Курортная зона

— Погодите-погодите, я запишу, — торопится Ленка, — пастернак… А петрушку можно?

— Как альтернатива — да. Но только как альтернатива.

— А сельдерей и пастернак — не одно и то же?

— Лена, — говорит писательница Мулярчик, — я тебе удивляюсь.

— Ну, что? — говорит Лидочка Мунтян. — Пошли?

— Куда — пошли? — настораживается Ленка.

— Как, куда? — в свою очередь удивляется Лидочка. — Затовариваться. Пастернак нужен или нет? Ну и по мелочам — капуста, морковка…

— Люди подумают, ты кроликов разводить собралась.

— Пусть люди посмотрят на меня через две недели, — угрожающе говорит Лидочка. — Рыбу я уже купила. В консервах, но ничего, сойдет. Странная, правда, надпись на этой банке. Не знаешь, это что за штука такая?

— Какая?

— Вот… — Лидочка надевает очки, клюет носом. — Ку-ку, Мария.

— Чего?

— Ку-ку, Мария. Может, это они в честь фильма… мексиканцы, знаешь?

— Дай-ка, — Ленка, в свою очередь вглядывается в надпись на этикетке. — Кукумария… Это, мать, и не рыба вовсе. Это морской огурец.

— Надо же, — удивляется Лидочка. — А на ценнике было написано «Рыба». Во дают! Поголовная безграмотность… Ну ладно, сойдет как альтернатива.

— Послушай, — вдруг говорит Ленка, — а что с пуделем?

— С каким пуделем? — удивляется Лидочка.

— Ну, с тем, закомплексованным.

— А! — небрежно отвечает Лидочка. — Ничего особенного. Он у них сжевал занавески. Я же говорю, все дело в неправильном питании.

На Привозе от красок и запахов кружится голова. Лежат на прилавках лиловые баклажаны, пухлые, как молочные поросята; помидоры вспыхивают адским пламенем, плавают в бочках с рассолом разбухшие, как утопленники, огурцы. Пастернака нет.

— Это они нарочно, — мрачно говорит Лидочка.

— Как же, — Ленке от толкотни и криков уже дурно, — интриги мирового масштаба! А это не оно?

— Нет, — Лидочка, прищурившись и шевеля кончиком носа, оглядывает зеленые хвостики, — это петрушка.

— А может…

— Только как альтернатива.

— А вот?

— Да, — у Лидочки в глазах загорается охотничий азарт, — это он!

— Пастернак нужен? — сладким голосом говорит женщина за прилавком. Отдаю по пять.

— Это почему так дорого? — возмущается Лидочка.

Та внимательно смотрит ей в глаза.

— Потому что вы его и за пять возьмете. Он вам для диеты нужен, веско говорит она. — А то я не знаю.

— Что ж… — вздыхает Лидочка, отсчитывая деньги.

Взгляд торговки опускается ниже, охватывая внушительные формы Лидочки, нависающие над прилавком.

— Послушайте, — понизив голос до конфиденциального шепота, произносит она, — и вам это надо?

Вечер плывет над городом, темный и загадочный, как рыба кукумария. Шевелятся на асфальте бархатные тени, бродят в сумраке счастливые влюбленные, и Джонсик уже пристроился поднять ножку на фонарный столбик, а это и не столб вовсе, а слившаяся в объятиях парочка.

— Фу! — строго говорит Лидочка и дергает за поводок.

Парень отрывается от девушки и обиженно спрашивает:

— Это вы в каком смысле?

Вьется над городом вечер и плавно переливается в ночь, и дрожит одинокая тень на бледной занавеске, и ворочается в постели Генриетта Мулярчик, и кажется ей, что ночь бледнеет и золотится, и наполняется странной призрачной жизнью. Где-то в лазури плавают, отсвечивая золотом, снегом и розами величавые рубенсовские женщины, бедра их, как снопы пшеницы, груди — точно молочные ягнята, волосы — точно шкурка лисы. И замирает дыхание у алчных мужчин, и с тоской поднимают они глаза к небу, и плачут по недостижимому зефирному идеалу.

