Лед тронулся

«Защитник свободной России» — хорошо звучит. А если Ельцин проиграет? Если ГКЧП и вправду сможет скрутить страну обратно в бараний рог? Тогда… А что тогда? Ему тогда по-любому кранты. Подпольных цеховиков, как и в старые добрые времена, и пасти, и сажать будет ОБХСС. Ему там ловить нечего. А вот кооператоры… Да что там говорить! У него самого по люберецкому району уже семнадцать кооперативов. Пусть и на других людей, но реальный владелец-то он! Это что же получается: власть у него его бабки заберет? Не, хрен-то. В кои веки у него есть стабильный большой доход, свой бизнес, а его опять в подполье. Прятаться, голову вжатой в плечи держать?!

Кузя вдруг физически ощутил, что на него накатывает: кровь заливает глаза, голову сжимает обруч… Он знал это состояние. Именно так было в первый раз, когда старший по бараку, он же ссучившийся бригадир, довел до бешенства. Кузя потерял рассудок. Он разбил о стену табурет и, орудуя двумя его ножками, как заправский каратист из западных фильмов, отделал бригадира и двух «быков», бросившихся на его защиту.

Отсидел в карцере пять дней, и вышел оттуда уже «в авторитете». Дальше «карьерный рост» на зоне шел своим чередом и не по бешенству, а по расчету.

Еще раз то же состояние неконтролируемой злобы Володя испытал, когда вернулся домой. Месяца не прошло, а ему уже во всех красках расписали, как гуляла его жена, как проматывала деньги, оставшиеся от его «трудов праведных», как содержала то одного альфонса, то другого.

Жену, мать его сына, не тронул. Просто выгнал из дома, оставив у себя четырнадцатилетнего Саньку. А вот с альфонсами, которые «утешали» супругу у него же в доме, разобрался. Приказ отдал вполне конкретный — чтобы никогда они к женщинам с предложением утех и близко не подходили.

Приказ был исполнен ребятами не просто в силу страха перед авторитетом, но и с желанием, с глубоким чувством восстановления справедливости. Оба кастрата быстро уехали из города. Их не просто наказали, их сделали посмешищем всей округи.

И вот опять накатило! Кузя плохо соображал, не мог, как привык, просчитать все «ходы-выходы», прибыль и риски. Он мог только действовать. Его хотели лишить всего. Эта кучка мерзавцев, скинувшая Горбачева, чертовы силовики — Крючков и Пуго, жирный боров Павлов. А вот был этот герой-крестьянин, как его?.. Забыл! На «с» как-то… Они хотят, чтобы опять все было по-старому?! Хрен вам!

Кузя определился. Но оставался вопрос: надо решить как объяснить серьезным людям, сотникам его маленькой армии, что не в политику они лезут, а свой мир спасают? Ничего, ему верят. Верят! А вера — сильнее разума. Да авторитет он, в конце-то концов, или так, хрен на веревочке?!

Кровь опять застучала в висках: Кузя представил, что кто-то осмелится его ослушаться.

«Осипов, Осипов, зачем же ты мне душу так разворотил?», застонал про себя Кузя и позвал секретаршу. Десять минут на секс, чтобы снять напряжение, и надо начинать действовать. До вечера не так много осталось, а Вадим сказал, что именно ночью надо быть у Белого дома.

На дачу Вадим вернулся к восьми вечера. Первым делом выслушал отчет отца, весь день ловившего «Эхо Москвы». Информации много, логику событий понять невозможно. Основной мотив — будет ночью штурм или нет.

Вроде «Альфа» должна штурмовать. Но прошел слух, что кто-то против. Может, сама «Альфа» отказалась. В это поверить было трудно.

У Белого дома тысячи людей. Организовано питание. Приносят термосы с кофе, бутерброды.

Подтвердилась информация — погибли три человека. Пытались остановить бронетехнику. Называли фамилии — один русский, один мусульманин, один еврей. Кто-то из журналистов «Эха» сказал — символично: все народы в борьбе с путчистами.

По телевизору бесконечно шло «Лебединое озеро». Почему именно «Лебединое озеро»? Лучше бы какую-нибудь комедию поставили.

Илона не скрывала своей нервозности. Накрывая на стол, весьма красноречиво громыхала тарелками.

