Страница 3 из 31
— А может, ты мне дашь сначала выучиться, получить диплом, встать на ноги, а потом уж начнешь на мне зарабатывать? — съехидничал Вадим, который вдруг осознал, что при таком раскладе можно и на бобах остаться.
— Не примешь это условие — сделки не будет!
— Фу, какое неинтеллигентное слово — «сделка», — возмутилась мама.
— Илона! Это юридический термин, — успокоил ее отец.
— Хорошо! За пятерку — ты мне десять, за тройку — я тебе десять. А двойка — двадцать пять. Так?
— Так!
— Сданный зачет — трояк, несданный тоже, но наоборот.
— Ты неправильно строишь фразу, Вадим! — опять вступила в разговор мама. — Так по-русски не говорят.
Советская власть строго следила за тем, чтобы никто не жил хорошо. Правда, за тем, чтобы никто не жил уж совсем плохо, она тоже следила. Люди к этому привыкли, воспринимали как данность, приспосабливались и жили маленькими радостями, вроде — достал сервелат, вот и праздник. Обидно другое: работать большинство не хотело, да и зачем, если все равно ни купить, ни показать, что купил, нельзя.
А отец Вадима работать любил. Даже не столько ради дополнительных денег, которых в семье не хватало, сколько ради удовольствия. Для него работа оказалась самым, пожалуй, приятным способом самоутверждения. Он был хорошим юрисконсультом, носил титул «король штрафных санкций» и получал истинное наслаждение, выигрывая дела в арбитражных судах. Его артистической натуре нужны были зрители, восторженные взгляды, успех.
Но тут вмешивалась власть со строгими ограничениями в трудовом законодательстве. Считалось так: по основному месту службы, за 100 % зарплаты, ты должен работать восемь часов в день, а по совместительству, где зарплата ни при каких обстоятельствах не могла превышать половины тарифной ставки, — четыре часа. Больше — нельзя! Дальше — спать! Гуманное государство не может позволить человеку относиться к самому себе безжалостно. Двенадцать часов работы, напрягайся не напрягайся, ставки больше, чем рублей сто пятьдесят, не получишь. А то, что есть хочется, что новые ботинки покупать приятно и нужно чаще, чем раз в два года, — буржуазные пережитки.
Вот и исхитрялся Михаил Леонидович работать нелегально. Юрист он был хороший, а в законах можно найти дыры. Михаил Леонидович говорил: «Не тот юрист, кто знает законы, а тот, кто знает, как ими пользоваться».
То он оформлялся на месяц по трудовому договору, якобы на время отпуска собственного юриста предприятия, то заключал договор на брошюрование арбитражных дел (это значило, что Михаил Леонидович, забирая домой неразобранные разрозненные документы из разных судебных дел очередного флагмана социалистического хозяйства, ночами, перебрав и рассортировав по папкам, приносил обратно готовые к отправке в архив кондиционные «кирпичи»). Словом, крутился. Но все равно директоров предприятий, желающих иметь при себе Осипова, оставалось больше, чем дыр в законе.
Так совпало, что к моменту поступления Вадима в юридический директор Московского пищекомбината уже два месяца уговаривал Михаила Леонидовича перейти к нему на работу. Но это было невозможно, поскольку бросать имеющиеся места службы Осипов и не хотел, и не мог в силу данных им обещаний.
Тогда директор предложил работать за продукты. На пищекомбинате выпускали консервы — сгущенное молоко (полезный продукт), расфасовывали молотый кофе (еще как в хозяйстве пригодится), про кукурузное масло в бутылках что и говорить. Не то чтобы Осипов подумал: столько не съесть (можно знакомым продавать, обращая продукты в деньги), но только выносить с комбината всю эту снедь было небезопасно. Партия как раз развернула борьбу с «несунами». Естественно, во благо народу.
Когда чета Осиповых вернулась в Москву после отдыха в Сухуми, где ее и настигло известие о поступлении Вадима в институт, Михаил Леонидович отправился на пищекомбинат.
