Лед тронулся

— Ты что, текст не сохранил? — прошептала Скорник.

— Это двести восемьдесят шестой компьютер. Он тексты автоматически не сохраняет! — шепотом же прорычал в ответ Осипов.

— Это я знаю, — соврала Лера. Она абсолютно не понимала, как работают компьютеры, и предпочитала пользоваться электрической пишущей машинкой, а то и вовсе писать от руки, мучая бедную Таню своими каракулями. — Сам-то ты почему не сохранил?

— Тебя, дуру, не ждал! — голос Вадима дрожал от гнева. Он уже почти кричал.

Глядя в глаза Осипова, Лера поняла — умей взгляд убить, быть бы ей уже дважды расстрелянной, единожды повешенной, а в довершении еще и зажаренной в кипящем масле.

— Я сейчас сама все перенаберу! — с пионерской готовностью отрапортовала Скорник.

— Ты?! — прорычал Вадим.

— Ну давай я попрошу Игоря. Бабкин быстро печатает.

Упоминание имени человека, работу которого Вадиму сейчас предстояло переделывать во второй раз, успешно довершило начатое. Со звериным оскалом Осипов начал подниматься из-за стола. Лера, следуя спасительному инстинкту самосохранения, беззвучно кинулась прочь. Ожидать такой прыти от этой толстушки было никак нельзя. Фомочкина, вжавшись в кресло, обреченно ждала, что сейчас ей, как обычно, достанется в первую очередь.

Но Осипов бросился не вдогонку за Лерой, а к злосчастной кофеварке. Кофе уже начал подниматься в открытом стакане, и того и гляди должен был через несколько секунд неминуемо залить новый палас, который Вадим с тяжким трудом добыл у Аксельбанта. Загляни кто в комнату, логику перемещений юристов точно бы не понял: одна стремглав несется к двери, а другой с еще большей скоростью кидается на ее место.

Осипов успел, Скорник — тоже. Поэтому она уже не видела, как он выдернул шнур кофеварки и быстро воткнул на место вилку компьютера. Тайная надежда, что может за столь мизерное время текст стерся не полностью, не оправдалась. Компьютер умел не только быстро заполнять свою память, но еще быстрее ее терять. Вадим растерянно смотрел на это проклятое чудо электроники.

— Техника в руках дикаря — обуза! — решила поддержать моральный дух шефа Таня, пригвоздив к позорному столбу Леру. Но Вадим почему-то принял ее высказывание на свой счет. Он посмотрел на Таню тем же „ласковым“ взглядом, который несколько минут назад заставил Скорник вспомнить спортивную юность.

Долго смотреть на Фомочкину не понадобилось. Она вскочила и вылетела вслед за Лерой, уже в пути начиная плакать, что для нее было столь же естественно, как и дышать.

— Вадик, неужели ты сам не понимаешь, что это неинтеллигентно? Купечество какое-то — ванна шампанского, — начала Илона, не успел Вадим снять пальто и стряхнуть снег с ботинок. — Откуда это в тебе?

— От отсутствия комплекса неполноценности, столь характерного для советской интеллигенции! — вмиг огрызнулся сын.

— Ну при чем здесь это? И вообще, какая разница между советской интеллигенцией и интеллигенцией вообще?

— Огромная! Прежде всего, замечу тебе: во всех языках мира есть слово „интеллектуал“ и нет слова „интеллигенция“. Это чисто наше, „расейское“ понятие. Но главное в другом. Главное, что досоветская интеллигенция не просто сама себя уважала, как это делаем мы, а заставляла власть уважать себя. Мы же только заискиваем перед ней.

— Почему ты такой злой сегодня? — стушевалась под напором сына Илона.

— Потому, мусь, что мне надоело все время считаться с общественным мнением, как правило, тупым и мещанским. Потому, что я сам добился всего и сам буду решать, что мне можно делать, а что нельзя!

— Общественное мнение — это очень важно! Оно-то, как правило, верным и оказывается.

— Ага! Пример с Сахаровым тебе напомнить? Сначала общественное мнение его клеймило, зато теперь сделало чуть ли не святым.

— Это было не общественное мнение, а Агитпроп ЦК КПСС. Мы всегда считали…

— Перестань, ты сама говорила, что Сахаров не просто романтик, а романтик опасный, вовлекающий других людей в жернова советской машины.

