, уберется в конец коридора. Но доктор ответил ему очень мягко, и это ее поразило.
— Вы сказали — католический священник?
— Нет, нет, — принялся оправдываться человечек. — Я еще не знаю, какого он вероисповедания, к какой церкви принадлежит. А в чем дело? Кто-то умирает?
Доктор Джон, видимо, понял, что эти слова ее напугали, и крикнул ей что-то успокоительное из конца коридора, а потом проскользнул мимо задерживающей его руки. Маленький мужчина на какой-то момент остался счастливым хозяином положения. Безмерно наслаждаясь этим, он подошел к девушке и спросил:
— Что тут происходит?
Она даже не взглянула на него, а обратилась к тому единственному благожелательно настроенному человеку, который остался возле нее:
— Я ведь не настолько больна?
— Что меня заинтересовало, так это его акцент, — продолжал незнакомец. — Сразу становится ясно, что он иностранец, однако он назвал какое-то английское имя. Я, пожалуй, пойду и поговорю с ним.
Сознание ее окончательно прояснилось с того момента, как она начала приходить в себя; вид перевернувшегося мира, где она склонялась над лежащим доктором, нуждавшемся в ее сочувствии и заботе, резко изменил ее представление о жизни.
— Не беспокойте его, — попросила она незнакомца, но было поздно: тот уже бросился прочь и не расслышал ее.
— А каково ваше мнение? — спросил Майетт. — Думаете, он прав? Здесь какая-то тайна?
— У всех у нас есть свои тайны.
— Может, он скрывается от полиции?
— Он хороший, — произнесла она, совершенно убежденная в своей правоте. Майетт согласился — это давало возможность выкинуть из головы мысли о докторе.
— Вам необходимо лечь и постараться заснуть. — Но ему не нужен был ее уклончивый ответ: «Как я могу заснуть при той женщине с ее животом». Он тут же вспомнил о мистере Питерсе, забившемся в свой угол, ожидая, когда она возвратится, чтобы возобновить даровое и не вызывающее никаких осложнений невинное удовлетворение желаний. — Вы должны пойти в мой вагон.
— Как? В первый класс?
То, что она не верила ему, хотя и очень этого желала, определило для Майетта все. Он решил сделать широкий жест на восточный манер — преподнести дорогой подарок, не требуя и не желая ничего взамен. Людей его национальности по традиции упрекают в скаредности, а он докажет одной из христианок, как это незаслуженно. Сорок лет в пустыне, вдали от Египта, жившего на широкую ногу, выработали у его предков суровую привычку — несколько фиников и немного воды. Да и тысячелетие, прожитое в пустыне христианского мира, где для безопасности приходилось прятать свои сокровища, не приучило к широким жестам; но мир менялся, пустыня зацветала, там и тут, в укромных уголках, вроде Западной Европы, еврей мог проявить иное качество, такое же, как у араба, — качество царственно щедрого хозяина, который омоет ноги нищего и накормит его со своей тарелки; иногда он может из врага богатых христиан превратиться в друга любого бедного, который именем господа просит пристанища. Грохот поезда постепенно утих в его голове, свет в глазах померк, когда он для удовлетворения чувства собственного достоинства построил в оазисе палатку и вырыл в пустыне колодец. Он широко развел перед девушкой руки:
— Да, вам нужно поспать там. Я договорюсь с проводником. И мое пальто — вы должны его взять. Оно вас согреет. В Кёльне я достану вам кофе, а сейчас вам лучше всего поспать.
— Но я не могу. А вы где будете спать?
— Найду где-нибудь место. Поезд не заполнен.
Корал снова почувствовала беспредельный прилив нежности, но сейчас она не пугала ее, — казалось, ее подхватила волна, и случилось это недалеко от берега, и даже если она испугается, то сможет встать ногами на песчаное дно, и без всяких усилий с ее стороны волна понесет ее, куда она хочет. — в постель, голову на подушку, покрыться чем-нибудь и заснуть. У нее возникло чувство, что доброта пришла к Майетту вместе с доверием, что он перестал извиняться и что-то доказывать, а просто превратился в олицетворение добра.
Майетт не пошел искать проводника, а приткнулся на откидном сиденье в коридоре, скрестил на груди руки и приготовился поспать. Но без пальто он очень озяб. Хотя все окна в коридоре были закрыты, дуло из хлопающей двери, ведущей в переход между вагонами. Да и шум поезда был недостаточно монотонным, он нарушал тишину. Между Гербершталем и Кёльном было множество туннелей, в каждом из них рев паровоза усиливался. Майетт спал беспокойно: стремительный напор выпущенного пара и сквозняк, дувший в лицо, нагнали на него странный сон. Коридор превратился в Спаниердз-роуд, окаймленную вереском по обеим сторонам. Исаак медленно вез его в своем «бентли», они разглядывали лица девушек, гулявших парами по освещенной фонарями восточной стороне, — это были продавщицы, нагло предлагавшие себя в обмен на выпивку в гостинице, на быструю езду в автомобиле и на возможность позабавиться; на другой стороне дороги в полумраке на нескольких скамьях сидели проститутки, обрюзгшие, потрепанные и старые; они повернулись спинами к песчаным откосам и кустам вереска, ожидая какого-нибудь немого и слепого мужчину, достаточно дряхлого, чтобы предложить им десять шиллингов.
У фонаря Исаак притормозил «бентли». Их мало интересовали проплывающие мимо безымянные, молодые, красивые, чувственные лица. Исааку хотелось пухленькую блондинку, а Майетту — тоненькую брюнетку, но подцепить таких было нелегко: вдоль восточной стороны тянулась вереница машин их соперников, а девушки курили и посмеивались, прислонившись к открытым дверям; на другой стороне дороги терпеливо вела наблюдение одна-единственная двухместная машина. Майетта раздражали бескомпромиссные притязания Исаака; в «бентли» было холодно, в лицо дул сквозняк, и тут, увидев, что мимо проходит Корал Маскер, он выскочил из машины, предложил ей сначала сигарету, потом выпить и, наконец, поездку в машине. «Те девушки обладают одним достоинством, — думал Майетт, — всем им известно, что означает поездка в машине, и, если твоя внешность им не понравится, они просто заявляют, что им пора домой». Но Корал Маскер хочет прокатиться в машине, она выбирает его себе в спутники и скрывается с ним во тьме автомобиля. Фонари, гостиницы, дома остаются позади, потянулись деревья, освещенные зеленым светом фар, словно силуэты, вырезанные из бумаги, затем появляются кусты с ароматом мокрых листьев, сохранивших влагу утреннего дождя, а потом короткое животное наслаждение в соломе. Ну а Исаак, пусть он довольствуется своей спутницей, хоть и темноволосой, но полной, легко одетой девицей с огромным носом и выпирающими вперед острыми зубами.