Страница 10 из 14
Лошадь выписали из больницы, и она уже успела поругаться с Лидочкой на предмет новой диеты. Поэт Добролюбов сократил повесть до размеров рассказа. Генриетта Мулярчик развелась со своим молодым мужем. А молодой Срулевич и вправду сошел с ума. Настоящее безумие очень логично, и молодой Срулевич очень логично объяснял, что он не может ни работать, ни просто думать, потому что принадлежащие к какой-то загадочной организации соседи все время включают за стенкой направленный генератор. Он поменял квартиру, переехал, но члены этой организации отыскали его и здесь. Тогда он начал бродить по городу, он на ходу запрыгивал в трамваи и на ходу выскакивал из них, но все время чувствовал спиной чьи-то внимательные взгляды. От них негде было укрыться, от них не было спасения, и молодой Срулевич пришел домой, заперся в ванной и вскрыл себе вены. Сестра, которая его каждый день навещала, успела прийти вовремя, и молодого Срулевича откачали. Откачали и сразу увезли в больницу. Ленкин папа, который ходил туда консультировать, вернулся и сказал, что дело плохо. Что это настоящая шизофрения и что она, скорее всего, неизлечима. Разве что будет временное улучшение…
«…Это святое письмо. Его написала одна старушка после того как увидела ангела и он велел ей написать это письмо и она сразу заработала мелеон рублей. Один мальчик исцелился после того как написал это письмо десять раз а если вы его не перепишете и не разошлете всем своим друзьям и знакомым, то будете страдать неприятностями и пожалеете».
«А также пожаром, потопом и землетрясением», — бормочет Ленка. Она задумчиво вертит письмо в руках, потом рвет его на мелкие клочки и бросает обрывки в мусорное ведро. Люстра в гостиной начинает мелко дрожать.
— Лена, да перестань ты раскачиваться на стуле, наконец! — кричит из комнаты мама. — Стены уже трясутся.
— Это не я! — нервно хихикнув, говорит Ленка. — У нас, кажется, землетрясение.
За окном, на киностудии, начинают выть собаки. Они воют с ужасающей синхронностью, то низко, то резко забирая вверх, надрывая души усталых перепуганных граждан.
Лифт снует взад и вперед, выплевывая все новые порции жильцов. Вообще-то в случае землетрясения пользоваться лифтом здорово не рекомендуется, но какой же идиот попрется пешком с шестнадцатого этажа? Так что жильцов у подъезда все больше и больше. Они стоят с детьми и фамильными драгоценностями под окнами, из которых стекла летят даже при легком приморском бризе, и с интересом ждут развития событий.
Хлопает дверь сортира, и в гостиной появляется бледный взволнованный папа.
— Мамочка, — говорит он, — не хочу тебя пугать, но я, кажется, очень болен… Там в унитазе полным-полно жутких красных… Червяков каких-то…
Ленка в ужасе приседает.
— На улицу! — говорит она наконец. — Скорее все на улицу!
«ТЕРМИНАТОР»
«Баба, которую он должен был убить, работала официанткой в таком кафе, а его забросило из будущего, чтобы он ее убил, чтобы она не могла родить ребенка. Он до этого еще двоих убил, но по ошибке. А потом еще один из будущего полез ее спасать, потому что этот ребенок вырос и стал национальным героем и научил их бороться против машин. На самом деле он был отцом этого ребенка, но он этого не знал, потому что ребенок, когда вырос, ему этого не сказал, а специально послал его, чтобы он стал его отцом…»
Так это примерно выглядит в пересказе Луговского. Он вообще любит всякие фантастические боевики, а этот уже второй раз смотрит. Ленка взяла его в прокате специально для Луговского. Сонечка Чехова, например, предпочла бы «Поющих в терновнике», где скачет на гнедом коне к своей несчастной любви Ральф де Брикассар. Но Луговскому как мужчине, а следовательно, существу более уязвимому, следует давать поблажки. Поэтому Соня сидит, сложив ручки, в платье с белым кружевным воротничком и смотрит «Терминатор». Неземное удовольствие, видимо, состоит в том, что этот самый Терминатор стреляет одновременно с двух рук и сам оперирует себе глаз. Фильм держит в напряжении, но смотреть такие вещи — дело не женское.