И созревают в садах яблони, и густеют медовые соты, и льется красное вино, и ветер лениво пробегает по тучным пажитям…

Но Генриетты Мулярчик там нет.

Ах, Боже мой, нет ее и там, где в ослепительном лазерном сиянии движутся средь металла и стекла женщины с ногами, как поршни, с черными порочными глазами и острыми сосками, женщины, угловатые, как стрекозы, женщины в слюдяных шуршащих платьях — и просвечивает сквозь ткань длинное, бесплотное, изогнутое тело.

И вспыхивает магний, и пенится шампанское, и смеется юный красавец с походкой жиголо и бархатными ресницами…

Ах, нету и там Генриетты Мулярчик, а витает она в той жестокой стране, где есть лишь туманная глубина зеркала, в которую страшно заглянуть, и шляпка с ленточкой, купленная на распродаже, и масляные глаза поэта Добролюбова, которые смотрят не на нее.

Но уже несет ее на своих спасительных волнах бессолевая диета, благоухая черным кофе без сахара и твердым сыром, и выбросит ее на благословенный берег — лазурный берег, где белые яхты качаются в заливе, и бьется о борта их зеленая вода, и соленый ветер нежно треплет твои волосы, не спрашивая, сколько тебе лет и много ли ты весишь, и уже стремительно несется к берегу легкий катер, и юный капитан в белом блейзере стоит на полубаке, и на лице у него мука ожидания постепенно сменяется восторгом, и легко взбежит по трапу стройная красавица, которая знать ничего не знает о старческих пигментых пятнах…

Всходит красная луна над морем, и сгорают в небе метеориты, и цикады трепещут в населенной ночи, и плывет во тьме Генриетта Мулярчик со слабой улыбкой на невидимом лице.

— Ты что это, — в ужасе спрашивает Ленка, — с ума сошла?

Лидочка широким жестом вываливает на стол копченую курицу со стройными, загорелыми ногами, брынзу со слезой, румяные девственно-пушистые персики и белый теплый хлеб.

— Хватит с меня! — при этом приговаривает она. — Я не живу! Я даже не существую! Погляди, что у меня в холодильнике! У меня в холодильнике только свет!

— Так я и думала! — говорит Ленка. — Ты просто не выдержала! Сдалась! Бежишь от трудностей! Тебе надо, чтобы ни вот на столько усилий, чтобы все само собой шло! Ты хочешь сама собой, спонтанно похудеть на десять килограмм!

— Ну и что? — холодно отвечает Лидочка. — Это нормально. Это так по-человечески.

— Человек тем и отличается от животного, что может идти против своей природы, — назидательно говорит Ленка. — Жрать хочет, а терпит… Давится желудочным соком. Вон, посмотри на Генриетту Мулярчик! Какая сила духа! Три недели! Сорок шестой размер! Где складка на животе? Где пигментные пятна?

— Допрыгалась твоя Генриетта Мулярчик! — замогильным голосом произнесла Людочка. — Доигралась!

— Господи! — ужасается Ленка. — Да что с ней стряслось?

— А то… насильник в лифте напал на твою Мулярчик!

— Да ты что?

— И очень просто! Она идет, затянулась на радостях, стройная, задом крутит, со спины и сорока не дашь. Вот он и как прыгнет! Она в кабинку, он — за ней! Рот ей, значит, зажал, а другой лапой поганой по груди шарит!

— Вот это да! А она что?

— А что? Она от страха ему челюсть свою вставную в ладонь и выплюнула. Он заорал нечеловеческим голосом и убежал. А Генриетта плачет. Челюсть, говорит, жалко. Он ее чисто машинально с собой унес.

— Того ли она хотела? — опечалилась Ленка.

— Как знать, — говорит Лидочка. — Как знать. Если ты принимаешь решение, принимай и последствия. Это, милая моя, и есть настоящее мужество. Ладно, садись, пока кофе не остыл. Тебе со сливками?

— Валяй, — говорит Ленка. — И с сахаром.