Уже много лет, практически с момента женитьбы Вадима и Лены, Осиповы-старшие снимали дачу через два участка от Баковых, Милые хозяева, из старой советской технической интеллигенции, вели себя настолько скромно и тихо, что порой казалось, будто это они жильцы, а Осиповы — владельцы дачи. Старушка-хозяйка получала нищенскую пенсию, дочь ее работала в каком-то НИИ, то есть жили они очень и очень бедно. Получилось, как раньше в Кратово. Хозяйка столовалась у нанимателей. Ну, а кто кормит, тот и заказывает музыку. Странная она, дачная жизнь.

Вадим поел первый раз за весь день. Тревожные взгляды Лены и мамы сопровождали каждое его движение. Обе бабушки, чтобы не мешать, тихо сидели в своей комнате и вели нескончаемые разговоры обо всем на свете.

Пришли Баковы. Все собрались на террасе. Бабушки, узнав, что Вадим закончил есть, тоже вышли.

Владимир Ильич был мрачнее тучи. Михаил Леонидович, наоборот, все время пытался острить, веселить окружающих. Он именно так представлял роль хозяина дома, принимающего гостей в сложный момент жизни.

Неожиданно Илона показала сыну глазами, чтобы тот вышел с ней на улицу.

— Скажи, Вадик, что ты весь день делал? — Илона пристально смотрела в глаза сыну.

— Мам, а нас никто не услышит? — Вадим изобразил таинственность.

— Никто, для этого и вышли.

— Ездил прощаться с любимыми девушками. Объехал не всех. Устал. Завтра закончу.

— Идиот! Я серьезно! Мы с Леной весь день здесь с ума сходим!

— Чего вдруг? Я в ГКЧП не участвую. Не выбрали! — Вадиму никак не хотелось серьезного разговора.

— Перестань паясничать! Я еще вчера поняла, что ты во все это полезешь!

— С чего это вдруг? — Вадим искренне удивился прозорливости матери.

— Ас того, что я тебя хорошо знаю. Ты, наверняка, переживаешь, что напрасно вернулся. Кстати, я тебе говорила — оставайтесь в Америке, о нас не думайте. А теперь ты ищешь выход. А выход один — бороться с путчистами. Но они — власть! У них сила! Плетью обуха не перешибешь!

— Ну, если ты меня так хорошо знаешь, то скажи, что же я собираюсь делать?

— Ехать к Белому дому! Защищать свободу!

— Мам, вот только лозунгов не надо. Сами же с отцом говорили, что Ельцин — дуболом. Чего я его стану защищать?

— Ну говорили, — Илона смутилась, ведь правда говорили. — Но он все равно лучше, чем эти, с трясущимися руками. И большевистскими сердцами.

— Ты это, смотри бабушке Ане не скажи! И так у нее сегодня сердце тянет. Она мне уже успела пожаловаться.

— Не заговаривай мне зубы! Что ты намерен делать?!

— Сейчас еще посидим, поговорим, а потом — спать!

— Вадик, я тебя знаю, ты же все равно ночью уедешь туда.

— Мам, я не поеду!

— Ты не сможешь! Объясни, почему?!

Вадиму на мгновение показалось, что мать искренне расстроилась от того, что он не собирается защищать Белый дом. И тут Вадим сообразил, как успокоить маму, и показать, что он все-таки не безучастно относится к ситуации.

' — Ну, хорошо. Слушай. Есть такое понятие — «пушечное мясо». Это не про меня. Люди у Белого проявляют героизм. Бесспорно. Но кто-то должен еще и соображать. Я полагаю, что кое-что я придумал. Не многое. Не глобально. Но кое-что. Этим я сегодня занимался. Я почти не рискую. Успокойся!

— Ты встречался с Ельциным? — во взгляде Илоны мелькнул восторг.

Вадим даже опешил. Конечно, приятно, что мама была столь высокого мнения о его возможностях. Но не до такой же степени. Он к Кузе-то еле пробился!

— Нет. Но с другим правильным человеком общался. И давай на этом закончим разговор.

— Хорошо. Но ты обещаешь, что ночью туда не поедешь?

— Обещаю.

— Помни, ты отвечаешь за всю семью. Ты не вправе рисковать, — Илона резко повернулась и пошла к дому.

Вадим с грустью заметил, как постарела мама. Как согнулась ее спина. Походка стала тяжелой, раскачивающейся. Господи! Слава богу, что родители еще живы! Хотя бабушкам-то уже за девяносто. Может, порода такая.