Лед тронулся

— Ага! А если ты трахнешь клиента, а у нас мужиков-клиентов много больше, чем женщин, то весь твой гонорар мне! Правильно?

— Нет, неправильно! Я дама. В подобном случае это просто дополнительный микст!

— Сработаемся, — Вадим расхохотался так громко, что в кабинет заглянула Лена. Она давно не слышала, чтобы Вадим так смеялся.

Глава 6

Эльза Георгиевна попала в больницу с двусторонним воспалением легких в самом конце мая. Вроде уже и время-то было теплое, но где-то ее просквозило.

Илона ходила напуганная — маме за девяносто, и в этом возрасте такая болезнь может стать последней. Михаил Леонидович, как мог, жену успокаивал, говоря, что теща еще о-го-го, что ничего страшного не произойдет. Он при этом искренне верил, что старушка, которая с гимназических времен каждое утро обтирается ледяной водой, бегает в соседнюю булочную за свежим хлебом, умрет от чего угодно, но только не от болезней и старости, и, наверняка, после него самого.

Вадиму передалось не отцовское спокойствие, а материнская тревога. Он совсем перестал верить во что-либо хорошее, если оно государственное. Распространялось такое отношение, разумеется, и на медицину. Но частные клиники — это далеко, в Америке. В Москве работали только частные стоматологические кабинеты, а в них пневмонию не лечили. Вадим позвонил Автандилу.

Автандил крякнул, сказал: «Хреново!» и сел за телефон. Спустя полчаса, через знакомого уролога из больницы № 64 он вышел на замглавврача больницы № 31, куда и отвезли бабушку Эльзу. По ходу разговора выяснилось, что года два назад, по той же цепочке, но только в обратном направлении, этот замглавврача, тогда еще зав. отделением, привозил к Автандилу своего племянника, и Автандил ему что-то там отлично вырезал. Короче говоря, уже через час Эльзу поместили в отдельную палату. Двух неблатных старушек, лежавших по какому-то недоразумению в лучшей палате Первой терапии, вывезли в коридор, чему они, собственно, и не удивились. Эльза смогла почувствовать себя человеком. Пусть и больным.

Анна Яковлевна приехала навестить Эльзу на следующий день. Первой ее реакцией на известие, что постоянная ее оппонентка оказалась в больнице, была радость: серьезно заболела не она, а Эльза Георгиевна. Но инстинкт самосохранения быстро погас. Угроза потерять человека, который каждый раз при встрече или телефонном разговоре напоминал ей о молодости, напугала бабушку Аню не меньше, чем Илону. Анна Яковлевна искренне удивилась, осознав, что значит для нее Эльза. Да, они стояли по разные стороны баррикад. И во время революции, и в Граждаискую. Она боролась за новое общество, а Эльза — типичным представитель старой России. Страны, где угнетали рабочих и крестьян, где полицейский был главным человеком в околотке. И потом они не изменили своих взглядов — Эльза жила себе спокойно, как все обыватели, а на нее, старую большевичку Искру, обрушились репрессии, поражение в правах, высылка за сто первый километр. А позже, после XX съезда КПСС, власть их опять развела: Анна Яковлевна оказалась «в почете», со спецполиклиникой, продуктовыми наборами к пролетарским праздникам. А Эльза Георгиевна получала минимальную пенсию для лиц, не имеющих трудового стажа, — 60 рублей.

И вот сейчас выяснилось, что жизнь-то они прожили одну и ту же. Вместе. И воспоминания у них общие. Частности значения не имели. Главное — общее. Оказывается, ближе Эльзы у Анны Яковлевны никого не было. Даже Миша, — у него своя жизнь. Хотя, может, внук их с Эльзой объединил? Или правнучка? Или все-таки сама жизнь?

— Так что, вы по-прежнему будете утверждать, что советская власть не заботится о своих стариках? Посмотрите, какие условия! — начала Анна Яковлевна с порога, бегло осмотрев палату Эльзы.

— Спасибо, что навестили, Анна Яковлевна, — голос Эльзы звучал слабо, ей тяжко было говорить. — А насчет заботы вы спросите у двух дам, которых выселили из-за меня в коридор, — Эльза Георгиевна, несмотря на слабость, испытывала чувство острой неловкости из-за того, что кого-то ради нее передвинули.