Наглость и вместе с тем простота варианта, изложенного им директору комбината, лишний раз убедила последнего, что легенды об Осипове-юристе имеют основание. Схема предлагалась предельно прозрачная. Вадим берет в институте справку о том, что он — студент первого курса. Директор, используя связи в райкоме партии, получает письмо от райкома комсомола на свое имя с просьбой трудоустроить молодого специалиста, студента-юриста, на работу по специальности.
— Партия сказала: надо, комсомол ответил — есть! — пошутил Михаил Леонидович.
Директор улыбнулся. Он понимал, что, даже имея просьбу комсомольских вожаков, должен будет пойти на нарушение Положения о юридической службе предприятий пищевой промышленности СССР. А там указывалось, что должность юрисконсульта может занимать, как правило, лицо, имеющее диплом о высшем юридическом образовании либо двухлетний стаж работы по специальности.
— Интересно, — заметил директор, — какой юрист писал Положение? Как можно иметь два года стажа вместо диплома, если для начала необходимо получить диплом?
Михаил Леонидович не стал объяснять, что Положение писалось лет пять назад, когда на юридических должностях продолжали работать тысячи людей, которые никогда высшего юридического не получали, а юрисконсультами стали после ухода из милиции либо перейдя с партийной, профсоюзной или советской работы.
Осипов просто ответил на поставленный вопрос:
— Какой юрист? Плохой!
Теперь — главное. Вадим становится юрисконсультом комбината, а фактически работает Михаил Леонидович, При этом, что особо ценно, на комбинате не появляется: Вадим забирает документы домой, старший Осипов их отписывает. Назавтра Вадим приносит сделанную работу. Что важно — никто из недоброжелателей директора не сможет «стукнуть», что тот нарушил закон и взял на службу юриста, имеющего и основное место работы, и одно, разрешенное, совместительство. Последний аргумент для директора звучал очень убедительно.
Осипов тем временем думал о том, что все-таки можно убить двух зайцев одним выстрелом, — для учебы на вечернем, не позднее чем через год, Вадиму нужна будет справка, что он работает по специальности. А она уже — вот, пожалуйста. Это первый «заяц». И второй — дополнительная полная, стопроцентная зарплата. К тому же он сможет обучать Вадима профессии прямо сейчас.
Директор и Осипов пожали друг другу руки и, довольные, расстались.
Прошел месяц, второй, третий. Незнакомые ощущения от нового статуса — студент, взрослый, без пяти минут юрист — развеялись, точнее, притупились.
Начались будни. Утром в метро на работу, вечером в институт, — правда, не каждый день, а в понедельник, среду и пятницу, — и опять в метро, теперь домой, засыпая на перегонах между станциями.
Разговор о деньгах ни Осипов-старший, ни Вадим не забыли.
Приближалась первая сессия. Вадим, получавший зарплату 90 рублей, половину откладывал на случай экзаменационного провала. Когда он, исходя из схемы, оговоренной с отцом, пересчитал результаты школьных выпускных экзаменов на деньги, результат получился плачевный — отдать пришлось бы 70 рублей. Но там не было зачетной сессии, там невозможно было схлопотать двойку на экзамене. А в институте после первой сессии отсеивали до двадцати процентов. Вадим волновался.
Учиться ему было проще, чем другим. У большинства однокурсников, ребят, прошедших армию и поступивших в институт по демобилизационной квоте, были семьи, дети. Многие из них работали в милиции, что прибавляло и ночные дежурства, и муштру на службе. Зато преподаватели учитывали их положение. Этим, уже мужикам, ставили тройки из сочувствия. Вадим, чуть ли не единственный вчерашний школьник на курсе, не считая девочек, на снисхождение рассчитывать не мог.
Стала мешать и работа на птицекомбинате.
Поначалу Вадим брал документы домой, отец вечером что-то с ними делал, писал, правил. А утром Вадим приносил их на комбинат и отдавал машинистке. Но через какое-то время отец, разбирая очередную порцию бумаг, неожиданно позвал Вадима.