— Я этого не говорила…

— Конечно! Бабушка Аня говорила! — В голосе сына звучало столько сарказма и агрессии, что Илона предпочла сменить тему.

— Дело не в том. Я просто боюсь за тебя. Если про ванну шампанского кто-то узнает, у тебя будут огромные неприятности.

— Слушай, Ельцин уже полгода как официально вышел из КПСС. И ничего. Жив-здоров. Народным героем стал.

— Ты, я надеюсь, из партии выходить не собираешься? — Глаза Илоны наполнились неподдельным ужасом.

— Увы, нет, — Вадим потух. Но вдруг гордо вскинул голову и почти как клятву юного пионера произнес: — Зато членские взносы я уже три месяца не плачу и больше платить не буду.

— Правильно! Фига в кармане — это по-нашему! — вступил в разговор, зайдя в прихожую, Михаил Леонидович. — Кстати, это патентованное средство противодействия власти именно советской интеллигенции. Сделать что-нибудь такое, о чем никто, не дай бог, не должен знать, бояться, что проведают, но самому несказанно гордиться своей смелостью!

— Так ты считаешь, что Вадик правильно поступил с шампанским? — Илона перенесла атаку на мужа.

— Правильно-неправильно, но я жалею, что сам в свое время до такого не додумался! — Михаил Леонидович нежно поцеловал жену.

Илона поняла: воспитательная беседа не складывается.

— Да ну вас. Вадим, ужинать будешь? У нас харчо и язык с кукурузой.

— Харчо не буду — это равносильно супружеской измене. Извини. А язык — да!

— Изменить жене с собственной матерью на гастрономическом фронте — действительно смертный грех, — окончательно увел разговор в безопасное русло Михаил Леонидович, Он уже предвкушал доброе семейное застолье. Тем более, что ему харчо в исполнении Илоны нравилось больше, чем в Ленином.

Глава 10

Вот уже пятнадцать лет Стэн поднимался в шесть утра. Четыре раза в неделю его команда выпускников Гарвардского университета в 6,45 садилась в гребную „восьмерку“ и ровно час гоняла по Потомаку. В любую погоду.

Состояла команда из двенадцати человек. В конце месяцa каждый подавал капитану свой график присутствия на тренировках на следующий месяц. Конечно, случались и неожиданные сбои. Но крайне редко. График, как правило, соблюдался строжайшим образом.

Люди в команде собрались непростые. Четыре сенатора, три конгрессмена и пять юристов, причем один из них член Верховного Суда США. Тех, кто ушел в бизнес, не брали. Этому неписаному правилу стукнуло уже лет сорок.

Если случалось, что на тренировочный день претендовало больше восьми бывших гарвардцев, участника определял капитан команды. Однако американская страсть к четким правилам исключала всякий волюнтаризм с его стороны. Приоритет имел тот, кто раньше закончил университет. По этой причине Стэн мог никогда не волноваться по поводу поддержания своей спортивной формы. Он значился седьмым по году выпуска и для него всегда находилось место в лодке. Не пользоваться такой привилегией было просто невозможно, вот и приходилось, хочешь — не хочешь, вставать в шесть утра. Много лет Стэн и в свободные от спорта дни поднимался в то же время — вошло в привычку.

Нынче Стэн проснулся с ощущением вчерашней заботы. Бывает такое: открываешь глаза и вспоминаешь — вечером не сделал что-то важное. Нет, не забыл, а не смог. И касалось это звонка из нью-йоркского офиса. А звонил Дэвид Строй… Все, вспомнил! Дэвид срочно летит в Москву, куда сумасшедший клиент, которого он обхаживает как невесту-миллионершу, вызывает его на встречу. Причем клиент летит из Парижа, а бедному Дэвиду прямым рейсом через океан. Так о чем же Дэвид просил? Точно! Он не смог заказать гостиницу. Их в Москве, как ему объяснили, приличных всего три, и номера в них давно забронированы. Надо позвонить Вадиму, пусть он что-нибудь придумает. Дэвид звонил в девять вечера, когда в Москве было пять утра. Будить Осипова так рано Стэн постеснялся, Господи! В этой отсталой стране кроме ядерного оружия ничего толком и соорудить-то не смогли, даже гостиницы! Надо надеяться, что Вадим при его мозгах и предприимчивости занимает там достаточно высокое положение. Что-то да устроит.