Зеркала

— Я считал, — сказал он, — что Сааду Заглулу не следовало становиться во главе правительства, что «Вафд», чтоб выполнить свой долг перед нацией, должен был оставаться партией народа…

— Значит, ты вышел тогда из «Вафда»? — спросил я.

— Нет, но мои интересы обратились совсем в другую сторону.

Он увлекся тогда коммунизмом и по сию пору слывет сторонником коммунистических идей. Однако не забывал, что работает в вафдистской газете, и в своих статьях избегал затрагивать вопросы, которые могли бы поставить лидера партии в затруднительное положение. Салем выработал особый стиль, позволявший иносказательно выражать его новые взгляды, не входя в явное противоречие с политикой «Вафда». Он призывал к освобождению женщины, к развитию промышленности и науки. Написал книгу об экономических теориях, в том числе и о социализме. Примерно в 1930 году выпустил вторую книгу — «Карл Маркс и его учение», вскоре конфискованную властями. Из-за этой книги Салем Габр подвергся яростным нападкам в консервативных кругах, обвинивших его в безбожии и анархизме.

Я познакомился с ним в салоне доктора Махера Абд аль-Керима в Мунире, когда был еще студентом университета. Мы стали часто встречаться, я заходил иногда к нему в редакцию. Познакомил его со своими друзьями — Редой Хаммадой и Гаафаром Халилем. Говорили с ним о политике и социализме, но не разделяли его взглядов о неизбежности классовой борьбы и диктатуры рабочего класса.

— Социализм должен быть установлен парламентским путем, вот о чем я мечтаю, — сказал я ему однажды.

— Я враг «Вафда»! И сторонник короля и партий меньшинства! — ответил он с вызовом.

Я недоверчиво засмеялся, а он пояснил:

— «Вафд» — опиум для народа. «Вафд» повинен в том, что сеет в народе иллюзии, а на деле неспособен решить ни одной насущной проблемы. Если б власть полностью находилась в руках короля и его партий, то процесс разложения пошел бы быстрее и народ скорее бы поднялся на революцию.

— А что это даст, если англичане держат нас за горло? — спросил я.

— Доведенные до отчаяния способны на чудеса! — сказал Салем Габр.

Доктор Ибрагим Акль обратил внимание на мою манеру приводить в разговоре высказывания Салема Габра и как-то обронил:

— Берегись философии Салема Габра, она ошибочна.

Мне пришлось не по душе такое предостережение, и я возразил:

— Если хотите знать, то ваше имя я увидел впервые именно в статье Салема Габра, где он вас защищал.

— Не столько защищал, — насмешливо ответил доктор Акль, — сколько ставил в неловкое положение. Ведь известно, что Габр хвалит только тех, кто афиширует свой атеизм или анархизм.

Разговор этот происходил в гостиной дома в Мунире в присутствии Аббаса Фавзи. Присоединяясь, по своему обыкновению, к более сильному, Фавзи заявил:

— Салем Габр — распутник, он не признает брака!

Я не сдержал удивления:

— Да ведь он женат! Я как-то видел его с женой в саду аль-Урман, он даже представил меня ей…

— Не жена это, а любовница — вдова одного француза. Разве ты не в курсе? — с усмешкой сказал Аббас Фавзи.

Впоследствии я узнал, что эта женщина действительно была любовницей Салема Габра. Он оставался верен ей до самой ее кончины в 1960 году. Историю их любви рассказал мне переводчик Абдаррахман Шаабан. Она была замужем за инженером. Полюбила Салема еще при жизни мужа. Когда муж умер, они решили жить вместе, не оформляя брака. Придерживаясь свободных взглядов, она, как и Салем, была коммунисткой. В Египте она владела кое-какой собственностью, однако больше по душе была ей родина, Франция, куда она часто ездила. Обзаводиться детьми решительно не хотела.

Незадолго до второй мировой войны Салем Габр написал книгу о современных религиях, в которой на вполне научном уровне и с предельной объективностью анализировал и сравнивал различные религиозные доктрины. Книга наделала много шуму. Автора обвинили в клевете на ислам и отдали под суд. Суд оправдал Салема Габра, но вынес постановление о конфискации книги.