Я, правда, солидарна с Луговским. Хороший фильм этот «Киндер-убийца», как говорит один мой знакомый четырнадцати лет. Тут ведь в чем фокус — в обратимости времени. Все еще можно вернуть, все изменить. Можно убить, но ведь и спасти тоже можно. А у нас время расплывается, как ржавая лужа после дождя.
Боже мой, лет двадцать, как ты кончил школу с золотой медалью и подавал надежды и тобой гордились твои приличные еврейские родители, а теперь ты никак не можешь защитить диссертацию. А жена у тебя толстая и сварливая, а ребенок мочится в постель. Контора, где ты работаешь, занимается неизвестно чем. А так ли все начиналось?
А те, кто никогда не изменялся, не подчинился этому потоку — не грустно ли выглядят они, эти вечные мальчики, банки данных брэйн-рингов, опора КСП? Вон Коля Губерман, как носил двадцать лет назад черкеску с газырями, так и носит. И до сих пор бессменный консультант всех доморощенных фантастов в городе; правда, на авторстве своем не настаивает, поскольку всякое там авторское право — дело серьезное и забота взрослых, а дети дарят свои произведения миру легко и естественно — как дышат.
Ленка недавно была у него в гостях — комната в коммуналке, на одной площадке с квартирой его родителей, между прочим… На шум открываемой двери выступила старуха в пятнистом на животе фартуке, скептически посмотрела на Ленку, спросила: «Эта девочка таки тоже здесь будет жить?».
И вот мы видим, как Терминатор (воплощение мужского начала, ибо идеальный мужчина — механический мужчина) идет по коридору полицейского участка, стреляя из лазерного пистолета, и красные молнии мечутся во мраке, а несчастная бабенка прячется под столом — она должна выжить и родить национального героя, который…
…Ладно.
Ночью лазали на крышу приморского санатория смотреть в телескоп. Там какой-то губермановский друг работал сторожем. Он сторожил движение звезд и планет, поскольку с крыши шестнадцатиэтажного корпуса гостиничного типа их было гораздо лучше видно, чем с земли. Маленький Марс с надетой набекрень полярной шапкой, Сатурн с крылышками по бокам, Луна — страшная, изъеденная, похожая на гнилую картофелину. А так, вне телескопа, она поднималась красным заревом над морем, в котором тоже было много огней.
Далеко внизу, на игрушечном экране летнего кинозала, шло индийское кино, и героиня пела тоненьким голосом. Отдыхающие смотрели на экран, и никто не смотрел на звезды… Слезли с крыши. Над головой шуршала сухая, жестяная листва. Луна смотрела невинным ускользающим взглядом. Серебряная, новенькая. Не притворяйся, думала Ленка про Луну, я тебя хорошо знаю. Такое чувство близости испытываешь к человеку, случайно выведав его тщательно скрываемый тайный порок.
…А я правда люблю этот фильм. И даже не за возможность поиграть в эту бессмысленную игру со временем. А за неземную простоту сюжета. За то, что на каждую силу находится другая сила, на слепую жестокость человеческое сознательное самопожертвование, за то, что нездешний свет Богоматери осеняет чело разбитной официантки из ресторанчика, и она становится достойной своего национального героя… За то, что легко сориентироваться, кому сострадать, а кого — ненавидеть.
Комната у Сонечки уютная. Абажур для лампы на столике связан ее собственными руками (честное слово), занавески из настоящих кружев, а скатерть накрахмалена. На круглом столике — и коньяк, и коньячные рюмки, как положено, и печенье собственной выпечки. За окном, за кружевной занавесочкой, безумно романтично мерцают огоньки стоящих на рейде судов.
Сонечка не смотрит «Терминатор». Ах, жизнь идет, и даже если комната уютная и огоньки за окном мерцают, что-то ведь все равно не ладится. Всегда найдется что-то, что важнее этих ваших дурацких боевиков. Дурачки, уставились в экран, как будто нашли там смысл жизни. А материя на юбку лежит нераскроенная, у мамы опять мигрень, на даче нужно переклеить обои, о чем этот Луговской думает?