— Значит, их заслуги перед государством меньше, чем ваши, — не уступала Анна.

— Это заслуги Вадика, знающего, как и с кем дружить, поставили меня в такое положение, — тихо, без всякой иронии произнесла Эльза.

— Да, согласна, Вадим действительно очень много сделал и продолжает делать для страны! — садясь на стул рядом с кроватью больной, гордо объявила Анна.

— Я так понимаю, что дела мои совсем плохи, если вы, Аня, со мной хоть в чем-то наконец согласились? — Фраза прозвучала то ли утвердительно, то ли вопросительно.

Анна Яковлевна не нашлась, что ответить, и неожиданно расплакалась.

Лена Суворова от работы ассоциатором Вадима отказалась. Мягко, без обиды, но уверенно и без малейшего кокетства.

— Понимаешь, Вадим, я адвокатскую профессию ценю не из-за денег. Это свобода. Хочу — беру дело, хочу — не беру. Хочу поехать в Крым — еду. Если же я стану твоим ассоциатором, ты волей-неволей станешь мне указывать, что и когда делать. Даже если твои доводы будут разумными, я все равно почувствую свою подчиненность. И деньги я буду от тебя получать, как наемный работник. Не обижайся, не хочу.

— Уразумел, — Вадим ждал отказа, но будучи озвучен, тот его все равно расстроил. Осипов слегка надеялся, что месячной давности разговор обойдется без последствий. Теперь, когда Лена объявила дату ухода, — первое июля, рассчитывать оставалось не на что.

Пообедать Вадим заехал в кооперативное кафе. Их открывалось все больше и больше, они перестали быть экзотикой, и народ сюда ходил не поглазеть на реанимацию НЭПа, а просто поесть. Однако цены сильно кусались, и простые москвичи в таких «точках общепита» появлялись очень редко. Все больше сами кооператоры, да рыночные оптовики. Словом, «деловая» Москва.

Вадим не входил в круг «деловиков», и общаться ему здесь было не с кем. К тому же он не пил, а в такие места приходили чаще не просто поесть, а компанией, то есть с возлияниями.

Вадим попросил столик в углу, заказал украинский борщ и корейку из баранины.

Еду принесли быстро, так что он еле успел просмотреть свой еженедельник. Теперь Вадим даже не старался запоминать дела на день — все записывал. Проблемой стало не забыть посмотреть эти заметки.

Среди важных дел значился звонок Лере Скорник. Теперь, в связи с объявлением Лены Суворовой, ее приход на фирму стал еще значимее. Ассоциаторы Вадиму необходимы, и с точки зрения престижа Лера могла стать весьма удачным приобретением. Кроме того, она вела уголовные дела. Самого Вадима с некоторых пор с души воротило от одной мысли о необходимости ехать в тюрьму на встречу с подзащитным. Да и по сути уголовные дела были ему неинтересны. Бизнес-адвокатура — это высшая математика, а «уголовка» — арифметика. Обычные гражданские дела — бракоразводные, наследственные, Вадим относил к категории алгебры.

Катя Машинская после перевода ее на новую систему оплаты вкалывала как проклятая. Зарабатывала до двух тысяч. Вадим с ее дел имел тысяч пять. Но Катя не вела уголовные дела. Она в них вообще ничего не понимала. Игорь, сам не дурак, понимал, что уголовными делами много не заработаешь, и быстренько взял курс в сторону бизнес-адвокатуры. Здесь с одного клиента можно легко получить столько же, сколько с несчастных родственников десяти хулиганов или грабителей.

Оставались еще автотранспортные дела. За них платили прилично. Но все чаще и чаще проштрафившиеся водители договаривались напрямую со следователем или экспертом, и адвокат им оказывался не нужен.

Осипова задевало, что большинство обращений по уголовным делам он вынужден был направлять Кашлинскому, Тот брал все подряд. В бизнесе он не «петрил», а уголовные дела вел вполне сносно. По крайней мере, так считал Вадим. Вот и получалось, что интересы фирмы — не отпустить клиента на сторону — входили в противоречие с его, Вадима, личным желанием: доказать всем и самому себе, в первую очередь, бесполезность Лешиного пребывания в команде.