Во время войны Салем Габр открыто выступал против нацизма и фашизма. Его высказывания были весьма благосклонно встречены в доме английского посла. Салему предложили раз в неделю выступать с лекциями по радио. Однажды, сидя в его кабинете в редакции газеты «Аль-Мысри», я сказал ему:

— Говорят, ты стал своим человеком в английском посольстве.

— Ни дружба, ни вражда не длятся вечно, — ответил он, пожав плечами. — Не стану отрицать, в этой войне я на стороне англичан.

— Похоже, их звезда начинает клониться к закату, — заметил я.

— Нацизму не суждено победить, — решительно возразил Салем, — он одерживает лишь временные победы. У истории свои законы. Они и определяют, кому быть победителем.

С приходом к власти в 1942 году вафдистского правительства Салем Габр стал добросовестно сотрудничать с ним, как и в двадцатые годы, еще до того, как Саад Заглул возглавил кабинет министров. Вторжение армии Роммеля в Египет заставило Салема в числе многих других бежать в Судан; оттуда он вернулся, когда в военных действиях наступил перелом. Он продолжал заниматься журналистикой.

Помню, на похоронах Гаафара Халиля в 1950 году он сидел между Редой Хаммадой и мной. Мы говорили о том, как радуется страна возвращению «Вафда» к власти, но Салем охладил наш пыл:

— Сейчас ни одна партия, как бы популярна она ни была, не в состоянии контролировать обстановку, — сказал он.

О Соединенных Штатах он говорил как о воплощении мирового зла.

— Только коммунизм может принести спасение миру, — заявил Салем в заключение.

Когда он ушел, Реда Хаммада сказал мне:

— Пожалуй, нет другого человека, которого бы все так единодушно ненавидели.

— Однако он искренен в своих убеждениях и не преследует корыстных целей, — решительно возразил я.

После победы июльской революции 1952 года в концепциях Салема Габра, логически стройных и завершенных, стали обнаруживаться странные противоречия. Внешне он занимал именно ту позицию, которой от него ожидали и которая была понятна и друзьям, и врагам. Он работал в газете, созданной новым режимом, и отдал свое перо делу революции. Только самым близким людям признавался в мучивших его сомнениях, которые в конечном счете заставили его уйти в себя, перестать быть по-настоящему откровенным. Салем восторженно приветствовал свержение монархии, считал это величайшим событием. Но в тесном кругу разочарованно заявлял:

— Один король ушел, а на его место уселось несметное множество новых королей.

Он радовался уничтожению феодализма и ограничению земельной собственности, но это не мешало ему утверждать:

— Суть аграрного вопроса в том, быть или не быть собственности. А распределение земли между крестьянами только усиливает частнособственнические инстинкты, оставленные нам в наследство веками угнетения.

Когда же были распущены политические партии, к которым Салем всегда питал такую неприязнь, он вдруг непонятно почему стал оплакивать «Вафд».

— Как же теперь страна будет обходиться без массовой партии? Временно пожертвовать свободой ради будущего вполне разумно, но мы остались без свободы, и неизвестно, что нас ждет в будущем, — сказал он.

После того как правительство разгромило организации и коммунистов, и «братьев-мусульман», Салем Габр заявил:

— Наши лидеры подавляют активные силы нации. На кого же они будут опираться, проводя свою политику? Остались одни чиновники. Здание, которое собираются у нас построить, будет стоять на фундаменте из соломы.

Не обошел он критикой и коммунистов. Сочувствовал им лишь тогда, когда они подвергались арестам и сидели в тюрьмах. А в конце концов я убедился, что он странный человек, чье призвание — вечно быть в оппозиции, и то лишь исключительно из чувства противоречия. Он коммунист, когда в стране существуют феодальные порядки, но сто́ит на смену им прийти более прогрессивному режиму, как он становится консерватором. Мое мнение подтвердилось, когда Советский Союз поддержал нашу революцию и оказывал ей помощь и в мирное, и в военное время. Вот тогда я и услышал от Салема Габра весьма поразившее меня высказывание.